Тишина была единственной роскошью, которую Сергей мог себе позволить в собственном доме. Не та звенящая, умиротворяющая тишина одиночества, к которой он привык за годы после смерти первой жены, а вырванная с боем, хрупкая, как тонкий ледок на ноябрьской луже. Она обитала в его маленьком кабинете, пропахшем древесной стружкой и клеем. Здесь, среди недостроенных моделей парусников и стеллажей с книгами по истории флота, мир обретал логику и порядок. За дверью же царил хаос, и имя этому хаосу было Тамара Петровна, его теща.
Он сидел в своем старом, продавленном кресле, купленном еще вместе с Анечкой, и прилаживал крошечный латунный якорь к борту брига «Меркурий». Пальцы, привыкшие к чертежам и грубому металлу на заводе, где он отработал почти сорок лет инженером, теперь с удивительной ловкостью управлялись с пинцетом и капелькой клея. Это занятие было его медитацией, его побегом.
Дверь кабинета приоткрылась без стука. На пороге стояла его вторая жена, Елена. Она была на десять лет моложе его, и в ее вечно встревоженных глазах сейчас плескалась привычная смесь вины и мольбы.
— Серёжа, ты не пойдешь ужинать? Мама уже стол накрыла.
Сергей не обернулся, боясь, что выражение его лица скажет больше, чем любые слова.
— Иду, Лена. Дай мне пять минут. Нужно якорь закрепить.
— Она опять недовольна, — выдохнула Лена, и в ее голосе прозвучали те самые нотки, от которых у Сергея сводило скулы. Нотки вечной жертвы обстоятельств. — Говорит, каша у тебя вчерашняя в холодильнике скисла. Я выбросила, а она…
— Лена, — мягко, но настойчиво прервал он. — Я сам разберусь с кашей и с мамой. Иди, я сейчас.
Она помедлила, словно хотела сказать что-то еще, но в итоге лишь тихо прикрыла дверь. Сергей отложил пинцет. Якорь так и остался лежать на палубе. Он посмотрел на фотографию в простой деревянной рамке на столе. Анечка. Улыбается, щурясь от солнца. Они стоят на набережной Волги в их родном Нижнем Новгороде. Тридцать лет вместе. Пять лет он был один. И вот уже шесть лет этого странного, выматывающего брака с Леной. Он полюбил ее, тихую, скромную бухгалтершу с грустными глазами, потерявшую мужа и оставшуюся с матерью на руках. Ему показалось, что две усталые души могут согреть друг друга. Он перевез их в свою просторную трехкомнатную квартиру с видом на Стрелку, думая, что подарит им покой и стабильность. Как же он ошибался.
На кухне его встретил тяжелый запах жареного лука и еще более тяжелый взгляд Тамары Петровны. Это была крупная, властная женщина лет семидесяти пяти, с навсегда поджатыми губами и осанкой генералиссимуса.
— Явился, судомоделист, — проскрипела она, не отрываясь от накладывания в тарелку гречки с котлетой. — Подаю тут на стол, понимаете ли, остывает все. А он там свои щепки ковыряет.
— Добрый вечер, Тамара Петровна, — ровным тоном произнес Сергей, садясь за стол.
Лена метнула на него умоляющий взгляд. «Не обращай внимания», — беззвучно говорили ее глаза. Он и не обращал. Шесть лет он оттачивал это искусство — не слышать, не видеть, не реагировать. Он превратился в подводную лодку в собственной квартире, погружаясь на глубину, чтобы избежать шторма на поверхности.
— Каша, значит, скисла, — продолжила теща, ставя перед ним тарелку с такой силой, что гречка подпрыгнула. — А потому что порядок в доме должен быть. Хозяин должен следить. А то развел тут склад макулатуры своей, а в холодильнике мышь повесилась. Леночка моя крутится как белка в колесе, на своей работе этой с цифрами дурацкими, а помощи от мужа — ноль.
Сергей молча взял вилку. Он знал, что любое слово будет использовано против него. Лена суетилась, подливала чай, двигала сахарницу, лишь бы не участвовать в этом.
— Мам, перестань, — тихо пробормотала она.
— А что «перестань»? Я правду говорю! Мужчина должен быть опорой! Стеной! А у нас что? Стена картонная, дунь — и развалится. Только и умеет, что кораблики свои клеить. Игрушки! В шестьдесят два года!
Сергей поднял глаза. Он посмотрел прямо на Тамару Петровну. Не зло, не раздраженно, а как-то очень устало и внимательно, словно изучал сложный и давно надоевший механизм.
— Котлеты вкусные, — сказал он. — Спасибо.
Теща фыркнула, но на мгновение сбилась с боевого настроя. Она ожидала спора, крика, чего угодно, но не этого спокойствия. Это обезоруживало ее и злило еще больше. Ужин прошел в гнетущем молчании, прерываемом лишь демонстративным звяканьем вилки Тамары Петровны о тарелку.
Позже вечером, когда теща ушла в свою комнату смотреть сериал, Лена подошла к нему в кабинете. Она присела на краешек дивана, сцепив руки на коленях.
— Серёж, прости ее. У нее давление сегодня, опять погода меняется.
— У нее давление каждый день, Лена. С тех пор, как она сюда переехала.
— Ну что ты такое говоришь… — она опустила глаза. — Я поговорить хотела. Серьезно.
Сергей отложил книгу. Он знал этот тон. Он предвещал проблемы, которые почему-то всегда становились его, Сергея, проблемами.
— Слушаю.
— Помнишь, я тебе говорила про свой маленький салончик… ну, ногтевой сервис… Я хотела открыть…
Он помнил. Год назад она загорелась этой идеей. Он даже помог ей составить бизнес-план, хотя с самого начала видел, что затея рискованная. Конкуренция в городе была огромной. Но Лена так горела, так умоляла дать ей шанс «заняться своим делом, а не горбатиться на дядю».
— Помню. Ты же вроде передумала.
— Я не передумала, — она говорила почти шепотом, словно боясь, что мать услышит сквозь две двери. — Я… я взяла кредит. Немного. Думала, быстро раскручусь, тебе сюрприз сделаю. Арендовала небольшое помещение, закупила материалы…
Сергей почувствовал, как внутри у него все похолодело. Не от факта кредита, а от этой тайны. От лжи.
— И что?
— Ничего, — по ее щеке скатилась слеза. — Клиентов почти не было. Аренда, налоги… Я прогорела, Серёж. Полностью. Закрылась месяц назад. А долг висит. Уже проценты набежали… большие. Мне сегодня из банка звонили. Последнее предупреждение.
Он молчал, глядя в одну точку. В голове крутилась одна мысль: «Зачем? Зачем ты снова это сделала?» Это был не первый раз. Три года назад была история с какими-то «выгодными» инвестициями, куда ее втянула подруга. Тогда он погасил ее долг, взяв на себя несколько подработок. Он думал, она усвоила урок.
— Какая сумма? — его голос был глухим.
Лена назвала цифру. Цифра была не просто большой. Она была огромной. Равной цене неплохой подержанной иномарки. Равной всем его сбережениям, которые он откладывал «на черный день», на то, чтобы в старости не зависеть ни от кого.
— Я не знаю, что делать, — рыдала она уже в голос. — Они… они сказали, имущество описывать придут. А у меня ничего нет, кроме…
Она не договорила, но он понял. Кроме его квартиры. В которой она была прописана как жена.
— Я что-нибудь придумаю, — сказала она сквозь слезы, хотя они оба понимали, что это просто слова. — Я найду вторую работу, буду по ночам полы мыть…
Сергей встал и подошел к окну. За стеклом огнями переливался ночной город. Где-то там, внизу, кипела жизнь, люди встречались, радовались, ссорились, но их проблемы казались ему сейчас такими мелкими. Он чувствовал себя капитаном тонущего корабля. И течь была не снаружи, а внутри.
— Ложись спать, Лена, — сказал он, не оборачиваясь. — Утро вечера мудренее.
Он не спал всю ночь. Он сидел в своем кресле, а перед глазами проносилась вся его жизнь. Счастливая, простая, понятная жизнь с Аней. Их скромная свадьба, рождение сына, который теперь жил и работал далеко, на Севере. Их совместные поездки на старенькой «копейке» в деревню. Ее смех. Ее руки, которые всегда пахли яблочным пирогом. Она никогда бы не поставила его в такое положение. Они все решали вместе. Всегда.
А потом появилась Лена. И ему показалось, что он спасает ее от одиночества. А на самом деле, он просто впустил в свой тихий, налаженный мир чужой хаос. И хаос начал его поглощать. Он вспомнил, как радовался, когда перевез их. Как Тамара Петровна с первого дня начала всё переставлять, критиковать его книги («пылесборники»), его увлечения («детский сад»). Как Лена сначала пыталась ее останавливать, а потом просто стала извиняться. «Она старенькая, у нее характер тяжелый». И он терпел. Ради Лены. Ради иллюзии семьи.
На следующий день он взял в заводоуправлении выписку о своих пенсионных накоплениях. Потом зашел в банк. Сумма была почти точной. Ему хватит, чтобы закрыть этот проклятый кредит. Но тогда у него не останется ничего. Совсем ничего, кроме пенсии и этой квартиры. Он стоял на улице, держа в руках эти бумажки, и чувствовал себя абсолютно опустошенным.
Вечером он зашел в продуктовый магазин. Бесцельно бродил между рядами, машинально кидая в корзину кефир, хлеб, пачку пельменей. В отделе заморозки он увидел своего старого товарища по цеху, Дмитрия. Тот, такой же пенсионер, как и он, выбирал вареники с картошкой.
— Серёга! Здорово! Сто лет тебя не видел! — Дмитрий хлопнул его по плечу своей широкой, как лопата, ладонью. — Ты чего такой кислый, лимонов объелся?
— Да так, Дим, дела, — неопределенно махнул рукой Сергей.
— Дела… — хмыкнул Дмитрий. — Слыхал я про твои дела. Жена моя с твоей соседкой болтала. Говорит, теща твоя совсем тебя из дому выживает. Строит, как прапорщик новобранцев. Это правда, что ли?
Сергею стало неловко. Он не любил выносить сор из избы.
— Преувеличивают бабы, как обычно.
— Да ну? — Дмитрий прищурился. — А по лицу твоему не скажешь, что преувеличивают. Ты на себя в зеркало глядел? Серый, как цемент. Серёг, ты мужик или где? Это ж твоя квартира! Твоя жизнь! Что ж ты позволяешь-то?
Слова друга, простые и грубые, попали в самую больную точку.
— У Лены… у жены проблемы. Серьезные.
— Проблемы? — Дмитрий покачал головой. — У всех проблемы. У меня вон внук-оболтус институт бросил, работать не хочет. Но я ж из-за этого не хожу, как в воду опущенный. Решаем. А ты, я смотрю, не решаешь. Ты на себе тащишь. Чужой воз. Смотри, не надорвись.
Они попрощались, и Сергей остался стоять посреди магазина с полной корзиной и абсолютно пустой головой. Чужой воз. Дмитрий был прав. Все эти шесть лет он тащил чужой воз. Воз лениных страхов, ее неумения жить, ее инфантильности. И, что самое тяжелое, воз властолюбия и эгоизма ее матери.
Он вернулся домой с тяжелым сердцем и твердым решением. Он поговорит с Леной. Один на один. Без матери. Он поставит условия. Он поможет ей, да. Но это будет в последний раз. И Тамаре Петровне придется либо принять его правила игры, либо… А вот что «либо», он еще не придумал.
Но разговора не получилось. Как только он вошел, его встретила не Лена, а фурия в домашнем халате. Тамара Петровна, очевидно, уже была в курсе всего. Лена, не выдержав, рассказала ей про кредит. И реакция матери была предсказуемой. Она не ругала дочь за глупость. Она увидела в этом возможность.
— Ну что, нагулялся? — начала она с порога, пока Сергей разувался. — Дочь моя в слезах, у нее сердце прихватило из-за твоих этих банков, а он по магазинам шастает!
— Тамара Петровна, это не мои банки. И давайте мы с Леной сами…
— Сами?! — взвизгнула она. — Что вы «сами»?! Довели девчонку! Она хотела как лучше, для семьи старалась, бизнесом хотела заняться, а ты что? Палец о палец не ударил, чтобы помочь! Только сидел, щепки свои строгал!
Лена выглянула из комнаты. Лицо заплаканное, испуганное.
— Мама, не надо, пожалуйста…
— Молчи! — прикрикнула на нее Тамара Петровна. — Я за тебя слово скажу, раз ты сама как телок! Значит так, — она повернулась к Сергею, уперев руки в бока. Ее маленькие глазки зло блестели. — Я все знаю. Про долг. И знаю, что у тебя деньги есть. Пенсионные твои. Ты мужик или нет? Ты обязан помочь своей жене! Это твой долг!
Сергей молча прошел в гостиную и сел в кресло. Он чувствовал, как внутри вместо привычной усталости поднимается что-то другое. Холодное, твердое и тяжелое, как сталь. Спокойствие.
— Мы поговорим об этом позже, — сказал он ровно.
— Нет, мы поговорим сейчас! — Тамара Петровна шла за ним по пятам, как танк. Лена семенила сзади, что-то лепеча про «потом» и «не надо». — Кончай вилять! Ты завтра же идешь в свой банк, снимаешь все до копейки и гасишь Леночкин кредит! Ты меня понял?
Сергей медленно поднял на нее глаза.
— Нет, — сказал он.
Одно простое слово. Но оно прозвучало в комнате как выстрел. Тамара Петровна на мгновение опешила. Она не привыкла к отказам.
— Что… что «нет»?
— Я сказал: нет. Я не буду этого делать.
— Ах ты… ах ты… — она задохнулась от ярости, ее лицо пошло багровыми пятнами. — Ты… ты хочешь, чтобы мою девочку по судам затаскали? Чтобы приставы пришли?! Бессовестный!
— Это ее ошибка. И ей придется учиться отвечать за свои ошибки, — так же спокойно произнес Сергей, глядя не на тещу, а на жену, которая вжалась в дверной косяк.
И тут плотину прорвало. Тамара Петровна забыла все. Забыла, что она в гостях. Забыла, что этот человек шесть лет кормил ее, поил и терпел. В ее мире он был просто приложением к дочери, функцией. И функция дала сбой.
— Оплати кредит моей дочери или выметайся! — закричала она, брызгая слюной, забыв, чья это квартира, чей это дом. — Вон из нашего дома! Мы и без тебя проживем!
Наступила тишина. Оглушительная. Даже телевизор в соседней комнате, казалось, замолчал. Лена застыла с открытым ртом, ее лицо выражало ужас.
Сергей медленно встал. Он не смотрел на тещу. Он подошел к жене. Он смотрел ей прямо в глаза, и в его взгляде не было ни гнева, ни обиды. Только вопрос.
— Лена, — его голос был тихим, но каждый звук отдавался в напряженном воздухе. — Это и твои слова? Ты тоже так считаешь?
Это был ее момент выбора. Вся ее жизнь свелась к этой секунде. С одной стороны — привычная, удушающая, но такая понятная материнская «забота». С другой — этот тихий, уставший мужчина, который предлагал ей не спасение, а ответственность. Который просил ее наконец стать взрослой.
Она смотрела на него, и губы ее дрожали.
— Я… Мама… Серёжа, ну ты же понимаешь, она не со зла… Она просто…
Она не смогла. Она не выбрала. И этот ее лепет был хуже, чем прямое «да». Это было предательство по умолчанию.
Сергей кивнул. Медленно, словно соглашаясь с каким-то своим внутренним приговором. Он все понял.
Он повернулся к Тамаре Петровне, которая все еще тяжело дышала, но в ее глазах уже появился триумф. Она была уверена, что победила.
— Я никуда не выметаюсь, Тамара Петровна, — сказал он так же тихо и отчетливо. — Это мой дом. Моя квартира. Я ее получил от завода еще тогда, когда ваша дочь в школу ходила. А вот ваши вещи… — он сделал паузу, — я попрошу вас собрать.
Теща застыла. Триумф на ее лице сменился недоумением, а затем — яростью бессилия.
— Что?! Да как ты смеешь?!
— Завтра утром, — продолжил Сергей, словно ее не слыша, — я вызову вам такси. Куда скажете. Можете поехать к своей сестре в Дзержинск. Можете снять квартиру. Я даже готов помочь вам с оплатой за первый месяц. Но здесь вы больше жить не будете.
Он снова повернулся к жене. Лена стояла белая как полотно.
— А ты, Лена, решай, — закончил он. — До утра. С кем ты. С ней, — он кивнул в сторону онемевшей Тамары Петровны, — или со мной. В моем доме.
И не говоря больше ни слова, он развернулся и ушел в свой кабинет. Он не просто закрыл дверь. Он повернул ключ в замке. Впервые за шесть лет. Щелчок замка прозвучал как точка, поставленная в конце очень длинного и мучительного предложения.
За дверью сначала была тишина. Потом послышался сдавленный плач Лены и возмущенный, шипящий шепот Тамары Петровны. Сергей не слушал. Он сел в свое кресло и закрыл глаза. Внутри была пустота. Не та опустошенность отчаяния, что была днем. А чистая, гулкая, холодная пустота. Словно из дома вынесли всю старую, громоздкую мебель. Дышать стало легче.
Он не спал. Сидел и смотрел на свои корабли. «Меркурий», «Двенадцать апостолов», «Штандарт». Они стояли на полках, идеальные в своей завершенности, символы порядка и ясных целей. А его собственный корабль, его жизнь, только что прошел через такой шторм, что непонятно было, уцелело ли вообще что-нибудь. Он не чувствовал ни злости, ни радости от своей твердости. Только странное, горькое облегчение. Он наконец-то перестал тащить чужой воз. Он просто его отпустил.
Утром его разбудил не будильник, а звуки из коридора. Скрип выдвигаемых ящиков, глухие удары. Он открыл дверь. Тамара Петровна, с перекошенным от злобы лицом, молча складывала свои вещи в старые клетчатые сумки. Лена сидела на пуфике в прихожей, маленькая, сжавшаяся, и смотрела в пол. Она не плакала. У нее, кажется, просто не осталось сил.
Сергей молча прошел на кухню и поставил чайник. Он действовал на автомате. Достал две чашки. Сво-ю и Анину, которую Лена никогда не трогала. Он налил кипяток в обе, положил по пакетику чая.
Когда он вернулся в прихожую, Тамара Петровна уже застегивала последнюю сумку. Она бросила на него взгляд, полный такой ненависти, что можно было бы стены прожигать.
— Подавись своей квартирой, — прошипела она. — Пойдем, Леночка. Не оставаться же тебе с этим… иродом.
Она потянула дочь за руку. Лена подняла на мать глаза. И впервые за долгие годы в них не было покорности. Была какая-то серая, бездонная усталость.
— Я останусь, мама, — сказала она тихо, но твердо.
Тамара Петровна замерла.
— Что?
— Я останусь здесь.
— С ним?! После того, как он нас… меня… выгнал?! — взвизгнула теща. — Ты с ума сошла?
— Это его дом, мама. Он прав.
Это было невероятно. Маленькая, вечно зависимая Лена вдруг нашла в себе силы произнести эти слова. Сергей, стоявший у входа в кухню с двумя чашками в руках, замер.
Тамара Петровна смотрела на дочь несколько секунд, потом ее лицо исказилось.
— Предательница! — выплюнула она. — Такая же, как твой отец! Ну и сиди тут! Сгниешь с ним вместе! Но ко мне не прибегай, когда он тебя на улицу вышвырнет! Неблагодарная!
Она рванула на себя дверь, подхватила сумки и, спотыкаясь и чертыхаясь, вывалилась на лестничную площадку. Дверь захлопнулась.
И снова наступила тишина. Но теперь она была другой. Она не давила. Она была пустой, готовой заполниться чем-то новым.
Лена сидела на том же пуфике, закрыв лицо руками. Ее плечи мелко дрожали. Сергей подошел и поставил одну чашку на тумбочку рядом с ней.
— Пей, — сказал он. — Остынет.
Она медленно подняла голову. Ее лицо было мокрым от слез, но глаза… В них больше не было страха. Только боль и робкая, слабая надежда. Она посмотрела на него, потом на чашку, потом снова на него.
— Прости, — прошептала она.
Он ничего не ответил. Он просто взял свою чашку и пошел в гостиную. Сел в кресло. Он не знал, что будет дальше. Он не знал, сможет ли простить ее до конца. Он не знал, как они будут выплачивать этот кредит и как будут жить дальше в этой оглушительной тишине. Но он знал одно: шторм закончился. Корабль уцелел. И теперь, в этой звенящей пустоте, нужно было учиться жить заново. Вдвоем. Без лишнего груза. Без чужого воза. И это было только начало.
