— Я тебя сейчас ударю, Андрей! — сказала Ольга, хлопнув по столу так, что ложка выскочила из кружки и звонко щёлкнула по крышке ноутбука. — Ты хоть понимаешь, что натворил?
Он сидел, опустив глаза, — как мальчишка, которого застукали за чем-то глупым. Только вместо школьной тетради — телефон. А в телефоне переписка. И не с кем-нибудь, а с мамой. С Галиной Петровной. Женщина-директива. Вечно в халате и с головой, где портрет Ленина висит на самом видном месте.
— «Ольга копит, но нам не говорит. Больше миллиона, наверное. Ты поговори с ней. Она же твоя жена, не чужая». — Ольга прочитала вслух, и слово «копит» прозвучало так, будто речь о чем-то взрывоопасном.
— Я… ну… она спросила… как у нас дела… я и сказал… — Андрей мялся, растирал виски, как будто там кнопка отмены спрятана.
— Ты сказал? Серьёзно? Шесть лет я складывала по копейке, пока ты кредитки Светке гасил и на «новые зимние» Игорю переводил. Шесть лет, Андрей! Я отпуск не брала два года, чтоб накопить на первый взнос. А теперь что? Делимся с кланом Петровичей?
Он поднял голову, виноватую, как кот, который съел сметану.
— Оль… ну ты же знаешь, у мамы пенсия маленькая, Светка с Игорем ипотеку тянут…
— А я что, Промсвязьбанк? Я тоже тяну. Тебя тяну, Андрюш. И твою маму. И её «маленькую» пенсию в тридцать шесть тысяч. И Светку, которая «временно не работает», но на маникюр ездит каждую неделю, как в храм.
Он поднял руки — будто она ударит. А она не собиралась. Её оружие — язык. Хлёсткий, как скальпель.
— Ты понимаешь вообще, что сделал? Ты взял и слил всю мою финансовую жизнь. Маме. Маме, Андрей! А потом удивляешься, почему я не рожаю, не езжу на море и выгляжу как зомби.
Он встал, подошёл, потянулся к ней.
— Не трогай, — отодвинулась. — У меня руки ещё горячие. А ты… знаешь, я думала, что ты мужик. А ты — семейный громоотвод. Кто громче крикнул, туда и молния. Я предупреждала. Один раз. Второй. А теперь…
Она открыла ноутбук, зашла в приложение банка. Цифры холодно блеснули: 1 416 200 рублей. Ни разу не тронутые деньги. Годы труда, ночных смен, экономии на себе.
— Я ухожу, Андрей.
— Куда?
— К себе. В реальность. Где мне не придётся бояться, что из-под подушки вытащат то, что я туда положила. Завтра начну искать квартиру.
Он пошёл за ней, как щенок.
— Оль, ну ты чего… я ж не хотел…
— А я хотела, Андрей. Хотела жить спокойно. Хотела быть замужем, а не кассой самообслуживания. А получилось — семья имени Галины Петровны. Я — массовка. Она — режиссёр.
Он сел. Молча. А она ушла в комнату. Хлопнула дверью. Не со злости — от усталости.
Утро было тихим. Слишком тихим. Ольга проснулась раньше будильника, уставилась в потолок и вдруг поняла: всё. Хватит. Жизнь, где нужно доказывать, что заработанные ею деньги — это не общая кормушка, — не жизнь. Это рабство с улыбкой.
Она подошла к окну. Снизу сигналил старый «Форд» — Андрей ехал на работу. Она не вышла. Не помахала. Он и не ждал. Обычное утро. Только в воздухе что-то щёлкнуло. Тонкая нить — оборвалась.
В обед зазвонил телефон. «Галина Петровна». Ольга даже улыбнулась — волчьей улыбкой.
— Да, слушаю.
— Ольга, вот что думаю. Мы тут с Андрюшенькой решили. Ты молодец, что копишь. Только это ж в семью, да?
— Нет.
— Как это — нет?
— А так. Эти деньги — мои. Я копила. Я работала. Без праздников, без обедов, без перекуров. Это не бюджет семьи, Галина Петровна. Это шесть лет моей жизни. Если хотите кусочек — начните с благодарности. А не с требований.
— Девочка, ты не забывайся. Ты в семью пришла. У нас всё общее. У Светки муж уволился, у Игоря машины нет…
— А у меня, знаете, совесть есть. И достоинство. Так что — простите. Но банк закрылся. Навсегда.
Гудки. Пустота. И чувство, что на душе стало легче.
Вечером Андрей пришёл, как будто ничего не было.
— Роллы принёс. С лососем, как ты любишь?
Она посмотрела на него. На мужчину, который предал её не с любовницей, а с собственной слабостью. И это оказалось хуже.
— Нет, спасибо. Я заказала такси. Поеду к подруге на пару дней.
— Оль, ты серьёзно?
— Более чем.
Перед уходом она остановилась в прихожей. Он сидел на табурете, растерянный, как ученик с двойкой. И не злой — нет. Просто слабый.
— Андрей, я тебя когда-то очень любила. Но знаешь, что убивает любовь быстрее всего? Не измена. И даже не ложь. А предательство между делом. Когда вроде не хотел… а всё равно ударил.
Он молчал. А она ушла. Тихо. Но навсегда. Или… почти навсегда.
— Подарить квартиру твоей матери? А голову ты не хочешь ей подарить?! — взвыла Антонина и хлопнула дверью.
Галина Петровна сидела за кухонным столом, перед ней — чашка ромашкового чая, от которого пахло так, будто заваривали не траву, а яд.
— Так, Олечка, садись. У меня новость.
Ольга стояла в дверях. Сидеть — значит, признать формат «доверительного разговора», а она сюда пришла только за документами. Не за этим ядом. На занавеске по-прежнему висела надпись: «Семья — это главное!». Смешно.
— У вас две минуты. Потом я вызову такси.
— Что ж ты такая неблагодарная? — вздохнула свекровь, театрально сцепив руки. — Я к тебе как к дочери, а ты будто в суде. Мы же семья.
— Была. И то не по любви, а по договору. Вы — ядом капали, я — терпела. Рассрочка на терпение закончилась.
Галина Петровна поёрзала на стуле. Видно было, что слова приготовлены заранее, но всё рассыпалось от спокойного взгляда Ольги. Ни слёз, ни просьб. Стоит, как хирург перед вскрытием.
— Хорошо, слушай. — Свекровь резко изменила тон на деловой. — Андрей сказал, ты разводишься. Ушла. И обратно не вернёшься?
— Верно. И адреса не скажу. Меньше поводов для «случайных визитов».
— А ты подумала, как это на него повлияет? На семью? Светка с Игорем в шоке. Мы рассчитывали на вас. Мы думали, ты умная. А ты ведёшь себя как подросток.
— Подросток — это когда я тихо плачу в подушку и надеюсь, что кто-то заметит. А сейчас я взрослая. Усталая. Без сантиментов. И на вас я не рассчитываю. Ни морально, ни материально.
— Ну тогда извини. У нас к тебе встречное предложение.
— Что? — прищурилась Ольга.
— Вернись к Андрею. Мы договоримся. Половину своих накоплений отдашь на ремонт Светлане — она родит, семья расширяется, — а мы с тобой больше не будем ссориться. Мы тебе даже внуков доверим, когда родятся. Ты же детей хочешь?
Ольга замерла. Вот он, момент, в котором боль перестаёт быть криком, а превращается в ледяное равнодушие.
— Вы… хотите купить меня обещаниями о чужих детях?
— Олечка, ну ты чего… Мы же о будущем думаем. Андрей без тебя как без рук. Светка переживает. Нам всем надо как-то…
— Вам всем надо — отцепиться. Я не банкомат. Не психотерапевт. И не суррогатная мать вашему безвольному сыну. А вы, Галина Петровна… Вы чудовище в халате.
Та вскочила, грохнула ладонью по столу.
— А ты! Ты! Поднялась на наших плечах, в нашем доме! И теперь слишком важная? Без нас ты кто? Счётчик с зарплатой?
— Нет, — спокойно ответила Ольга. — Я женщина, которая научилась любить себя. А значит, вы мне больше не родственники.
В этот момент на кухню вошёл Андрей.
— Ма, я просил тебя не…
Ольга посмотрела на него. Всё тот же — треники, покаянный взгляд. И как всегда — не встал между ней и этим адом. Просто наблюдал, как статист на чужой пьесе.
— Ты серьёзно позволил ей это говорить? — тихо спросила она. — Ты сидел в соседней комнате и думал: «пусть они поговорят»? Как на совете акционеров?
Он опустил глаза.
— Я не хотел вмешиваться…
— Конечно. А вдруг мама обидится.
Повисла тишина, вязкая, как старый кисель.
— Андрей, мы всё равно бы развелись. Потому что ты не муж. Ты… ты как ветошь — удобен, но никакой. Я тянула вас всех, думала: вдруг полюблю по-настоящему? А знаешь, когда я окончательно разлюбила?
Он молчал. И не потому, что не хотел знать. А потому, что знал.
— Когда ты в ресторане сказал официанту: «А пусть Олечка заплатит, у неё премия».
Он закрыл глаза. Стыдно. Но уже поздно.
Через час Ольга вышла из дома свекрови. В руках — папка с документами. За спиной — шесть лет жизни среди людей, которые называли себя семьёй, а на деле были чужими. В груди жгло — будто выжгли что-то до тла. Или наоборот — наконец-то прочистили.
Зазвонил телефон. Группа WhatsApp: «Семья».
Галина Петровна: Оль, ты эгоистка. Разрушила всё.
Светлана: Мы тебе верили.
Игорь: Удачи в одиночестве. Деньги — не любовь.
Ольга набрала сообщение. Удалила. Написала снова.
Вы ничего не разрушили. Потому что я у вас ничего не строила. Скатертью дорога.
И вышла из чата.
Она остановилась на перекрёстке. Ветер трепал волосы. Сердце билось быстро, даже больно. Но внутри больше не было пустоты. Там — ярость, решимость. И вдруг — облегчение. Такое, как будто впервые за много лет можно дышать полной грудью.
Позади — прошлое. Впереди — неизвестность. Но хоть своё. Честное.
— Это НАШ дом, и твоя мать НИКОГДА не поселится здесь! — закричала Светка, хлопнув дверью так, что посуда на полке дрогнула.
Телефон зазвонил, когда Ольга стояла у окна с чашкой кофе.
— Алло, Ольга? Это Гришин, из центрального офиса. Мы хотим вас видеть у нас. В Москве. Серьёзное предложение.
Ольга поставила чашку на подоконник, прижала телефон к уху.
— Это «подумайте» или уже «собирайте чемодан»?
— Собирайте чемодан. Вы были в шорт-листе на позицию, а после последних отчётов решение очевидно. Уровень, оклад, жильё на первое время — всё обеспечим.
Она молчала. Даже не потому что не знала, что сказать. А потому что в голове прозвучала неожиданная фраза: «Ты свободна. Совсем. И ты нужна. За ум, а не за деньги».
— Я согласна, — выдохнула она. — И спасибо вам. Очень.
Прошло три дня. В новой съёмной квартире пахло чистыми полотенцами и свежей надеждой. В углу стояли три коробки — одежда, ноутбук, документы. Всю её жизнь уместили в три коробки. Всё остальное оказалось не её.
В дверь постучали.
Она открыла. На пороге стоял Андрей. Уставший, с синими кругами под глазами. Вид — как у человека, который сбежал из дома, где тепло, но пусто.
— Ты зачем пришёл? — спокойно, но без мягкости.
— Хотел поговорить. Всё-таки шесть лет вместе.
— Шесть лет чего? Это был не брак. Это был бизнес с убыточной стороной. Моя — в минусе, твоя — в тепле.
— Оль… я ошибся, когда рассказал маме про деньги. Я просто хотел, чтобы она…
— Чтобы перестала ныть? Чтобы гордилась тобой? Андрюша, ты ничего не хотел. Ты просто выбрал, чтобы тебя меньше трогали. Меня можно. А мать — страшно.
Он сел на край подоконника, посмотрел на неё — как школьник, который наконец понял, за что получил двойку.
— Я вспоминаю, как ты уставала. Как всё тянула. И знаешь, что самое больное? Ты ведь ни разу не попросила. А я — ни разу не предложил. Прости.
Она вздохнула. Не злость — усталость.
— Я прощаю. Но не возвращаюсь. Я поняла: рядом с тобой я превращаюсь в женщину, у которой вечная усталость и вечная плата за всех. А я так больше не хочу. Даже ради любви.
— Но ты ведь любила?
— Любила. Когда ты был не маминым мальчиком, а тем, кто делал мне чай и говорил: «Ты справишься». Потом ты стал просить только деньги. А я стала ждать зарплаты, чтобы тебя не раздражать.
Он поднялся, подошёл ближе.
— А если я уйду от них? Всё брошу? Начну с нуля?
— Поздно, Андрей. Ты уже показал, кто ты. Ты не плохой. Ты просто слабый. А слабый мне больше не нужен.
Он долго смотрел. Хотел что-то сказать. Но не нашёл слов. Развернулся, пошёл к двери. Уже на пороге обернулся:
— Тебе ведь будет одиноко.
Она улыбнулась. Грустно, но честно.
— Лучше быть одной, чем среди людей, которые любят только твой счёт в банке.
Дверь закрылась.
Вечером она стояла у окна. В телефоне — электронный билет до Москвы. Новый старт. Новая жизнь. Слёзы подступали, но уже не от боли. А от облегчения. Как будто с плеч сняли бетонную плиту.
На полу стоял пустой чемодан. Она села рядом, обняла колени и прошептала:
— Спасибо, Андрей. За то, что не защитил. Потому что теперь я научилась защищать себя сама.
И впервые за много лет — уснула без тревоги. Без «что скажут». Без «а вдруг он исправится». Просто — уснула.
