— Я не могу ухаживать за тобой. Отправляйся лечиться к сестре! — отрезал муж. — Мне работать надо.
Вот так. Просто.
Двадцать два года брака. И вот так просто.
Я стояла в коридоре с чемоданом. С таким, потрёпанным. Помню, покупали его ещё для медового месяца. В Крым ездили. Тогда он казался огромным. А теперь… Теперь в него поместилась вся моя жизнь. Две кофточки, джинсы, нижнее бельё. Лекарства. Много лекарств.
— Серёжа… — начала я.
— Всё решено — он даже не поднял глаз от телевизора. — Твоя сестра согласилась. Звонил утром.
Утром. Пока я спала после лечения. Он уже всё решил.
Знаете, есть такие моменты в жизни, когда понимаешь — всё изменилось. Навсегда. Щёлкнуло что-то внутри, как выключатель. И свет погас.
Я взяла чемодан. Тяжёлый оказался. Или я ослабла?
— Серёжа…
— Что? — раздражённо.
— Ничего. Я пошла…
Дверь захлопнулась за мной. Громко так. Эхом по подъезду.
На улице апрель. Я шла по знакомым дворам и думала — а может, это правильно? Может, так лучше? Для всех.
Автобус до сестры идёт час. Я села у окна. Смотрела на деревья. Они почки распускают. Новые листочки. Маленькие, нежные. А я увядаю.
Странно получается.
Рядом села бабушка. Пожилая такая, в платочке. Посмотрела на мой чемодан, потом на меня. И говорит:
— Дочка, а чего ты плачешь?
Я не знала, что плачу. Слёзы сами текут.
— Да так — отвечаю. — К сестре еду.
— А муж где?
— Работает — сказала я.
Бабушка кивнула. Понимающе. И достала из сумочки конфетку.
— На, ешь. Сладкое успокаивает.
Карамелька оказалась со вкусом малины. Как в детстве. Я вспомнила, как мы с Леной, сестрой, этих конфет килограммами покупали. На дачу к бабушке ездили. Лето, жара, малина в саду…
— Слушай, а может, твой муж дурак? — вдруг спросила попутчица.
Я поперхнулась конфетой.
— В смысле?
— Ну, отпустил же тебя одну. В таком состоянии. Какой мужик нормальный такое сделает?
Вот именно. Какой?
Я промолчала. А она продолжала:
— У меня муж двадцать лет назад помер. Царство ему небесное. Но пока жив был — ни на шаг от меня не отходил, когда я болела. Даже с простудой. «Ты, — говорит, — Тань, лежи. Я всё сам». И правда, всё сам. И готовил, и стирал…
Она рассказывала, а я слушала и понимала — у меня никогда такого не было. Никогда Серёжа не готовил, когда я болела. Максимум — пельмени сварит. И то со словами: «Ты бы поскорее выздоравливала».
Автобус остановился. Моя остановка.
— Ну всё, дочка — сказала бабушка. — Выздоравливай. И помни — мужик, который жену в беде бросает, он не мужик вообще.
Я вышла. Чемодан тяжёлый. Идти три квартала. Дом сестры — пятиэтажка старая. Во дворе качели скрипят. Дети играют. Жизнь продолжается.
Поднимаюсь по ступенькам. Медленно. Одышка замучила.
Лена открыла сразу. Обняла крепко.
— Проходи. Чего стоишь?
Кухня у неё маленькая, уютная. Чайник свистит. На столе пирожки ещё тёплые.
— Садись, есть будешь — суетится сестра. — Похудела ты. Совсем.
Я сажусь. Смотрю на неё. Лена на три года младше, а выглядит старше. Седых волос больше. Морщинки вокруг глаз. Руки шершавые от работы.
— А где Витька? — спрашиваю про её мужа.
— На работе пока. Вечером придёт. Он, кстати, сказал — оставайся сколько хочешь. Дом большой.
Дом не большой. Двухкомнатная квартира. Но места мне найдут.
— Лена…
— А?
— Серёжа звонил утром?
— Звонил — кивает. — Сказал, что не справляется. Работа, командировки… Попросил тебя взять на время.
На время. Интересно, на какое?
— А ты что ответила?
— А что я могла ответить? Конечно, приезжай. Ты же сестра.
Сестра. Да.
Пьём чай. Молчим. Лена понимает — говорить не хочется. А может, понимает больше, чем я думаю.
— Знаешь — вдруг говорит она, — когда Витька в армии служил, я тоже болела. Аппендицит был. Так вот, он отпуск выбил. Лишь бы рядом быть.
Я киваю. Понимаю, к чему она.
— А твой Серёжа… — она помолчала. — Ладно. Не будем про него.
Вечером пришёл Витька. Дядька здоровый, добрый. Обнял меня, как родную.
— Как дела?
— Да вот, болею помаленьку.
— Ничего — улыбается. — Вылечим…
За ужином рассказывал анекдоты. Смешные. Я даже улыбалась иногда.
Ночью лежу на раскладушке в зале. Не спится. Думаю — а что дальше? Серёжа позвонит? Спросит, как дела? Или забыл уже? Телефон молчит.
Утром встаю рано. Лена на работу собирается.
— А ты не спеши никуда — говорит. — Отдыхай. В холодильнике еда есть. Если что — соседка тётя Зоя, она дома всегда.
Остаюсь одна. Совсем одна. Тишина в квартире. Только часы тикают.
Подхожу к окну. Вид на двор. Дети в песочнице играют. Мамочки на скамейках сидят, болтают. Жизнь обычная, размеренная.
А у меня жизнь сломалась.
Звонит телефон. Сердце подпрыгнуло — Серёжа?
Нет. Лена.
— Как дела? Не скучаешь?
— Нормально — вру.
— Слушай, а Серёжа звонил?
— Нет.
Пауза.
— Вот козёл — тихо говорит сестра.
— Лена…
— Что Лена? Правду говорю. Так и есть.
Кладёт трубку. А я стою с телефоном в руках и понимаю — она права.
Двадцать два года я думала, что у меня семья. Дом. Опора. А оказывается… А оказывается, в болезни ты остаёшься одна. Совсем одна.
День тянется медленно. Читаю, смотрю телевизор. Пытаюсь не думать. Не получается.
К вечеру приходит соседка — тётя Зоя. Женщина лет шестидесяти, энергичная.
— Ну что, красавица, как дела? Лена рассказала — болеешь.
Садится рядом. Располагается основательно.
— А муж где?
— Работает — говорю.
Тётя Зоя смотрит внимательно. Не верит.
— Слушай, дочка, а не ври старухе. Работать можно и рядом с больной женой. Если любишь.
Молчу.
— Бросил, значит?
Киваю. Слёзы опять.
— Вот, ведь… — выдаёт тётя Зоя. — А ты что, удивляешься? Мужики они такие. Пока всё хорошо — рядом скачут. А как проблемы…
Она махнула рукой.
— Не все же такие — возражаю слабо.
— Не все, это да. Но твой — такой. Раз бросил в трудную минуту.
Сидим, молчим. А потом тётя Зоя говорит:
— Знаешь, что я тебе скажу? Может, это и к лучшему.
— Как это?
— А так. Теперь ты знаешь правду. Что он за человек. Представь — выздоровела бы ты, вернулась домой. И жила бы дальше с тем, кто тебя предал. Зачем?
Я подумала. А ведь и правда — зачем?
— Вот именно — кивнула соседка. — А здесь тебя любят. По-настоящему. Лена, Витька, я теперь тоже. Мы тебя не бросим.
После её ухода я долго сидела на кухне. Пила чай. Думала.
А знаете, что поняла? Что дом — это не только стены. Дом — это там, где тебя ждут. Где любят. Где не бросают в беде.
И получается, что мой настоящий дом — здесь. У сестры.
Вечером пришла Лена с работы. Усталая, но весёлая.
— Как день прошёл?
— Хорошо — отвечаю. И это правда.
— А Серёжа так и не звонил?
— Нет.
— И не надо — резко говорит она. — Забудь про него.
Но я не могу забыть. Пока не могу. Двадцать два года не вычеркнешь просто так.
Хотя… может, стоит попробовать?
Неделя прошла
Тишина от Серёжи полная. Как в воду канул.
А я уже привыкла к ритму этого дома. Встаю, завтракаю с Леной. Она уходит на работу — я остаюсь с тишиной и своими мыслями. Читаю, хожу по квартире. К обеду приходит тётя Зоя — с новостями, сплетнями, заботой.
— Ну что, звонил урод? — спрашивает она каждый день.
— Нет.
— И хорошо. Значит, показал своё истинное лицо.
Но мне не хорошо. Мне странно. Двадцать два года — и тишина.
В пятницу вечером Лена пришла домой особенно поздно. Села за стол, налила себе чай. Молчит.
— Что случилось? — спрашиваю.
— Встретила твоего Серёжу сегодня случайно.
Сердце ёкнуло.
— Где?
— В магазине. С какой-то бабой. Молодой такой, накрашенной.
Я замерла. Чашка в руках дрожит.
— Может, коллега…
— Коллега — усмехнулась Лена. — Которая его под руку держит и в губы целует.
Вот оно. Вот почему тишина. Не работа у него, не командировки. Другая женщина.
— Он меня увидел — продолжает сестра. — Покраснел весь, отвернулся. А она спрашивает: «Кто это?» Он отвечает: «Да никто».
— Лена, не надо было мне говорить.
— А зачем тебе врать? Ты и так всё поняла, наверное.
Да. Поняла. Просто не хотела признаваться себе.
Ночью не спала. Лежала и думала — как же так получилось? Когда он успел найти другую? Или она была и раньше?
Наверное, была. Потому что так быстро не бывает.
Утром встала разбитая. Лена собирается на работу, смотрит на меня виновато.
— Прости, что сказала. Может, не стоило…
— Стоило — отвечаю. — Лучше знать правду.
Она ушла. А я осталась с этой правдой.
Днём пришла тётя Зоя. Всё поняла сразу.
— Ага. Узнала про бабу?
— Откуда вы знаете?
— Да Лена вчера вся расстроенная была. Рассказала. Ну что, больно?
— Больно — признаюсь.
— А теперь честно ответь — удивительно?
Думаю. Нет, если честно — не удивительно. Последние годы Серёжа всё чаще задерживался на работе. Всё чаще ездил в командировки. Всё реже смотрел на меня.
— Не удивительно — говорю.
— Вот именно. Значит, ты уже давно всё чувствовала. Просто не хотела признавать.
Тётя Зоя права. Я действительно чувствовала. Но думала — пройдёт. Кризис среднего возраста, усталость, работа. А теперь понимаю — нет, не пройдёт.
Он просто разлюбил. И нашёл другую.
— А что теперь делать? — спрашиваю.
— Жить — просто отвечает соседка. — Лечиться и жить.
Легко сказать. Вечером звонит телефон. Я вздрагиваю — неужели Серёжа?
Нет. Незнакомый голос:
— Алло, это Светлана Петровна?
— Да.
— Беспокоит Наталья Викторовна, юрист. Ваш супруг обратился ко мне по поводу развода.
Вот оно. Официальное окончание.
— Понятно — говорю спокойно. Удивительно, как спокойно.
— Он просит встретиться с вами для обсуждения деталей. Раздел имущества…
— Когда встреча? — спрашиваю.
— В понедельник, если вас устроит. В нашем офисе.
— Хорошо.
Кладу трубку. Сижу молча.
Входит Лена.
— Кто звонил?
— Юрист. Серёжа подаёт на развод.
Лена садится рядом. Обнимает.
— Ну и хрен с ним. Зато всё честно теперь.
Да, честно. Двадцать два года брака закончились телефонным звонком от чужого юриста.
В понедельник еду на встречу. Лена взяла отгул, поехала со мной.
— Не хочу, чтобы ты одна с этими волками была — объясняет.
Офис в центре города. Дорогой, с мраморными полами. Серёжа уже ждёт. В новом костюме, пахнет незнакомыми духами.
Рядом с ним она. Та самая. Молодая, яркая. Смотрит на меня с любопытством, как на музейный экспонат.
— Светлана Петровна? — встаёт навстречу женщина в строгом костюме. — Меня зовут Наталья Викторовна. Садитесь, пожалуйста.
Сажусь напротив Серёжи. Он избегает смотреть в глаза.
— Итак — начинает юрист, — ваш супруг готов предоставить вам квартиру… И денежную компенсацию…
— Однокомнатную — уточняет Серёжа. — На окраине.
— А где жить будете вы? — спрашиваю.
— В нашей… в бывшей квартире.
Понятно. Трёхкомнатная в центре ему нужнее.
Дальше я слушаю вполуха. Цифры, проценты, сроки. Делят меня, как имущество.
— У вас есть возражения? — спрашивает юрист.
— Нет — отвечаю. — Мне всё равно.
И это правда. Мне действительно всё равно.
После встречи Серёжа окликает меня в коридоре.
— Света, подожди.
Оборачиваюсь. Он стоит один, она ждёт в машине.
— Что?
— Ну… как ты?
— А тебе какое дело?
— Я не хотел, чтобы так получилось.
— А как хотел?
Молчит.
— Серёжа, ты мог просто сказать, что разлюбил. Честно сказать. Зачем эти игры с болезнью, с лечением у сестры?
— Я думал… легче будет. Для всех.
— Легче — повторяю. — Для всех.
Он кивает, отводит глаза.
— Извини.
— За что? За то, что двадцать два года прожил со мной? Или за то, что бросил, когда заболела?
— За всё.
Поворачиваюсь и ухожу. Лена догоняет меня у лифта.
— Что он хотел?
— Извинялся.
— И что ты ответила?
— Ничего. А что тут ответишь?
В автобусе молчим. Лена понимает — говорить не хочется.
Дома садимся на кухне. Чай пьём.
— Ну что — говорит сестра, — теперь официально свободна.
— Да.
— И что будешь делать?
— Не знаю. Лечится…
А я действительно не знаю. Квартира на окраине, лечение. Что это за жизнь?
— Слушай — говорит Лена, — а может, сдавать будешь ту квартиру? Оставайся здесь. Навсегда.
Смотрю на неё удивлённо.
— Серьёзно?
— Серьёзно. Витька не против. Мне даже лучше — не одна буду. А тебе… тебе здесь спокойнее.
И правда, спокойнее. Но это означает — окончательно признать поражение. Согласиться, что моя жизнь закончилась.
— Подумаю — говорю.
Ночью лежу без сна. Думаю о том, что завтра будет новый день. И послезавтра тоже. И дальше, дальше…
А дальше что? Лечение, если повезёт. Одиночество в любом случае. Жалость окружающих.
Встаю, подхожу к окну. Двор спит. Редкие окна светятся. В одном из них силуэт — кто-то тоже не спит.
И я понимаю — я не одна. Не спят многие. У каждого своя боль, своя потеря, своё разочарование. Это не утешает. Но делает легче.
Утром встаю и принимаю решение. Остаюсь у сестры. Не потому, что так проще. А потому, что здесь меня любят.
А любовь, даже не от мужа, а от сестры, соседки, друзей — это всё-таки любовь.
Этого достаточно. Пока достаточно.
Хотя иногда, по ночам, когда болит особенно сильно, я всё-таки плачу. По тем двадцати двум годам, которые оказались просто потерянным временем.
По тому мужчине, которого, видимо, никогда не знала по-настоящему.
И по себе прежней — той, которая верила в «в любовь навсегда».
