Звонок разорвал вязкую тишину ночи, как треснувшее стекло. Елена подскочила на кровати, сердце заколотилось где-то в горле, глухо и панически. Светящиеся цифры на будильнике показывали 2:17. Кто мог звонить в такое время? Сын? Кирилл в командировке во Владивостоке, там уже утро… Господи, только бы не беда. Рука, не слушаясь, нашарила на тумбочке телефон. На экране высветилось «Зинаида Петровна». Соседка покойной матери. Холодная волна страха отхлынула, сменившись недоумением.
– Зинаида Петровна? Что-то случилось? – голос был хриплым, спросонья.
– Леночка, прости, что так поздно, – затараторил в трубке взволнованный, дребезжащий голос. – Я в окно глянула, а у твоего подъезда, у маминого, машина стоит. Грузовая. И выносят… выносят вещи. Срочно приезжай, твои родственники выносят из дома вещи.
Елена замерла, вцепившись в телефон. Мозг отказывался обрабатывать информацию. Родственники? У нее из близких родственников только младшая сестра Татьяна. Но… зачем? Ночью?
– Какие вещи, Зинаида Петровна? Вы уверены?
– Уверена, как в том, что завтра пенсию принесут! Сервант ваш вытащили, ореховый. И тюки какие-то. Я сначала подумала – воры! Хотела в полицию звонить. А потом сестру твою увидела, Таньку. Она там командует. И муженек ее, Игорь, поддакивает. Ты давай, лети, Леночка. А то растащат всё до последнего гвоздя.
Связь прервалась. Елена несколько секунд сидела в темноте, глядя в никуда. Холодок пробежал по спине, на этот раз не от страха, а от ледяной, обжигающей ярости. Мама умерла всего сорок дней назад. Сорок дней. Они еще не успели даже вступить в наследство, не разбирали ничего, кроме самых необходимых документов. Елена хотела сделать это деликатно, без спешки. Перебрать каждую фотографию, каждую чашку, каждую вышитую мамой салфетку. Это была не просто квартира, это был ковчег ее детства, ее памяти. А теперь…
«Командует». Это слово о Татьяне было самым точным. Младшая сестра всегда была такой – быстрой, решительной, не терпящей сантиментов. Для нее старые вещи были хламом. Для Елены – историей.
Она сбросила с себя одеяло. Ноги коснулись холодного ламината. Движения стали резкими, механическими. Натянула первые попавшиеся джинсы, свитер. Бросила в сумку ключи, кошелек, паспорт. Пока вызывала такси, в голове билась одна мысль, заглушая все остальные: «Как она могла?». Вспомнились мамины похороны. Татьяна, сдержанно-скорбная, в дорогом черном пальто, принимающая соболезнования с видом хозяйки положения. Игорь, суетливо разливающий всем водку на поминках. И Елена, которая не могла говорить, просто сидела, держа в руках мамину фотографию, и чувствовала, как внутри нее что-то обрывается. Уже тогда ей показалось, что сестра смотрит на нее с какой-то непонятной, оценивающей жалостью. Теперь она поняла, что это было. Это было нетерпение хищника.
– Такси подъехало, – бесстрастно сообщил женский голос из телефона.
Елена выскочила на лестничную клетку, дважды провернув ключ в замке. Тверь спала. Ночной город, проплывающий за окном такси, был чужим и безразличным. Фонари выхватывали из темноты мокрый асфальт – прошел дождь, – голые ветки деревьев, редких прохожих. А она летела в разграбленное гнездо. Водитель, пожилой усатый мужчина, покосился на нее в зеркало заднего вида.
– Что-то стряслось, дочка? Лица на тебе нет.
– Стряслось, – глухо ответила Елена. – Пожалуйста, можно побыстрее?
Он кивнул и нажал на газ. Машина понеслась по пустым улицам, и каждый поворот приближал ее к сцене предательства. Она представила, как чужие руки – нет, не чужие, руки сестры! – касаются маминых вещей. Вот они выносят кресло, в котором мама сидела вечерами, укрывшись пледом, и смотрела свои сериалы. Вот вытаскивают коробки с елочными игрушками, которые они с Таней в детстве так любили развешивать. Стеклянные сосульки, картонные домики, ватный Дед Мороз… Для Татьяны это мусор. Для Елены – единственная нить, связывающая ее с тем временем, когда они были семьей.
Вот и знакомый пятиэтажный дом. Сердце сжалось. Возле третьего подъезда, под единственным тусклым фонарем, действительно стояла небольшая грузовая «Газель» с открытым кузовом. Дверь подъезда была распахнута настежь. Елена сунула водителю деньги, не дожидаясь сдачи, и выскочила из машины.
В кузове, как трупы на поле боя, громоздились знакомые предметы. Тот самый ореховый сервант, обмотанный грязной тряпкой. Старый торшер с бахромой. Тюки, перевязанные веревкой. Из подъезда вышел Игорь, муж сестры. Он тащил два тяжелых чемодана. Увидев Елену, он замер на полушаге, лицо его вытянулось.
– Лена? А ты… ты чего здесь?
– Я? – голос Елены прозвучал неожиданно твердо и громко. – Я здесь живу. В отличие от некоторых. А вот что здесь делаете вы? Ночью. Как воры.
Из подъезда вышла Татьяна. Она была в спортивном костюме, волосы собраны в небрежный пучок. На лице ни тени смущения, только досада, что ее застали.
– О, проснулась. Зинка настучала, что ли? Вечно ей больше всех надо.
– Таня, что ты творишь? – Елена шагнула к ней. – Ты в своем уме?
– А что я творю? Порядок навожу, – Татьяна скрестила руки на груди. – Ты бы еще полгода тут сопли на кулак наматывала. Вещи портятся, сыреют. Я решила всё вывезти к себе на дачу, там сухо. Потом разберемся, что на помойку, что продать.
– Продать? – Елена почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. – Ты собралась продавать мамины вещи?
– А что с ними делать? В музей сдать? Лена, очнись. Нам по пятьдесят с лишним лет. Этот хлам никому не нужен. А деньги лишними не будут. Ты в своей бухгалтерии копейки считаешь, я тоже не миллионерша.
Она говорила так буднично, так рационально, что это было страшнее любой ссоры. Словно объясняла, почему нужно выполоть сорняки на грядке. Игорь, воспользовавшись моментом, шмыгнул к машине и закинул чемоданы в кузов.
– Вы не имели права ничего трогать до вступления в наследство, – выдавила Елена, цепляясь за последнюю, юридическую, соломинку.
– Ой, не начинай, – отмахнулась Татьяна. – Юрист нашлась. Всё равно всё пополам делится. Какая разница, сейчас или через полгода? Я просто ускоряю процесс. Всё, давай не будем тут концерт устраивать. Мы почти закончили. Поезжай домой, выспись.
Она повернулась, чтобы идти обратно в подъезд, но Елена схватила ее за руку.
– Никуда ты не пойдешь. И ничего больше отсюда не вывезешь. Выгружайте всё обратно.
Татьяна посмотрела на ее руку, потом в глаза. Во взгляде сестры была сталь.
– Лен, не дури. Не позорься перед соседями. Отпусти.
– Я сказала, выгружайте. Всё. На место.
В этот момент из подъезда вышли двое хмурых грузчиков, таща мамин диван. Маленький, обитый выцветшим плюшем, тот самый, на котором Елена в детстве делала уроки. Она бросилась к ним.
– Поставьте! Поставьте на место, я сказала!
Грузчики остановились, растерянно глядя то на нее, то на Татьяну.
– Бабы, вы разберитесь там между собой, – буркнул один. – Нам за простой никто не платит.
– Ставьте диван и валите отсюда! – крикнула Татьяна на них. – Я заплачу. А ты, – она снова повернулась к Елене, – если хочешь тут жить в этом музее старья – живи. Я забираю то, что имеет хоть какую-то ценность. Антиквариат, посуду. А ты можешь обниматься со своими пыльными тряпками.
Она вырвала руку и решительно направилась к машине. Игорь поспешил за ней.
Елена осталась стоять посреди двора. Грузчики, матерясь, затащили диван в кузов и захлопнули двери. Мотор взревел. Татьяна села на пассажирское сиденье и даже не посмотрела в ее сторону. «Газель» тронулась с места, увозя в ночную темноту куски ее жизни.
Она медленно поднялась на третий этаж. Дверь в мамину квартиру была распахнута. Елена вошла и застыла на пороге. Это был погром. Комната, еще вчера полная тихой скорби и воспоминаний, была разворочена. Посреди гостиной – пустое место, где стоял сервант. На полу валялись какие-то бумаги, вытряхнутые из ящиков. В спальне с кровати был сорван матрас, шкаф распахнут, одежда вывалена на пол. На кухне не было маленького телевизора, а из шкафчиков исчез фамильный сервиз «Мадонна», который доставали только по большим праздникам.
Она прошла по комнатам, как по пепелищу. Ноги не держали. Елена опустилась на пол в гостиной, прямо на разбросанные пожелтевшие фотографии. Вот она и Таня – две смешные девчонки с бантами. Вот молодые родители на демонстрации. Вот мама, смеющаяся, в ситцевом платье в горошек. Слезы, которые она сдерживала всё это время, хлынули потоком. Это были слезы не скорби, а бессилия и унижения. Сестра не просто забрала вещи. Она растоптала, обесценила всё, что было дорого. Она показала Елене ее место – место слабой, нерешительной неудачницы, которая не способна защитить даже память о собственной матери.
Она сидела на холодном полу, и квартира, казалось, давила на нее пустыми стенами, пахнущими пылью и утратой. Что делать? Звонить в полицию? Но что она скажет? «Сестра забрала наши общие будущие вещи»? Это смешно. Спорить, судиться с Татьяной? Это на годы. Это грязь, дрязги, окончательный разрыв. А она не хотела. Несмотря ни на что, Таня была ее единственной сестрой.
В голове было пусто. Она не знала, с чего начать, за что ухватиться. Нужно было что-то делать, но сил не было. Она просто сидела и плакала, пока слезы не кончились, оставив после себя лишь тупую головную боль и ощущение вселенской усталости.
И тут, в этой звенящей тишине разгрома, она вспомнила. Дмитрий. Дмитрий Сергеевич. Он был другом ее покойного мужа, они когда-то работали вместе на заводе. Сейчас у него была своя небольшая мастерская – он реставрировал старую мебель. Человек с золотыми руками и удивительно спокойным, основательным характером. После смерти мужа они виделись всего пару раз, случайно, на улице. Обменивались дежурными фразами. Но Елена всегда помнила его добрые, внимательные глаза и ощущение надежности, которое исходило от этого человека.
Зачем он ей сейчас? Она и сама не знала. Просто в этот момент отчаянно захотелось услышать чей-то спокойный, здравомыслящий голос. Увидеть рядом не суетливого Игоря, не хищную Татьяну, а кого-то… другого.
Руки дрожали, но она нашла в записной книжке телефона его номер, сохраненный много лет назад. «Дмитрий (друг Игоря)». Игорь – это ее покойный муж. Она смотрела на номер и колебалась. Три часа ночи. Звонить чужому, в общем-то, человеку в такое время – безумие. Неприлично. Глупо. Он решит, что она сумасшедшая.
«К чёрту приличия», – подумала она с внезапной злостью. Ее мир только что перевернули с ног на голову, а она беспокоится о приличиях?
Она нажала кнопку вызова. Длинные, мучительные гудки. Она уже собиралась сбросить, когда в трубке раздался сонный, но узнаваемый мужской бас.
– Алло?
– Дмитрий Сергеевич? Это Елена. Новикова. Жена Игоря… – слова застревали в горле. – Простите, пожалуйста, что так поздно… Я…
– Лена? – в его голосе прорезалось беспокойство. – Что случилось?
И тут ее прорвало. Захлебываясь словами, путаясь, она начала рассказывать. Про ночной звонок, про сестру, про грузовик, про вывернутые ящики, про сервиз «Мадонна» и мамин диван. Она говорила и сама удивлялась, как жалко и по-детски это звучит со стороны. Но он не перебивал. Он просто слушал.
Когда она замолчала, обессиленная, он помолчал секунду, а потом сказал просто и веско:
– Диктуй адрес. Я сейчас приеду.
– Нет, что вы, не нужно… – начала было она по инерции.
– Лена, диктуй, – повторил он так спокойно и уверенно, что спорить было невозможно.
Она продиктовала.
– Буду через пятнадцать минут. Ничего не трогай. И поставь чайник.
Он приехал даже раньше. Услышав его шаги на лестнице – тяжелые, уверенные, – Елена почему-то почувствовала, как спадает самое страшное напряжение. Она открыла дверь. На пороге стоял Дмитрий. Высокий, седеющий, в простой джинсовой куртке. Он был старше ее лет на пять, но выглядел крепким, основательным. Морщины в уголках глаз стали глубже, чем она помнила, но сами глаза смотрели так же – прямо, спокойно, с ноткой сочувствия.
Он не стал ахать и охать. Он вошел, оглядел разгром в комнате и тихо сказал: «Вот же стерва твоя сестра, прости господи». А потом, как и велел по телефону, прошел на кухню. Елена поплелась за ним.
– Чайник где? – спросил он по-деловому.
Она молча показала. Он сам налил воды, нашел на полке банку с чаем, две чашки. Его движения были неторопливыми, но на удивление ловкими для таких больших, сильных рук. Рук, которые привыкли работать с деревом, с инструментом. Пока закипал чайник, он осмотрел пустые полки в шкафчиках.
– Сервиз тут стоял?
Елена кивнула.
– Понятно. Самое ценное умыкнула. А мебель старая, но крепкая, советская. Ее сейчас не всякий возьмется реставрировать, мороки много. Но если с умом…
Он говорил о вещах, но Елена слышала другое. Он не жалел ее, не причитал. Он оценивал ущерб, как профессионал. И это отрезвляло. Он разлил чай по чашкам. Горячая керамика обожгла пальцы, и это простое физическое ощущение вернуло ее к реальности. Они сидели за маленьким кухонным столом, среди хаоса, и пили горячий, крепкий чай.
– Что делать-то теперь, Дмитрий Сергеевич? – тихо спросила она, глядя в свою чашку.
– Во-первых, давай без отчества. Мы не на партсобрании. Просто Дмитрий. Во-вторых, перестань плакать. Слезами тут не поможешь. В-третьих, сейчас сделаем самое главное.
Он встал, вышел в коридор и вернулся с большой сумкой для инструментов, которую, оказывается, принес с собой. Он достал из нее новую личинку для замка и отвертку.
– Первым делом – меняем замок. Чтобы больше никаких ночных визитов. Ключи были только у тебя и у нее?
– Да.
– Теперь будут только у тебя.
Он работал молча, сосредоточенно. Звук откручиваемых винтов, легкий скрежет металла – эти будничные, рабочие звуки были лучшим лекарством. Елена стояла рядом и смотрела на его руки. Сильные, умелые, с въевшейся в кожу древесной пылью. Она вдруг подумала, что очень давно не видела рядом такого мужчины. После смерти мужа в ее жизни были только сын, работа, стареющая мама. Мир мужчин как будто перестал для нее существовать.
Когда с замком было покончено, Дмитрий протянул ей связку с новыми ключами.
– Держи. Теперь это твоя крепость.
Она взяла ключи. Они были холодными, тяжелыми, настоящими. Это был первый шаг.
– А дальше? – спросила она уже смелее.
– А дальше составляем план, – он снова сел за стол. – Полиция тут, ты права, не поможет. Это гражданско-правовые отношения. Судиться – долго и грязно. Нам нужно действовать иначе. Во-первых, нужно зафиксировать всё, что пропало. Составить подробный список. С фотографиями, если есть. Для будущего разговора. Во-вторых, нужно навести здесь порядок. Не просто убраться, а вернуть вещам их места. Вернуть дому его душу. Чтобы когда ты сюда заходила, ты чувствовала не разгром, а мамино присутствие.
Он говорил, а Елена слушала и понимала, что паника уходит. Вместо нее появлялась ясная, холодная решимость. Он не предлагал за нее всё сделать. Он предлагал план, в котором она была главным действующим лицом.
– Я помогу, – сказал он, словно прочитав ее мысли. – У меня завтра есть несколько часов до обеда. Начнем с гостиной. А сейчас тебе нужно отдохнуть. Поезжай домой, поспи.
– Я не могу. Не могу оставить всё это вот так…
– Можешь. И оставишь. Дом под защитой, – он кивнул на новую личинку в двери. – А тебе нужны силы. Война еще не окончена. Поехали, я тебя отвезу.
В его машине пахло деревом и немного лаком. Успокаивающий, рабочий запах. Они ехали по пустеющим утренним улицам. Начинало светать. Город просыпался. Елена смотрела в окно и впервые за эту ночь почувствовала не отчаяние, а что-то похожее на надежду. У ее подъезда он остановил машину.
– Я заеду за тобой в десять. Будь готова.
– Дмитрий… спасибо, – прошептала она. – Я не знаю, что бы я без вас… без тебя.
Он усмехнулся в усы.
– Да ладно. Игорь бы мне не простил, если бы я его Ленку в беде бросил. Он мне как брат был.
Он уехал, а Елена еще долго стояла и смотрела ему вслед. Она вошла в свою пустую квартиру, и впервые за много лет эта пустота показалась ей неправильной, временной. Она заснула, едва коснувшись головой подушки, и ей впервые не снились ни кошмары, ни покойная мама.
Ровно в десять он позвонил в домофон. Елена уже была готова. Она надела удобную одежду, приготовила термос с кофе и бутерброды. Она ехала в мамину квартиру не как на пепелище, а как на работу. Важную и нужную.
Они вошли в квартиру, и вчерашний хаос уже не казался таким ужасающим. Это была просто задача, которую нужно было решить.
– С чего начнем? – спросила она по-деловому.
– С фотографий, – ответил Дмитрий. – Это самое главное.
Они сели на пол и начали аккуратно собирать разбросанные снимки. Каждая фотография была маленьким окном в прошлое. Дмитрий рассматривал их с интересом.
– А это я Игоря твоего помню. Мы тогда на картошку ездили от завода. Он всё на гитаре играл. А ты вон какая, худющая, с косичками.
Елена улыбнулась. Она и забыла про ту поездку.
Они разбирали бумаги, книги, вещи. Дмитрий оказался бесценным помощником. Он не лез в душу, но если видел, что у Елены на глаза наворачиваются слезы при виде какой-то мелочи – старой брошки, записки, – он просто замолкал, давая ей пережить этот момент, а потом тихо говорил: «Ну что, дальше?».
В одном из ящиков комода, который Татьяна, к счастью, не смогла утащить, они наткнулись на старую деревянную шкатулку. Внутри, под стопкой пожелтевших открыток, лежали несколько тонких школьных тетрадей. Это были мамины дневники. Елена никогда не знала, что мама их вела. Рука сама потянулась к ним, но она остановилась. Это было слишком личное.
– Почитай, – тихо сказал Дмитрий. – Может, там есть что-то важное.
Елена нерешительно взяла одну тетрадь. Открыла наугад. Аккуратный, бисерный почерк. Запись была сделана лет десять назад.
«…Опять девочки поссорились. Танечка звонила, жаловалась на Лену, что та слишком мягкая, не умеет за себя постоять. А Лена переживает, что Таня слишком резкая и думает только о себе. Как же мне больно это видеть. Две кровиночки, а как будто с разных планет. Боюсь я за них. Когда меня не станет, кто их примирит? Они же разорвут друг друга. Хотела поговорить с ними обеими, написать им письмо, да всё духу не хватает. Боюсь обидеть. А может, и зря боюсь…»
Елена подняла глаза на Дмитрия. В горле стоял ком.
– Она всё знала, – прошептала она. – Она знала и боялась именно этого.
– Значит, ты должна закончить то, что она не успела, – сказал он серьезно. – Не ради вещей. Ради нее.
В этот момент у Елены зазвонил телефон. На экране высветилось «Татьяна». Сердце екнуло.
– Не бери, – сказал Дмитрий. – Пока не будешь готова. Сейчас ты не готова.
Она сбросила вызов. И почувствовала облегчение. Впервые в жизни она не ответила на звонок сестры.
Они проработали до вечера. Квартира преобразилась. Они расставили уцелевшую мебель по местам, собрали мусор, аккуратно сложили вещи в коробки. Дмитрий починил расшатанную дверцу кухонного шкафчика и скрипящую половицу в коридоре. Дом снова начал дышать.
Когда они пили вечерний кофе, уставшие, но довольные, Дмитрий сказал:
– Завтра она приедет снова. Я почти уверен. Она решит, что ты сдалась, и приедет за остатками. Ты должна быть готова к разговору.
– Я боюсь, – честно призналась Елена. – Я снова начну оправдываться, а она будет кричать…
– Не начнешь. И она не будет. Потому что ты будешь говорить не о серванте. Ты будешь говорить о маме. Вот, – он протянул ей тетрадь с дневником. – Возьми с собой. И помни: ты не просишь. Ты говоришь, как есть. И ты не одна. Я буду рядом. Если хочешь, конечно.
– Хочу, – выдохнула она.
На следующий день, около полудня, во дворе снова появилась знакомая «Газель». Из нее вышли Татьяна и Игорь. Но на этот раз Елена ждала их. Она стояла у подъезда, прямая, спокойная. Рядом, чуть позади, стоял Дмитрий.
Татьяна, увидев их, нахмурилась. Присутствие незнакомого мужчины явно сбило ее с толку.
– Это еще кто? – бросила она, кивнув на Дмитрия.
– Это не имеет значения, – ровно ответила Елена. – Таня, нам нужно поговорить.
– Мне не о чем с тобой говорить. Пусти, я заберу остальное.
– Ты ничего не заберешь, – голос Елены не дрогнул. – По крайней мере, не так. Я хочу тебе кое-что прочитать.
Она достала из кармана сложенный вчетверо листок из маминого дневника, который переписала накануне. Татьяна хотела было возмутиться, но что-то в лице сестры ее остановило. Елена начала читать. Она читала про ссоры, про мамину боль, про ее страх за них. Она читала негромко, но каждое слово в утренней тишине двора звучало как приговор.
Когда она закончила, Татьяна молчала. Ее лицо, всегда такое уверенное и нагловатое, было растерянным. Игорь переминался с ноги на ногу, не поднимая глаз.
– И что? – наконец выдавила Татьяна, но уже без прежнего напора. – Что ты хочешь этим сказать? Что я плохая дочь?
– Я хочу сказать, что мы обе – не самые лучшие дочери, раз довели до такого, – ответила Елена. – Я не держу на тебя зла за этот сервант, Таня. Забирай его, если он тебе так нужен. Продай, поставь на даче – делай что хочешь. Но я не позволю тебе так же поступить с нашей памятью. Давай сядем и разберем всё вместе. Как люди. Как сестры. Как хотела мама. Какие-то вещи ты заберешь себе, какие-то – я. А что-то, может, мы сохраним вместе.
Повисла пауза. Не неловкая – задумчивая. Татьяна смотрела на Елену так, словно видела ее впервые. Не забитую старшую сестру-тихоню, а взрослую, незнакомую женщину.
– Ладно, – наконец буркнула она. – Завтра. Завтра приеду. Одна. Без… – она махнула рукой в сторону машины.
Она развернулась и пошла к «Газели». Игорь поплелся за ней. Машина уехала.
Елена выдохнула. Ноги вдруг стали ватными. Дмитрий подошел и осторожно взял ее за локоть.
– Ты молодец.
– Я думала, у меня сердце остановится.
– Оно у тебя сильное, – он улыбнулся. – Пойдем, доделаем стеллаж в кладовке.
Следующий месяц пролетел как один день. Татьяна действительно приехала на следующий день одна. Разговор был трудным, но он состоялся. Они разбирали вещи вместе. Спорили, вспоминали, иногда даже смеялись. Елена отдала сестре тот самый сервиз и еще несколько вещей, которые ей приглянулись. Себе она оставила мамины фотографии, швейную машинку и старое кресло. Они поделили не имущество – они поделили прошлое, и от этого оно не уменьшилось, а наоборот, стало полнее.
Дмитрий появлялся почти каждый день. Он помогал приводить квартиру в порядок. Он отреставрировал старый комод, и тот заиграл новыми красками. Он починил рассохшийся стул, перетянул кресло. Он не просто чинил мебель – он лечил этот дом. И, кажется, лечил и ее, Елену.
Они много говорили. О прошлом, о детях, о работе. Елена узнала, что его жена умерла пять лет назад от болезни, что у него есть взрослая дочь, которая живет в Питере. Что свою мастерскую он построил сам, с нуля, и что работа с деревом – единственное, что спасало его от тоски.
Однажды, когда квартира была уже почти приведена в порядок, он принес с собой букет. Простых белых астр.
– Это тебе, – сказал он, протягивая ей цветы. – За смелость.
Елена взяла букет и вдохнула их горьковато-прохладный аромат. В ее доме не было цветов с тех пор, как умер муж.
– Спасибо, – прошептала она.
Они стояли в прихожей, и внезапно повисшее молчание было уже не рабочим, а каким-то иным – напряженным, полным несказанного. Он шагнул к ней и очень осторожно, почти невесомо, коснулся ее щеки. Его кожа оказалась сухой и теплой.
– Лен, – сказал он тихо. – Я тут подумал… квартира эта хорошая, светлая. Но жить в ней, наверное, тяжело будет. Слишком много воспоминаний.
– Я и не собиралась, – так же тихо ответила она. – Думала, может, Кириллу останется. Или продам.
– Не торопись продавать, – сказал он. – Хороший дом. Ему просто нужен хозяин. И хозяйка.
Елена подняла на него глаза. Его лицо было совсем близко. Она видела каждую морщинку, каждую седую волосинку в усах. И видела в его глазах то, чего не видела уже очень-очень давно, – нежность.
Он медленно наклонился и поцеловал ее. Не страстно, не требовательно. Осторожно, бережно, словно боясь спугнуть. И Елена ответила ему. В этот момент не было ни прошлого горя, ни будущих тревог. Была только тишина старой квартиры, запах астр и тепло его губ.
Рассказ не заканчивается свадьбой или клятвами в вечной любви. Он заканчивается несколько недель спустя. Елена сидит в своей собственной квартире, но она уже не кажется ей пустой. На столе стоит отреставрированная Дмитрием старинная шкатулка. В телефоне его номер давно переименован из «Дмитрий (друг Игоря)» в просто «Дима ❤️». Она долго колебалась между сердечком и сдержанностью, и в итоге оставила сердечко, решив, что в пятьдесят шесть лет уже можно позволить себе маленькие глупости.
Она смотрит в окно. Начинается первый снег. Крупные, ленивые хлопья медленно кружатся в свете фонаря. Через полчаса приедет Дмитрий. Они поедут в театр. Она смотрится в зеркало – да, морщинки у глаз, да, нет свежести юности. Но глаза блестят. И этот блеск ей нравится гораздо больше, чем гладкая кожа тридцать лет назад.
Телефонный звонок. Сын.
– Мам, привет! Как ты там? Что нового?
– Привет, сынок. Всё хорошо. Снег вот идет. В театр собираюсь.
– Одна?
Елена улыбается своему отражению.
– Нет, не одна.
Жизнь продолжается. Она не стала проще или легче. Но она снова обрела цвет, запах и вкус. И это было только начало.
