Июль стоял такой, что в квартире можно было жарить яичницу прямо на подоконнике. Кондиционера, естественно, не было — на него «не положено тратиться», как выразился Михаил, «потому что ты же и так сидишь дома, куда тебе охлаждаться». У него логика простая: раз он один работает, то деньги исключительно под его командованием. А что я с грудным ребёнком сижу в этой раскалённой двухкомнатной «панельке» — это так, мелочь.
Артёмка ревел уже третий час подряд. Я сама от жары едва держалась на ногах, но малыш-то совсем крошечный, три месяца всего. Лобик мокрый, ручки скользкие от пота, я его качаю, а он ноет, выгибается. Соску выплёвывает, одеяло скидывает.
Я присела на кухне с ребёнком на руках и глотнула тёплой воды из кружки. Холодную пить нельзя — живот у него болит. В этот момент дверь хлопнула так, что в стене, кажется, штукатурка отвалилась. Ну, угадайте, кто пожаловал? Конечно. Людмила Петровна.
— Ты что, опять ребёнка не успокоила? — с порога голос, как паяльник по ушам. Она, кстати, даже обувь не снимает — каблуками по линолеуму цок-цок, будто у нас тут вокзал. — Я вот всю жизнь работала, и дети мои не плакали!
Я чуть не заржала: ага, особенно Мишка твой, который в садике истерил, пока воспитательница дверь не закрывала. Но промолчала. Сил спорить не было.
— У него жарко, — пробую объяснить. — Мы все мокрые уже, дышать нечем.
— А ты бы форточку открыла! — с победным видом заявляет она и распахивает окно. В квартиру тут же влетает поток воздуха с дороги: гул машин, запах бензина и ещё какой-то жуткой вони от соседней «шаурмы». Ребёнок закашлялся, я прижала его к себе.
— Ему пыль вредна, — тихо сказала я.
— Не умничай! — обрубила она. — Ты вообще слушайся моего сына, он у тебя голова семьи.
Вот тут у меня внутри что-то ёкнуло. Ну сколько можно?
В это время Михаил как раз ввалился домой, футболка мокрая, в руке пакет с пивом.
— Мам, привет, — бодро, — что у нас тут?
— У вас бардак! — вздохнула Людмила Петровна и ткнула пальцем в кроватку, где разбросаны пелёнки. — Я смотрю, Кристина у тебя бездельничает. Ни порядок, ни ребёнка не может.
Мишка даже не попытался меня защитить. Наоборот, поставил бутылки на стол и, закатывая глаза:
— Я тоже заметил. Я вкалываю целый день, прихожу домой — а тут хаос. Ты могла бы хоть прибраться.
Я молчала. Знаете это чувство, когда слова застревают в горле? С одной стороны, хочется вцепиться когтями в этих двоих. С другой — Артём на руках, ему плакать нельзя, нервы нельзя. Я глубоко вдохнула и выдохнула.
— Михаил, у нас ребёнок, ему три месяца. Я не робот, — тихо сказала я.
— Я не банкомат! — рявкнул он. — Деньги просто так не печатаются. Ты хоть понимаешь, что я один всё тяну?
— Ага, а я значит так, декорация, — не удержалась я.
— Ты обязана слушаться моего сына, — тут же вставила свекровь, словно судья в мантии.
Вот эта фраза — как спичка в сухую траву. Всё. Кончился мой запас терпения.
Я аккуратно уложила Артёма в кроватку, он уже начал дремать от усталости. Потом встала, глянула прямо на Людмилу Петровну и сказала:
— Так, хватит. Это моя квартира. Куплена мной до брака, на мои деньги. Вы сюда ходите как к себе домой и ещё смеете мной помыкать. Всё. Дверь там.
Она опешила. Даже губы задрожали.
— Что ты себе позволяешь? — прошипела она. — Ты против семьи пошла?!
— Если семья — это ты с Мишкой против меня и моего ребёнка, то да, — сказала я и кивнула на дверь. — Вон.
Тишина повисла такая, что слышно было, как в соседней квартире чайник закипает.
Михаил хлопнул по столу кулаком.
— Кристина, ты совсем с ума сошла?! Это моя мать!
— И что? — холодно ответила я. — Пусть будет хоть патриарх Кирилл, у меня один ребёнок, и он важнее ваших выкриков.
Людмила Петровна, вся красная, сжала сумку подмышкой и рванула к выходу. Бросила напоследок:
— Ты пожалеешь. Никогда счастья не будет!
Дверь захлопнулась.
Ночь прошла отвратительно. Артём просыпался каждые полтора часа — то от жары, то от того, что я сама вздрагивала и хватала его, чтобы Мишка ненароком не сорвался и не заорал. Я уже давно научилась чувствовать его раздражение ещё до того, как он рот откроет. Этакая собака Павлова наоборот.
Утром Михаил молчал демонстративно. Ел сосиски, запивая их пивом (да, с утра, и попробуй ему что-то скажи), и смотрел телевизор. На кухне пахло дешёвой горчицей и злостью.
— Ты вчера перегнула, — наконец выдал он, не отрываясь от экрана. — Маму выставила как последнюю.
Я поставила на плиту кастрюлю, засыпала овсянку.
— Она сама перегибает, Миш. Я же не мебель. Это моя квартира, и я решаю, кто тут будет.
— Ошибаешься, — вдруг резко сказал он. — Мы семья. Значит, решаем вместе.
— Вместе — это когда два человека советуются. А у нас получается «ты и твоя мама против меня».
— Не начинай, — Михаил со скрежетом отодвинул стул. — Я тебе честно скажу: если так пойдёт дальше, я подам на развод.
Я чуть ложку не уронила.
— Ага, и куда ты пойдёшь? — спросила я. — В съёмную? Или к маме на раскладушку?
— Ты думаешь, мне проблемно? — самодовольно фыркнул он. — У меня зарплата нормальная. Я себе сниму квартиру, а ты сиди тут, со своим декретным пособием — семь тысяч! Даже на подгузники не хватает.
— Зато я не живу за счёт мамы, — огрызнулась я.
И тут его сорвало.
— Да ты вообще понимаешь, что без меня ты никто?! — закричал он. — Никто и звать тебя никак! Ты дома сидишь, жрёшь моё, тратишь моё, а ещё права качаешь!
Артём проснулся от крика и заревел. Я подхватила его, стала качать, а Михаил встал, размахивая руками.
— Ты неблагодарная! Я вкалываю, чтобы у тебя всё было, а ты ещё маму мою оскорбляешь!
— Михаил, — голос у меня сорвался, но я старалась держаться, — ещё раз ты так скажешь — и собирай вещи.
— Ты мне условия ставишь? — он шагнул ближе, схватил меня за локоть. — Ты вообще головой думаешь?
Я дёрнулась, оттолкнула его рукой. Артём плакал так, будто мир рушится.
— Отойди, — сказала я сквозь зубы. — Ребёнка пугаешь.
Он отступил, тяжело дыша, и вдруг выдал:
— Всё. Мне это надоело. Я вечером уйду к маме.
Я не удержалась и хмыкнула:
— Туда тебе и дорога.
Он схватил пульт, швырнул его об стену — тот разлетелся на куски. Потом хлопнул дверью так, что люстра качнулась.
Я села на диван, прижимая Артёма. Сердце стучало так, будто я пробежала марафон.
Развод… Слово пульсировало в голове, но страшнее всего было не это. А то, что он реально вернётся с мамой, и тогда начнётся ад по расписанию.
Вечером всё сбылось: Михаил пришёл уже с ней. Вдвоём. Я как раз кормила Артёма.
— Мы пришли поговорить, — заявила Людмила Петровна, снимая босоножки так, будто делает мне одолжение. — Кристина, ты должна извиниться.
Я подняла глаза и посмотрела прямо на неё.
— А если не извинюсь?
— Тогда ты останешься одна, — холодно сказала она. — Миша подаст на развод. И ещё… квартира твоя? Но он имеет право на долю, если ребёнок останется с тобой. Слышала про «совместное проживание»?
Я почувствовала, как кровь ударила в голову.
— Вы путаете, — сказала я. — Квартира моя личная, куплена до брака. Она не делится.
— А ребёнка-то ты на какие деньги будешь содержать? — вмешался Михаил. — Думаешь, я тебе просто так алименты платить буду?
— Ты обязан по закону, — холодно ответила я.
Людмила Петровна взвизгнула:
— Слышишь, как она с тобой разговаривает?! Это же шантаж! Ты её кормишь, а она угрожает!
И вот тут у меня сорвало тормоза.
— Михаил, бери свою маму и убирайтесь. Оба! Сейчас.
— Ты охренела?! — рявкнул он. — Это мой дом тоже!
— Нет, — я встала, держа Артёма на руках, — это мой дом. И если вы не уйдёте добровольно, я вызову полицию.
Мы стояли друг напротив друга, как два боксёра перед раундом. Я впервые в жизни видела у него в глазах не просто злость — а какую-то растерянность.
— Ты этого не сделаешь, — тихо сказал он.
— Попробуй, — ответила я.
Он помедлил, потом схватил свою сумку с ноутбуком, закинул на плечо и пошёл к двери. Людмила Петровна побагровела, замахала руками:
— Сынок, да ты что! Она ж нас выставляет!
— Мам, пойдём, — только и выдохнул он.
Они хлопнули дверью.
Я опустилась на пол, держа Артёма. У меня руки дрожали, в глазах плыло.
И впервые за долгое время я вслух сказала:
— Мы справимся, малыш.
Три дня я жила в странной тишине. Без Михаила и его матери воздух в квартире стал другим — будто окна помыли. Конечно, страхи никуда не делись: как я буду одна? Как потяну Артёма? Но вместе с этим внутри впервые появилась лёгкость.
Телефон разрывался: то Михаил, то его мать. Я не брала трубку. На четвёртый день в дверь позвонили. Я знала: прячься — не прячься, всё равно придут.
На пороге стоял Михаил. Вид у него был помятый: футболка мятая, глаза красные. В руках — какой-то букет, явно купленный на бегу в ларьке.
— Кристин, — начал он. — Ну, прости. Я погорячился. Мы же семья. Давай начнём сначала.
Я молчала, держа Артёма на руках. Он уже весело гулил, ничего не понимая.
— Мамка, конечно, перегнула, — продолжил Михаил, — но ты сама виновата. Надо было потерпеть.
Вот тут я не выдержала.
— Потерпеть?! — я даже шагнула к нему. — Терпеть, что меня унижают в моём же доме? Что я с ребёнком превращаюсь в прислугу? Что меня никто не уважает?
Он замер, не ожидая такого напора.
— Но… я же деньги приношу…
— А я приношу жизнь! — выпалила я. — Я кормлю, я не сплю ночами, я держу этот дом на себе. Деньги — это не всё.
Мы стояли, как два чужих человека. Я вдруг ясно увидела: он никогда не изменится. Всегда будет мама во главе, всегда «я кормилец, а ты никто».
— Кристина, — сказал он, — ну подумай о ребёнке. Ему отец нужен.
— Ему нужен отец, а не тиран, — спокойно ответила я.
Он опустил глаза.
— Значит, всё?
— Всё, — твёрдо сказала я. — Завтра я подаю на развод и на алименты.
Михаил сжал кулаки, хотел что-то сказать, но только махнул рукой и ушёл.
Осень пришла неожиданно рано. Я уже привыкла к новой жизни: госуслуги, заявления, юрист, детские выплаты, первые подработки на удалёнке. Впервые за долгое время я сама покупала продукты — и чувствовала себя свободной.
Людмила Петровна пару раз звонила — я сбрасывала. Она больше не появлялась. Михаил платил алименты без скандалов: видимо, юрист его хорошо проинструктировал.
В один из вечеров, когда я кормила Артёма, на кухне вдруг стало особенно светло. Солнце пробилось сквозь грязные окна и легло на нас золотым пятном. Я прижала сына к себе и улыбнулась.
— Мы справимся, малыш, — сказала я. — Теперь точно справимся.
И внутри не осталось ни страха, ни сомнений. Только свобода.
