Вера проснулась от звука падающей ложки. Глухой металлический звон разнёсся по кухне и, как обычно, сопровождался раздражённым вздохом Ларисы Петровны. Она всегда вздыхала чуть громче, чем требовалось, словно упрёк нужно было не сказать, а выдохнуть в пространство.
— Ну и руки у тебя, — донеслось из кухни.
Вера лежала на спине и смотрела в потолок, где от старых потёков краска пошла волнистыми трещинами. Она знала, что сейчас будет — утренний ритуал свекрови: громкий стук посуды, неторопливое покашливание, бормотание про «порядочных женщин» и их умение держать дом. Всё это — не для себя, а для Веры. Чтобы та услышала.
Она уже давно перестала отвечать. Даже не потому, что боялась — просто поняла: любой ответ только подкинет дров в костёр.
Но сегодня утро было другим.
Вера ещё не встала, а в животе уже скопился тугой, горячий ком. Вчера вечером, когда Максим пришёл с работы, она снова попыталась поговорить. Сказать, что устала. Что так жить нельзя. Что это не дом, а поле боя, где каждая комната — чужая территория. Но он, не дослушав, поставил тарелку на стол с грохотом и ушёл к матери пить чай. Даже не глянул в её сторону.
— Ты не хозяйка в этом доме, пока мама здесь, — рявкнул он, хлопнув кулаком по столу, и ушёл, оставив её сидеть с пересохшим ртом.
Эта фраза жгла до сих пор.
Вера встала, накинула халат и пошла в ванную. Глянула на себя в зеркало. Бледная кожа, тёмные круги, волосы, собранные в небрежный пучок. Выглядела старше своих тридцати на добрый десяток лет. В голове промелькнула мысль: «А ведь так и останусь — тихая тень в этом доме, без права голоса».
На кухне, как и ожидалось, Лариса Петровна уже стояла у плиты, помешивая кастрюлю. Услышав шаги, она обернулась, смерила Веру взглядом — холодным, оценивающим.
— Проснулась, — сказала она, как будто констатировала очевидный факт, но с таким подтекстом, что в воздухе повисло: «Поздно, как всегда».
— Угу, — Вера открыла шкаф, достала кружку.
— Только не из этой, — свекровь кивнула на её руку. — Это моя.
Вера молча поставила кружку на место. Взяла другую.
— Ты бы сегодня пол помыла, — продолжила Лариса Петровна, — а то следы от твоих тапок по всей кухне.
Вера наливала чай и делала вид, что не слышит.
— И бельё бы перебрала, а то лежит неделю. Не понимаю, как можно быть такой бестолковой хозяйкой… — добавила свекровь, но теперь уже громче.
Вера села за стол, обхватила кружку обеими руками. Тепло медленно пробиралось в пальцы, но внутри всё оставалось холодным.
В этот момент в кухню вошёл Максим. Уставший, с небритым лицом, но при этом с тем самым отстранённым видом, который Вера ненавидела: «Я здесь, но я ни при чём».
— Максим, — тихо сказала она. — Мы должны поговорить.
— Потом, — он налил себе кофе, сел напротив матери. — Мама, ты сегодня в поликлинику пойдёшь?
— Конечно, — ответила та, и Вера вдруг почувствовала себя третьей лишней.
Она смотрела на мужа, но он избегал её взгляда. Этот молчаливый сговор между ним и матерью был хуже любых ссор.
Вера поставила кружку на стол.
— Либо она съезжает, либо я, — сказала ровно, но так, что даже Лариса Петровна перестала помешивать кастрюлю.
— Ах вот оно что! — свекровь повернулась к сыну. — Значит, я ей мешаю? Я, между прочим, мать! Максим, скажи ей.
И он сказал.
Громко. Чётко. С ударом кулака по столу.
Вера услышала в этой фразе окончательную точку. Всё, что было до этого, можно было объяснить усталостью, привычкой, мягким характером мужа. Но эти слова были как нож, отрезавший остатки их общих иллюзий.
Она вышла из кухни.
В спальне Вера достала телефон. Дрожащими пальцами набрала короткое сообщение: «Пап, можно к тебе на пару дней?»
Отец ответил сразу.
— Конечно, приезжай.
Вера медленно собрала вещи. Пара футболок, джинсы, документы. Всё делала тихо, как будто кралась. Но внутри уже кипела та самая решимость, которую не спутаешь ни с обидой, ни со страхом.
За дверью, в коридоре, Лариса Петровна шептала сыну:
— Если она уйдёт, наконец-то заживём спокойно. Я всегда говорила: женился на ней слишком рано. Девка бесхребетная…
Щёлкнуло.
Вера открыла дверь, глядя прямо на них.
— Вы правы, Лариса Петровна, — сказала она спокойно. — Мне здесь не место.
И пошла к выходу.
Максим попытался остановить, но в этот момент в дверь позвонили.
На пороге стоял её отец.
— Здравствуй, Верочка, — сказал он тихо, но так, что даже Лариса Петровна инстинктивно отступила на шаг. — Пошли.
И Вера пошла.
В квартире отца пахло свежеиспечённым хлебом и яблоками. Пахло детством, когда Вера приезжала к нему на каникулы — тогда они сидели вечерами на кухне, и он рассказывал истории про море, в которое она так и не поехала.
Сейчас всё было иначе. Отец налил ей чаю, поставил на стол тарелку с бутербродами и сел напротив.
— Дочка, ты вся как в комке, — тихо сказал он. — Давай рассказывай.
Вера начала с самого начала — как они с Максимом переехали в его квартиру, как Лариса Петровна сначала жила отдельно, но после операции решила «на время» пожить у них. Как это «время» растянулось на три года. Как кухонные сцены стали ежедневной нормой, а муж из союзника превратился в стороннего наблюдателя, которому проще было кивать матери, чем разбираться в конфликтах.
Отец слушал молча. Только под конец сказал:
— Ну, это не брак, а дом отдыха для твоей свекрови.
Вера усмехнулась. Смех вышел короткий, нервный.
— Пап, — она наклонилась к нему. — Я боюсь, что он… что они попытаются меня оставить без всего. Квартира оформлена на Максима, я в ней просто прописана.
Отец задумался.
— Значит так, — он заговорил спокойно, но с той жёсткостью, которую Вера помнила с детства. — Завтра пойдём к адвокату. Но я тебя предупреждаю: это будет война.
На следующий день они уже сидели в кабинете у худощавого мужчины в очках, который листал какие-то бумаги.
— Если квартира на нём, — сказал адвокат, — то формально вы не имеете права претендовать на неё. Но… — он поднял палец, — у нас может быть шанс, если докажем совместные вложения в ремонт или оплату коммунальных услуг.
Вера покраснела.
— Всё платила я… иногда. Но без чеков.
— Чеки мы найдём, — отрезал адвокат. — Главное — не предупреждать их, что мы готовим иск. Люди в панике совершают глупости.
Он оказался прав.
Через два дня, поздним вечером, Вера и отец вернулись к её бывшему дому. На лестничной клетке горел тусклый свет. В двери стоял приглушённый голос Ларисы Петровны:
— Подписывай, быстрее.
— Мама, ты уверена? — это был Максим.
— Конечно. Дарственная на меня — и всё, ей конец.
Отец Веры бесшумно достал диктофон и нажал кнопку.
Они вошли в квартиру, не стуча. Максим и Лариса стояли у стола с кипой бумаг. У обоих — лица людей, которых застали за чем-то нехорошим.
— А вы что здесь делаете? — выкрикнул Максим.
— Фиксируем мошенничество, — ответил адвокат, проходя вперёд. — Поздравляю, вы оба только что наговорили на пару статей Уголовного кодекса.
Лариса побледнела.
— Это… это шутка.
— Да, особенно весёлая, — адвокат кивнул на диктофон. — Хотите полицию или поговорим в суде?
Вера стояла в дверях, смотрела на мужа и вдруг поняла: он не злой и не сильный — он трусливый. Настолько, что готов на любую подлость, лишь бы не потерять удобство.
— Вера, — начал он, — давай решим всё сами…
— Сами? — перебил отец. — Ты хотел оставить мою дочь без крыши над головой. «Сами» — это уже было. Теперь будет по-другому.
Максим сжал губы. Лариса Петровна посмотрела на него, потом на Веру, и в её глазах мелькнуло что-то вроде досады, смешанной со страхом.
— Пап, — тихо сказала Вера. — Я хочу развода.
— Будет, — кивнул он.
Максим рванулся к ней, схватил за руку:
— Ты с ума сошла? Ты же понимаешь, что это разрушит всё?
— Всё уже разрушено, — ответила она. — Ты сам хлопнул по столу.
Отец потянул её к выходу. На лестничной площадке Вера вдруг ощутила, как с плеч упала тяжесть. Впереди был суд, бумажная волокита, делёж, но главное — она уже вышла за дверь.
В ту ночь Максим долго не мог уснуть. Мать ходила по комнате, гремела дверцами шкафов, что-то бормотала.
— Мы их переиграем, — повторяла она. — Мы ещё посмотрим, кто кого.
Максим молчал. Впервые он не был уверен, что она права.
Суд назначили через две недели. Всё это время Вера жила у отца, собирала документы, искала подтверждения того, что вносила деньги в ремонт и оплату коммуналки. Каждый найденный чек был как маленькая победа.
Максим звонил каждый день. Сначала умолял вернуться, потом угрожал, потом снова умолял. Лариса Петровна звонила один раз — и всего лишь сказала:
— Ты думаешь, твой отец тебя спасёт? Ты просто дурочка.
Вера положила трубку, даже не ответив.
На первое заседание они пришли втроём: Вера, отец и адвокат. Максим — в мятом костюме, с серым лицом, но всё же с видом человека, который ещё надеется «переговорить» всех. Рядом с ним — Лариса, с ярко накрашенными губами и выпрямленной спиной.
Судья слушал спокойно, иногда делая пометки. Когда адвокат включил запись разговора о «фиктивной дарственной», в зале повисла тишина. Максим смотрел в пол, Лариса застывала с каменным лицом.
— Это же шутка! — вырвалось у неё.
— Очень смешная, — ответил судья сухо.
Вера сидела прямо, слушала каждое слово. Она уже не дрожала, как раньше.
После заседания они вышли на улицу. Максим догнал её.
— Вер, ну давай без этого. Давай просто жить, как раньше.
— Как раньше? — она остановилась и посмотрела ему в глаза. — С твоей мамой на кухне и тобой, который хлопает кулаком по столу? Нет, спасибо.
На следующий день всё изменилось.
Ларису вызвали в прокуратуру — по делу о попытке мошенничества с дарственной. Вернувшись, она не пошла домой, а сразу собрала вещи.
— Мам, ты куда? — Максим стоял посреди комнаты.
— Меня могут привлечь, — сказала она устало. — Мне предложили сделку: даю показания — и меня не трогают.
— Какие показания?
— Против тебя, сынок.
Максим побледнел.
— Ты не посмеешь!
— Я уже согласилась, — тихо, но твёрдо сказала она. — Я устала спасать тебя от самого себя.
Она ушла.
Вера узнала об этом через адвоката.
— Теперь дело у нас в руках, — сказал он. — Максим останется без квартиры.
Суд длился ещё два месяца. Финал был предсказуем: Вере присудили половину стоимости жилья и компенсацию морального вреда.
Когда всё закончилось, она стояла в своей новой квартире, ещё пустой, с запахом свежей краски. На подоконнике — цветы, купленные в ближайшем магазине. На кухонном столе — чайник и кружка.
Она смотрела в окно и думала, что впервые за много лет в её жизни тишина — не знак беды, а свободы.
В это время, на другом конце города, Максим сидел в съёмной квартире. На столе — пустая бутылка, на полу — его вещи в пакете. Телефон молчал. Лариса уехала в другой город и не оставила адреса.
Он смотрел в окно на дождь и шептал:
— Я же был хозяином…
Но теперь эти слова не значили ничего.
