Знаете, есть такие моменты в жизни, когда думаешь: ну вот, наконец-то всё складывается. Мужчина — приличный, не пьёт, с руками и вроде даже с мозгами. Квартира — своя, не хоромы, конечно, но двушка на окраине Москвы всё же звучит как песня. Работа — да какая-никакая, но позволяет покупать не только гречку, а ещё и сыр нормальный, а не этот резиновый «Российский». И вот в такой момент хочется поверить, что впереди тебя ждёт что-то вроде стабильности. Ага, щас. Стабильность, как выяснилось, у нас фамилия Нина Петровна.
Ольга сидела на полу среди коробок, вытаскивала вещи Сергея — стопку футболок, которые пахли мужским дезодорантом и чуть-чуть машинным маслом, — и складывала их в шкаф. Она радовалась, что теперь они наконец-то вместе, под одной крышей. Сама она — тридцать два, бухгалтерия насквозь знакома, но вечерами она рисовала — ну, так, для души. Сергей — тридцать восемь, инженер. Сын своей мамы. И это, как выяснится позже, диагноз.
— Ну всё, Олька, — он наклонился, поцеловал её в макушку, — теперь я у тебя. Вернее, у нас.
Она улыбнулась:
— Наконец-то.
Обычная сцена счастья. Только на горизонте уже маячила тень — высокая, сухая, с прищуром и вечным «я лучше знаю».
Нина Петровна появилась ровно через неделю. Якобы «на пару дней, пока у неё трубы чинят». Появилась, как цунами: сумка на колёсиках, пакет с банками варенья и выражение лица, будто она возвращается не в чужую квартиру, а на дачу после зимы.
— Дети, ну я тут у вас поживу немножко. У меня дома ремонт, понимаете, жить невозможно. Запах краски, а у меня давление.
Ольга выдавила улыбку:
— Конечно, поживите, Нина Петровна.
Сергей тут же подхватил:
— Мам, ну что ты, оставайся сколько нужно.
Ольга тогда не поняла, что «сколько нужно» может означать «навсегда».
Первые дни всё было относительно мирно. Нина Петровна обживалась. Сначала на кухне — переставила кружки по «удобству», выкинула Ольгин любимый половник («сломанный он у тебя, неудобный»). Потом в ванной — установила свои шампуни и полотенца, как будто её квартира здесь.
А дальше начались лекции.
— Оль, а почему у тебя в холодильнике всё вперемешку? Холодильник должен быть структурирован. Мясо — вниз, молочка — отдельно. Ты же хозяйка.
Или:
— Серёжа, ты совсем ослаб. Ольга, ты его плохо кормишь. Мужчина должен есть горячее два раза в день.
Ольга терпела. Глубоко дышала, думала: «Ну человек в возрасте, пусть. Скоро уйдёт обратно».
Но уходить Нина Петровна не собиралась.
Через месяц свекровь уже раздавала команды как министр обороны.
— Рыбу в этой квартире жарить нельзя! Запах стоит неделями. — Она замахала руками, словно отбивалась от невидимых карасей. — Я этого не перенесу.
Ольга пробормотала:
— Ну ладно, буду запекать.
А внутри кипела: «Это МОЯ квартира. Куплена до брака. На мои деньги. И я тут даже селёдку не могу пожарить?»
Но муж, как всегда, сглаживал:
— Мам, да ладно, Олька что-нибудь другое приготовит. Правда, Оль?
Вот тут и закрадывалась первая горечь.
Самое неприятное началось с ночёвками.
— Я не могу спать на диване, у меня спина больная, — заявила Нина Петровна однажды вечером, держа под мышкой подушку. — Я займусь вашей спальней. А вы уж как-нибудь на диванчике. Молодые, вам удобно.
Ольга чуть не подавилась чаем.
— Простите, что? В нашей спальне?
Сергей неловко засмеялся:
— Мам, ну это же… неудобно.
Но «неудобно» оказалось только для Ольги. Свекровь решительно вошла в их комнату, положила подушку и сказала:
— Всё, договорились.
И что думаете? Сергей не выгнал её. Он только вздохнул:
— Потерпим, Оль, правда? Маме тяжело.
И вот они — взрослые люди за тридцать — ютились на диване в гостиной, пока его мама спала в их кровати.
Ольга держалась. Но однажды утром её ждали два события. Первое: на кухне свекровь выкинула её фиалки. Просто так.
— Да они все какие-то чахлые. Только место занимали. Я тебе лучше алоэ принесу, полезнее.
Фиалки — это было её маленькое счастье. Она растила их пять лет, даже переставляла по солнцу. А теперь — пустой подоконник.
И второе: вечером Нина Петровна потребовала:
— Мне нужен замок в спальне. На двери. Чтобы у меня было своё пространство.
Ольга почувствовала, как у неё внутри что-то хрустнуло. Как старая ветка под ногой.
Она посмотрела на мужа. Тот, как обычно, отводил глаза:
— Ну, мам, может, не надо…
— Надо! — резко оборвала свекровь.
И в этот момент Ольга впервые за три месяца не улыбнулась, не проглотила, не смолчала. Она поставила чашку на стол так, что та звякнула.
— Замок? В моей спальне? — её голос дрожал. — Вы совсем офигели, Нина Петровна.
Свекровь нахмурилась, Сергей побледнел, а в воздухе повисла такая тишина, что даже холодильник перестал гудеть.
Ольга проснулась от скрипа. Точнее — от скрежета. Это Нина Петровна крутила ключом в их спальне. В её спальне. Теперь там висел замок, свеженький, блестящий, из «Леруа». И кто его повесил? Сергей, конечно. Муж.
— Мам, ну ты права, — слышала Ольга его гнусавый голос накануне, когда он ввинчивал саморезы. — Женщина должна чувствовать себя в безопасности.
Женщина. В безопасности. В её квартире. В комнате, где ещё неделю назад они вдвоём пили вино и строили планы. Теперь это «личное пространство мамы».
Ольга лежала на диване, уткнувшись лицом в подушку, и думала: «Господи, я что, статистка в каком-то идиотском спектакле? Где главный герой — мама, сын у неё на подтанцовке, а я просто мебель?»
Первый открытый скандал случился вечером.
Ольга пришла с работы, уставшая, с пакетом из «Пятёрочки». Хотела пожарить курицу, хотя знала — запах «мешает Нине Петровне жить». Но у неё был предел терпения.
На кухне — свекровь. В её фартуке, кстати, в том самом, который Ольга покупала себе, ярко-красный, с карманами. Сковорода шкворчала, из кастрюли тянуло борщом.
— А я ужин приготовила, — важно сказала Нина Петровна. — Ты, Олечка, отдыхай. Ты же устаёшь на работе.
Тон был сладкий, но с тем самым металлическим привкусом, который Ольга уже знала. Это не забота. Это — «я тут хозяйка».
— Спасибо, конечно, — выдавила она, поставила пакет на стол. — Но я хотела курицу пожарить.
— Курица твоя подождёт. Я всё уже сделала. И Серёже так полезнее.
И тут вошёл Сергей, поцеловал маму в щёку (!) и сказал:
— Мам, ну ты вообще молодец.
Ольга села за стол, смотрела на всё это и чувствовала, как в груди поднимается какая-то густая чёрная масса.
— Серёжа, — она медленно произнесла. — Ты понимаешь, что я здесь никто?
Он нахмурился:
— Оль, ну зачем ты так? Мама старается.
Нина Петровна подлила себе борща, даже не взглянув на невестку:
— А кто старается, если не я?
На следующий день Ольга вернулась раньше обычного. В прихожей — чемодан. Не её. Огромный, мамин. И пакет с вещами.
— Мам, а что это? — спросила она, хотя уже знала ответ.
— Это? — свекровь поправила очки, как учительница двоечнику. — Это мои вещи. Я решила, что буду жить здесь. Насовсем. Ну а что, места хватает.
Ольга открыла рот. Потом закрыла. Потом снова открыла:
— Простите, как «насовсем»? Это моя квартира. Куплена до брака. На мои деньги.
— Да-да, твоя, твоя, — отмахнулась свекровь. — Но ты же понимаешь, мы семья. А семья должна держаться вместе.
И тут вошёл Сергей. Виновато, как школьник после двойки.
— Оль, ну маме одной тяжело. Давай так: поживём втроём. Это же не навсегда.
— Ты головой думаешь? — Ольга уже не выдержала, голос сорвался на крик. — Втроём? В моей квартире?
Нина Петровна тут же подняла руку, как дирижёр:
— Голос на меня не повышай. Я женщина пожилая.
— А я молодая, и мне плевать, сколько вам лет! — рявкнула Ольга. — Это мой дом. И хватит меня из него выдавливать!
Она сорвала с подоконника пустой горшок, где когда-то росли её фиалки, и швырнула его в пакет с вещами свекрови. Земля рассыпалась по ковру.
— Вот ваши порядки! — закричала она. — Вынесли всё живое из этой квартиры! Теперь и меня хотите вынести?
Сергей бросился её успокаивать:
— Оль, ну не надо так, ну пожалуйста. Давай поговорим спокойно.
Она вырвала руку.
— Спокойно? Я месяц живу на диване! Я боюсь зайти в собственную спальню, потому что там «личное пространство мамы»!
Нина Петровна поднялась, глаза сверлили, как буравчики:
— Девочка, ты неблагодарная. Я сына растила, а ты его у меня отбираешь.
— Да ради Бога! Забирайте! — Ольга взяла куртку с вешалки, сдёрнула сумку. — Хотите жить вдвоём? Живите! Только без меня.
Она хлопнула дверью так, что по коридору посыпалась штукатурка.
Ольга ночевала у подруги. Вино, разговоры до трёх утра, подушка с чужим запахом — всё это было лучше, чем снова видеть замок на двери своей спальни.
Но на следующий день её ждал звонок.
Сергей. Голос усталый, жалобный:
— Оль, вернись. Ну маме же тяжело. Ты понимаешь, у неё давление. Она нервничает.
— Это у неё давление? — горько усмехнулась Ольга. — А у меня что, нервы железные?
— Ну не кричи, пожалуйста. Я не хочу выбирать между вами.
— Не хочешь выбирать? — холодно переспросила она. — Значит, выберет за тебя жизнь.
И повесила трубку.
Она сидела на подоконнике в кухне подруги, смотрела на серое московское небо и понимала: назад дороги нет. Или она сдаётся и становится «дополнительным жильцом в мамином доме», или делает шаг, от которого нет пути назад.
И она уже знала, что выберет.
Ольга вернулась в квартиру только через неделю.
Не потому, что скучала по Сергею. И уж точно не потому, что тосковала по его мамочке с вечным недовольным лицом. Просто пришёл момент поставить точку.
Она открыла дверь ключом — своим ключом, между прочим, — и зашла. В прихожей пахло борщом и мамиными духами «Красная Москва». Чемодан так и стоял в углу, уже распакованный. На полке — свекровины тапки.
В гостиной — картина маслом. Сергей сидит на диване, рядом мама, и они смотрят сериал. Мама — в её пледе, Сергей — в её футболке. Семейная идиллия. Без неё.
— Ну наконец-то! — оживился муж, вскочил. — Оль, мы тут подумали, давай мириться.
— Да, девочка, — вставила Нина Петровна. — Ты должна понять: семья — это святое.
Ольга поставила сумку на пол, сняла куртку и вдруг рассмеялась. Долго, громко, нервно. У обоих лица вытянулись.
— Семья? — она шагнула вперёд. — Это у вас тут семья. Мама и сын. Только я тут при чём?
Сергей открыл рот, но она уже продолжила:
— Я квартиру покупала до брака. Она моя. Не ваша. Не «наша». Моя. И знаете что? Пора вам собирать чемоданы.
Нина Петровна всплеснула руками:
— Да как ты смеешь?! Я мать его!
— А я — хозяйка квартиры, — холодно ответила Ольга. — Вы оба идёте туда, где вам будет удобно. Хоть к ней на дачу, хоть под мост.
Сергей побледнел:
— Оль, подожди. Ну как же так? Мы же… мы же семья.
Она посмотрела прямо ему в глаза:
— Мужчина, который предаёт жену в критический момент, никогда не изменится.
Эти слова повисли в воздухе, как приговор.
Ольга подошла к подоконнику, где теперь стоял горшок с алоэ, купленным свекровью, и сняла его. Спокойно, без крика, без истерики, просто взяла и вынесла на лестничную площадку.
— С этого момента — собирайте вещи. У вас сутки.
И пошла в спальню. Свою спальню. Сняла замок отвёрткой, швырнула железяку в мусорное ведро. В комнате запахло свободой.
Развод она оформила быстро. Квартира осталась за ней — как и было по закону. Сергей, обиженный и растерянный, уехал с мамой. Звонил пару раз, но она не брала трубку.
Через месяц Ольга купила новые фиалки. Ярко-фиолетовые, розовые, белые. Поставила на подоконник.
А потом пришло письмо: приглашение на выставку молодых художников. И она улыбнулась.
Жизнь снова стала её.
