Последние выходные сентября были по-настоящему теплыми, почти летними. Мы с Максимом решили воспользоваться этим и навестить его маму, Галину Петровну. Собрали детей, купили торт и отправились в ее небольшую, но уютную двухкомнатную хрущевку на окраине города.
Встретила она нас, как всегда, сдержанно, но приветливо. Обняла сына, потрепала по голове старшего внука Ваню и позволила младшей Машке повиснуть у себя на шее. —Заходите, раздевайтесь, — сказала она, пропуская нас в прихожую. — Чай уже завариваю.
Пахло яблочным пирогом и чем-то родным, из детства Максима. Мы расселись на кухне. Галина Петровна разливала чай по кружкам, а дети наперебой рассказывали бабушке о школе и садике. Картина была идиллическая: дружная семья, воскресный вечер. Я расслабилась, почувствовала себя в безопасности.
Максим, довольный, обнял меня за плечи. —Как же хорошо, что мы все вместе. Мам, как ты? Ничего не болит? —Стараюсь не болеть, — отозвалась свекровь, расставляя на столе вазочки с вареньем. — Работаю в саду, пока погода позволяет. А вы что подумываете на следующий год? Снова на море?
Ее вопрос застал меня врасплох. Обычно она мало интересовалась нашими планами, особенно касающимися дачи. —Конечно, на море! — не выдержала я. Не могла не поделиться радостью. — Представляешь, Машенька в этом году так плавать научилась! Как рыбка! А Ваня с папой каждый вечер удочкой махали. Мы уже мечтаем наконец-то веранду к дому пристроить, чтобы было где дождик пережидать.
Я посмотрела на мужа, и он улыбнулся мне в ответ. Мы мысленно вернулись туда, к шуму прибоя, к запаху хвои и соленого ветра. Этот домик был нашей мечтой, нашей крепостью, которую мы буквально по кирпичику строили последние десять лет, влезая в кредиты и отказывая себе во всем.
Галина Петровна медленно помешала ложечкой сахар в своей кружке, глядя куда-то мимо нас. —Да, домик у вас ничего… — произнесла она задумчиво и как-то отстраненно. — Удачно вы его тогда купили. Место хорошее.
В ее голосе не было ни капли искренней радости за нас. Словно она говорила о чужой, не очень интересной вещи. Но тогда я не придала этому значения, списала на усталость или плохое настроение. Надо же, проявила интерес — уже хорошо.
— Не то что удачно, — поправил ее Максим, — мы за него кровью и потом заплатили. Помнишь, мам, первые годы? Мы с Алиной на трех работах крутились, ипотеку душили. Сейчас уже легче, слава богу. Он того стоил.
— Конечно, стоил, — кивнула я, ловя его взгляд. — Это же наша маленькая родина. Каждый уголок там своими руками сделан.
Галина Петровна ничего не ответила, лишь отпила глоток чая. Разговор плавно перетек на другие темы: на работу, на общих знакомых, на предстоящую зиму. Мы доели торт, дети помыли посуду, а я помогала свекрови убрать со стола.
Уезжали мы в самом хорошем настроении, полные планов на будущее. Я сидела на пассажирском сиденье и смотрела на уходящее за горизонт солнце. Мы смеялись, вспоминали смешные случаи с отдыха, строили проекты той самой веранды.
Я еще не знала, что этот тихий семейный ужин был всего лишь затишьем перед бурей. Последним спокойным моментом в нашей жизни. И что безобидный вопрос о планах на лето был лишь разведкой боем.
Следующий визит Галины Петровны, который случился ровно через неделю, перевернет все с ног на голову. Но тогда, возвращаясь домой, я была абсолютно счастлива и даже представить не могла, какой скандал и какая борьба за нашу мечту нам предстоят.
Прошла ровно неделя с того самого спокойного воскресного ужина. В среду вечером я стояла на кухне, готовила гречневую кашу с котлетами, которые обожал Ванек, и напевала себе под нос. В квартире пахло уютом и детством. Максим вот-вот должен был вернуться с работы.
Вдруг резко, без предупреждения, прозвенел домофон. Я на мгновение замерла. Мы не ждали гостей. Подошла к панели, нажала на кнопку. —Кто там? —Это я, — прозвучал в трубке властный и ровный голос свекрови. — Открой.
У меня ёкнуло внутри. Галина Петровна никогда не приезжала без звонка заранее. Что-то случилось? Сердце неприятно сжалось от тревоги. Я нажала кнопку разблокировки подъездной двери.
Через пару минут в дверь квартиры постучали. Я открыла. На пороге стояла Галина Петровна. Она не улыбалась. Была одета в свое лучшее пальто, с сумкой из жесткой кожи в руках. Она не стала разуваться, как это обычно делала, а лишь прошла в прихожую и остановилась, окидывая квартиру холодным, оценивающим взглядом.
— Максим дома? — спросила она, не глядя на меня. —Нет, с работы еще не вернулся. Мама, что случилось? Вы чего-то расстроены? —Вот и хорошо, что нет. Сначала поговорю с тобой.
Она прошла на кухню, поставила сумку на стул и, наконец, посмотрела на меня прямо. Её взгляд был тяжёлым, полным непоколебимой решимости.
— Так, слушай сюда и запоминай, — начала она, отчеканивая каждое слово. — Дом ваш этот, на море… продавайте. Сезон кончился, самое время. Деньги мне срочно нужны.
Воздух будто выбили у меня из легких. Я замерла с половником в руке, не в силах пошевелиться. Мозг отказывался воспринимать услышанное. Это показалось каким-то абсурдным, плохим розыгрышем.
— Что? — выдавила я, и мой голос прозвучал чужим, сдавленным. — Какой дом? Что продавать? О чем вы?
— Не притворяйся дурочкой, — холодно отрезала Галина Петровна. — Я perfectly прекрасно знаю, что вы с мужем купили там участок и построили себе хоромы. А мне деньги нужны. На свадьбу Веры. Срочно нужны.
В этот момент щёлкнул замок, и в квартиру вошел Максим. Он с порога почувствовал ледяную атмосферу, витавшую на кухне. Его улыбка мгновенно сошла с лица. —Мама? Что ты здесь делаешь? Что-то случилось? —Ты как раз вовремя, — повернулась к нему свекровь, словно я уже перестала для нее существовать. — Объясни своей жене. Дом на море продаете. Мне нужны деньги на свадьбу твоей сестры.
Максим остолбенел. Он посмотрел на меня, потом на мать, снова на меня. На его лице читалось полное недоумение и растущая тревога. —Мам, ты в своем уме? О чем ты? Какой продавать? Это же наш дом! Мы его все лето благоустраивали…
— Что значит «какой»? — Галина Петровна повысила голос, и в нем зазвенели стальные нотки. — Тот, который у моря! Вы что, уставились на меня как бараны на новые ворота? Я сказала – продавайте! Вы же и так как-то без него жили все эти годы. А Вере это нужно для счастья! Она выходит замуж, ей нужна достойная свадьба!
В моей голове всё переворачивалось. Это было настолько чудовищно и несправедливо, что не укладывалось в сознании. —Вы с ума сошли? — вырвалось у меня, и голос задрожал от нахлынувших эмоций. — Это НАШ с Максимом дом! Мы его строили десять лет! Мы в долги залезли! Это наша мечта, наши дети там выросли!
— Мечта, дети… — фыркнула свекровь с презрением. — Не драматизируй. Деньги дело наживное. А вот у Веры сейчас самый важный момент в жизни. Она не должна выглядеть хуже других! Ей нужна приличная свадьба на полтораста человек за городом, нормальное платье от дизайнера, а не из свадебного салона, и медовый месяц на Мальдивах, а не в Анапе! Вы семья, вы должны помочь!
Я смотрела на её раскрасневшееся лицо, на её сжатые губы и не могла поверить своим ушам. Это был не просто наскок. Это была продуманная позиция. Она искренне считала, что имеет право распоряжаться нашей собственностью, нашим трудом, нашей мечтой.
Максим, бледный, пытался вставить слово. —Мама, остановись. Это же безумие. Мы не можем просто взять и продать… —Молчи! — рявкнула на него Галина Петровна. — Я не приехала с тобой советоваться. Я сказала как есть. К Новому году дом должен быть продан. Я уже всё подсчитала. Денег как раз хватит.
Она взяла свою сумку, поправила пальто и направилась к выходу. На пороге она обернулась.
— Я позвоню в конце недели, чтобы узнать, как у вас идут дела с риелтором. Не подведите меня. И не подведите Веру.
Дверь за ней захлопнулась. В квартире повисла гробовая тишина, нарушаемая только навязчивым шипением котлет на сковороде. Я медленно опустилась на стул, чувствуя, как подкашиваются ноги. Я смотрела на Максима, искала в его глазах поддержку, возмущение, ту же ярость, что кипела сейчас во мне.
Но он стоял, опустив голову, и молчал. И в его молчании была такая горькая, страшная неуверенность, что мне стало по-настоящему холодно. Холоднее, чем от слов его матери.
Тишина в квартире после ухода Галины Петровны была оглушительной. Она давила на уши, как после взрыва. Я сидела на кухонном стуле и не могла пошевелиться, глядя в одну точку на кафельном полу. Со сковороды уже валил едкий дым подгоревших котлет. Автоматически я встала, сняла ее с огня и залила водой. Руки дрожали.
Максим все так же стоял посреди кухни, будто вкопанный. Он молчал, и это молчание раскалывало меня изнутри сильнее, чем истеричные крики его матери. Я ждала, что он взорвется, что он позвонит ей и накричит, что он хоть что-то скажет. Но он просто молчал.
— Ну? — наконец сорвалось у меня. Голос звучал хрипло и неестественно. — Ты тоже считаешь, что мы должны «не подвести» маму и продать наш дом? Ради платья и Мальдив для Веры?
Максим вздрогнул, поднял на меня глаза. В них было смятение, растерянность, но не было той ярости, что пылала во мне. —Алина, успокойся. Не кипятись. Давай просто подумаем. —О чем думать?! — голос мой сорвался на крик, и я сама испугалась его звучания. — О том, какой риелтор возьмет меньше процентов? Или о том, на какие Мальдивы поедут твоя сестра с женихом, пока наши дети будут лить слезы, вспоминая море?
— Перестань! — резко сказал он. — Не надо на детей давить. И не кричи на меня. —Тогда скажи что-нибудь! Скажи, что твоя мама сошла с ума! Скажи, что мы никому и ничего не должны! Скажи, что наш дом — это наше все!
Он тяжело вздохнул и прошелся по кухне. Его плечи были ссутулены, будто на них действительно взвалили неподъемный груз. —Я не знаю… Мама… она ведь не просто так. Она никогда просто так ничего не требует. Наверное, у Веры и правда серьезный парень, нужно лицо держать… —Какое лицо? Какие предрассудки? — я вскочила со стула. — Они что, собираются замуж выходить или на конкурс богачей? И даже если так, какое мы имеем отношение к их «лицу»? Мы что, банкомат?
— Она моя мать, Алина! — вдруг громко сказал Максим, и в его голосе впервые прорвалось раздражение. — Я не могу просто так взять и послать ее! Я ей обязан! —Обязан? Чем? Ты ей всю жизнь помогаешь! Мы ей и холодильник новый покупали, и на даче забор чинили, пока она с подругами в круизе плавала! Ты уже все давно вернул! А чем она нам обязана? Право распоряжаться нашей жизнью купила?
Мы стояли друг напротив друга, как два врага на поле боя. Воздух между нами трещал от ненависти и непонимания. В его глазах я видела не мужчину, хозяина своего дома, а запуганного мальчика, который боится ослушаться маму.
— Ты не понимаешь… — устало протер он ладонью лицо. — Она не отстанет. Ты ее не знаешь, как я. Она будет давить, скандалить, подключать родственников… Может, правда, проще… Посмотреть, сколько за него могут дать? Может, и правда сумма хорошая будет… Новый начнем строить потом…
В его словах не было веры. Это была слабая, отчаянная попытка найти хоть какой-то компромисс, лишь бы избежать войны. Но для меня это прозвучало как предательство. Самое настоящее и горькое.
— Новый? — прошептала я, и по щекам сами по себе потекли горячие слезы. — Максим, ты слышишь себя? Это не вещь, это наша жизнь! Каждый гвоздь там мы забивали вместе! Каждое дерево сажали с детьми! Ты готов это перечеркнуть? Ради чего? Ради того, чтобы твоя мама перестала на тебя давить?
Я подошла к нему вплотную, глядя прямо в глаза. —Ты сейчас выбираешь. Или ты с ней, или ты со мной и с нашими детьми. Третьего не дано.
Он отвернулся. Не смог выдержать моего взгляда. Этот жест был красноречивее любых слов.
В этот момент зазвонил его телефон. Он посмотрел на экран и помрачнел еще больше. —Вера… — пробормотал он и, взглянув на меня умоляюще, вышел на балкон, чтобы ответить.
Я осталась одна посреди разрушенной кухни. Я слышала, как он говорит, но не различала слов. Слышала только его усталые, оправдывающиеся интонации.
Через несколько минут он вернулся. Лицо его было серым и изможденным. —Ну что? Сестренка передала, сколько денег положить в конверт на ее «достойную» свадьбу? — не удержалась я от горькой насмешки.
— Прекрати, — беззвучно сказал он. — Ей плохо. Она плакала. Говорит, жених может передумать, если свадьба будет не на уровне его семьи. Говорит, что мы ее не любим, если не хотим помочь. Что я плохой брат.
Он сел за стол и опустил голову на руки.
Я смотрела на согнутую спину мужа и понимала, что битва только начинается. И самый страшный враг был не там, за дверью, а здесь, рядом со мной. Его звали чувство вины и многолетнее рабство перед матерью. И я не знала, хватит ли у меня сил сражаться с этим.
На следующий день в квартире витало тяжелое, гнетущее молчание. Мы с Максимом почти не разговаривали, перемещаясь по кухне как два призрака. Он избегал моего взгляда, а я не находила слов, которые не звучали бы как ультиматум или упрек. Дети, чувствуя напряжение, вели себя тише обычного.
Это затишье оказалось обманчивым. Около одиннадцати утра в дверь позвонили. На пороге стояла тетя Люда, сестра Галины Петровны, с озабоченным и строгим лицом. А через пятнадцать минут подтянулся дядя Коля, ее муж. Они вошли без лишних слов, прошли в гостиную и уселись на диван, как судьи, готовые к слушанию.
— Ну, что у вас тут происходит? — начала тетя Люда, склады руки на животе. — Галя звонила, вся в слезах. Говорит, дети от рук отбились, помощи просить не у кого.
Я стояла в дверном проеме, опираясь о косяк. Максим нервно переминался с ноги на ногу рядом со мной. —Какая помощь, тетя Люда? — спросила я, стараясь говорить максимально спокойно. — О чем вы? —Не прикидывайся, милая, — въедливо сказала она. — Про дом все знаем. И про то, как вы Галину ослушались. Мать родную!
Дядя Коля, молчавший до этого, хмыкнул и покачал головой. —Да уж. Дети пошли нынче. Сами с жиру бесятся, дом есть — и ладно, а родной сестре в трудную минуту помочь не хотят.
У меня перехватило дыхание от такой наглой лжи. —Какая трудная минута? — голос мой задрожал. — Свадьба на 150 человек — это теперь трудная минута? А наш дом, который мы десять лет пахали, это что, лишняя игрушка?
— Алина, не кипятись, — тихо, но упрямо сказал Максим, пытаясь меня успокоить.
— Нет, Максим, я не буду молчать! — я повернулась к его родне. — Вы вообще понимаете, о чем говорите? Вы хоть раз приехали к нам на море? Помогли хотя бы мешок цемента привезти? Нет! А теперь приходите и указываете, что нам делать с нашей же собственностью!
Тетя Люда лишь презрительно поджала губы. —Собственность, деньги… Какие вы все меркантильные. А о семье кто думать будет? Семья должна держаться вместе! Вы что, Веру ненавидите что ли? Не хотите, чтоб сестра была счастлива?
В дверь снова позвонили. Сердце у меня упало. На пороге стояла еще одна кузина, Ольга, с круглыми от любопытства глазами. Галина Петровна явно задействовала все свои связи.
Гостиная быстро наполнилась людьми. Все сидели и смотрели на нас с Максимом с укоризной и осуждением. Нас судили, и приговор был заранее известен: мы были виноваты во всем.
— Максим, мы тебя не таким воспитывали, — снова вступила тетя Люда, переходя на патриархальный тон. — Мужчина в доме должен главным быть. А ты жене во всем потакаешь. Решай вопрос. Успокой мать.
Максим молчал, опустив голову. Я видела, как ему тяжело, как каждое слово впивается в него. Он был зажат между молотом и наковальней.
— Я не потакаю, — наконец пробормотал он. — Я просто не понимаю, почему мы должны продавать то, что строили с таким трудом… —Ну и что? — перебил его дядя Коля. — Переживете! Крыша над головой у вас здесь есть. А вот Вере сейчас поддержка нужна. Жених у нее серьезный, из хорошей семьи. Нельзя ударить в грязь лицом.
Ольга, кузина, поддержала его, обращаясь ко мне с фальшивой слащавостью: —Анечка, ну ты же девочка умная. Ну что тебе этот дом? Ну поездите вы разок в Крым, в санаторий. Все равно же отдых. А здесь вы настоящими героями будете, семью сохраните!
Я смотрела на их лица — самодовольные, уверенные в своей правоте — и меня начало трясти. Это была не семья. Это был круговорот манипуляций и токсичности.
— Выслушайте меня все, — сказала я тихо, но так, что в комнате наступила тишина. — Наш дом мы продавать не будем. Ни за что и никогда. Это не обсуждается. Это наш с Максимом окончательный ответ. Вы можете передать это Галине Петровне.
В гостиной повисла шокированная тишина. Они явно не ожидали такого решительного отпора.
Тетя Люда первой опомнилась. Она поднялась с дивана, ее лицо побагровело. —Ну, если так… Тогда ясно все. Жадность у вас, черствость. Разрываете семью на части. Я больше не хочу вас видеть.
Один за другим, враждебно молча или бросая осуждающие взгляды, они стали покидать нашу квартиру. Последней уходила Ольга, бросив на прощание: —Ну и зря вы так. Очень зря. Вы еще пожалеете.
Дверь закрылась. Я обернулась к Максиму. Он стоял посреди опустевшей гостиной, белый как полотно, глядя в пол. На его плечи снова взвалили неподъемный груз — груз вины перед всей семьей.
В квартире снова воцарилась тишина. Но теперь это была тишина после битвы. Мы ее выдержали. Но я понимала, что это только начало. Галина Петровна не сдастся так просто.
После визита «родни» в квартире повисло ощущение опустошенности и тяжелой, липкой тоски. Мы с Максимом не разговаривали. Он заперся в комнате, а я механически убирала на кухне, вытирая пыль с поверхностей и собирая оставленные родственниками чашки. Руки сами делали свою работу, а голова была полна обрывков тех ужасных, несправедливых фраз. «Семья должна…», «Вы жадные…», «Переживете…».
Каждый упрек впивался в сердце занозой. Я чувствовала себя загнанным зверем, окруженным со всех стороны стеной непонимания и ханжества. Самое страшное было в их абсолютной уверенности, что они правы. Они искренне считали, что имеют моральное право распоряжаться нашей жизнью.
Я посмотрела на дверь спальни, за которой исчез Максим. Мне было его и жалко, и страшно за него. Я видела, как он сломлен, как этот пресс вины и долга раздавил его. И я поняла, что если мы сейчас сдадимся, то нас уничтожат. Окончательно и бесповоротно. Надо было что-то делать. Не эмоциями, не криками — они не помогали. Нужен был холодный, железный аргумент. Закон.
С этим словом в голове что-то щелкнуло. Да. Закон. Я почти побежала к столу, где лежал мой ноутбук. Руки дрожали, когда я набирала в поиске запрос: «Можно ли продать дом без согласия жены?».
Ответы выскакивали один за другим, сухие и безэмоциональные. Я впитывала каждое слово. «Совместно нажитое имущество…», «Нотариально заверенное согласие супруга…», «Сделка может быть признана недействительной…».
Сердце начало биться чаще, уже не от отчаяния, а от зарождающейся надежды. Это было то, что я искала. Но нужно было подтверждение от профессионала. Нужен был юрист.
— Максим! — позвала я, не выдерживая. — Выйди, пожалуйста! Срочно!
Он вышел через минуту. Выглядел уставшим и постаревшим на несколько лет. —Что там еще? Мама опять звонила? — спросил он устало. —Нет. Садись, послушай.
Я развернула к нему ноутбук и показала на экран. —Смотри. Я все проверила. Наш дом — это совместно нажитое имущество. Мы его строили в браке, мы оба вкладывались. Даже если он оформлен только на тебя, для продажи нужно мое согласие. Нотариальное. По закону.
Максим медленно прочитал текст, его глаза постепенно прояснялись от тумана отчаяния. —И… что это значит? — переспросил он, будто не веря своим глазам. —Это значит, — сказала я, и в моем голосе впервые за эти дни зазвучала твердая уверенность, — что я могу просто не подписывать ничего. И они ничего не смогут сделать. Ни твоя мама, ни риелторы, ни кто бы то ни было. Без моей подписи любые документы о продаже — просто бумажка. Ничего не стоящая.
Он поднял на меня взгляд, и в его глазах я увидела проблеск того самого Максима, с которым мы когда-то вместе строили нашу мечту. Рационального, здравомыслящего. —Ты уверена? На сто процентов? —Нет. Поэтому мы идем к юристу. Завтра же. Но все, что я читаю, говорит об одном: наша позиция — железная.
На следующий день мы отпросились с работы и поехали в юридическую консультацию. Мы сидели в строгом кабинете напротив немолодой женщины с умными, внимательными глазами. Ее звали Ирина Викторовна. Мы сбивчиво, перебивая друг друга, рассказали ей всю нашу историю.
Она слушала молча, лишь изредка делая пометки в блокноте. Когда мы закончили, она отложила ручку и сложила руки на столе. —Вы все правильно поняли, — сказала она спокойным, ровным голосом, и от этих слов у меня внутри что-то расправилось, как расправляется скомканный лист бумаги. — Дом, приобретенный и построенный в браке, является совместной собственностью супругов, независимо от того, на кого из них оформлены правоустанавливающие документы.
Она посмотрела прямо на Максима. —Согласно статье 35 Семейного кодекса РФ, для совершения любой сделки по отчуждению такого имущества требуется нотариально удостоверенное согласие другого супруга. Ваше несогласие, Алина, — это не ваше личное мнение или каприз. Это ваше абсолютное законное право.
Она сделала паузу, давая нам осознать вес этих слов. —Никакой суд в данной ситуации не заставит вас дать согласие на сделку, которая заведомо ухудшает ваше материальное положение и положение ваших несовершеннолетних детей. Их интересы тоже защищены законом. Ваша свекровь, — она чуть усмехнулась, — с юридической точки зрения, не имеет ровно никаких рычагов давления на вас. Только моральные. С которыми вам, конечно, придется разбираться самим.
Мы вышли из здания юридической консультации на свежий воздух. Солнце светило по-осеннему ярко. Я глубоко вдохнула. Впервые за последние несколько дней я дышала полной грудью.
Максим молча взял меня за руку. Его ладонь была теплой и твердой. —Значит, все? — тихо спросил он. — Это наш дом. И его никто не отнимет? —Никто, — уверенно ответила я, глядя ему в глаза. — Никто не отнимет. По закону.
В его взгляде больше не было растерянности и страха. Была решимость. Мы нашли нашу крепость. И она была не только из бревен и бетона у моря. Она была из параграфов и статей, которые теперь надежно защищали нашу семью. Мы шли домой, и мы были вместе. И мы были готовы к бою.
Мы ехали к Галине Петровне в полной тишине. Но на этот раз это было не тягостное молчание отчаяния, а сосредоточенная, боевая тишина перед решающим сражением. Мы знали, что говорим, и мы знали, что закон на нашей стороне. Эта мысль придавала невероятную уверенность.
Максим за рулем был собран и спокоен. Он больше не смотрел исподлобья, не сутулился. Он смотрел на дорогу прямым, твердым взглядом. Я держала в сумочке распечатку консультации юриста, как талисман, хотя понимала, что главное наше оружие было не на бумаге, а у нас в головах.
Мы подъехали к знакомой хрущевке. Максим глушил двигатель и на мгновение задержал руку на ключе зажигания. —Готов? — тихо спросила я. —Да, — так же тихо ответил он. — Больше, чем когда-либо.
Мы поднялись на этаж. Максим, не колеблясь, нажал на кнопку звонка. Дверь открыла Галина Петровна. На ее лице застыло выражение легкого недоумения и привычной уверенности. Она, видимо, ждала нашего звонка, но не визита. —Что это вы? С чем пожаловали? — произнесла она, отступая и пропуская нас в прихожую.
За ее спиной, в гостиной, сидела Вера. Увидев нас, она сделала обиженное лицо и демонстративно отвернулась к телевизору.
Мы прошли в комнату, не снимая верхней одежды. Это был не визит вежливости. Это был ультиматум.
— Мы пришли сказать вам окончательный ответ, — начал Максим. Его голос звучал ровно, без тени неуверенности. — По поводу дома.
Галина Петровна фыркнула и села в свое кресло, принимая позу судьи. —Ну, наконец-то. А то я уже забеспокоилась, что вы меня совсем не слышите. Договорились с риелтором?
— Нет, — четко сказал Максим. — Дом мы продавать не будем. Ни сейчас, ни потом. Никогда. Это наше с Алиной окончательное решение.
В комнате повисла шокированная тишина. Первой опомнилась Вера. Она вскочила с дивана, ее глаза полыхали. —Что?! Как это не будете? А моя свадьба? А мое платье? Вы что, хотите, чтобы все надо мной смеялись? —Вера, заткнись, — холодно бросил ей Максим, даже не глядя в ее сторону. Он не отрывал взгляда от матери.
Галина Петровна медленно поднялась с кресла. Ее лицо начало багроветь. —Как… ты сказал? — прошипела она. — Ты мне… приказываешь? —Нет, мама. Я тебе сообщаю факт. Требование продать наш дом — несправедливо. И оно не подлежит обсуждению.
— Несправедливо? — ее голос взвизгнул до неприличных тонов. — Это твоя сестра! Твоя кровь! А ты из-за какой-то коробки у моря готов ее счастье разрушить? Да кто ты такой после этого?! —Я муж и отец, — голос Максима зазвенел сталью. — Мой долг — защищать свою семью. И нашу собственность. И я его выполняю.
— Какую еще собственность? — взревела Галина Петровна. — Я тебя родила, я тебя вырастила! Все, что у тебя есть, это все благодаря мне! Я требую то, что мне причитается!
Тут я не выдержала и сделала шаг вперед. —Вам причитается? — мой голос прозвучал звеняще-резко. — По какому праву? Вы вложили в этот дом хоть копейку? Хоть минуту своего труда? Нет! Мы с Максимом все сделали сами! А вы лишь требуете отдать результат нашего труда на прихоти взрослой, избалованной дочери!
— Молчать! — Галина Петровна повернула всю свою ярость на меня. — Это ты его на это настроила! Подкаблучник! Жена командует! Я всегда знала, что ты разобьешь нашу семью!
— Хватит! — Максим рявкнул так громко, что даже Вера вздрогнула и отступила назад. — Хватит на Алину кричать. Это мое решение. И оно окончательное. И знаешь почему? Потому что по закону мы не можем продать дом без ее согласия. А она его не даст. И никакие твои скандалы, истерики и угрозы этого не изменят. Юрист нам все разъяснил.
Он произнес это спокойно и отчетливо, вбивая каждое слово как гвоздь.
Галина Петровна замерла с открытым ртом. В ее глазах мелькнуло сначала недоумение, затем злоба, а потом — животный, беспомощный ужас. Она впервые столкнулась не с эмоциями, которые можно было подавить, а с непреодолимой стеной закона. Ее рычаги давления оказались бесполезны.
— Ты… ты больше не сын мне! — выдохнула она, задыхаясь от ярости и бессилия. — Убирайся отсюда! И чтобы я тебя больше не видела! Я тебя на колени поставлю! Я тебя уничтожу!
— Попробуй, — тихо сказал Максим. — Но сначала советую посоветоваться с юристом. Удачи.
Он развернулся и взял меня за руку. Мы вышли из квартиры, не оглядываясь. Из-за закрытой двери доносились сдавленные рыдания Веры и бессильные, яростные крики Галины Петровны.
Мы спускались по лестнице молча. Но на улице Максим остановился, поднял лицо к осеннему солнцу и глубоко вздохнул, словно впервые за долгие годы мог дышать полной грудью.
— Все, — сказал он. — Закончилось.
Я обняла его за руку и прижалась к плечу. Да, эта битва была выиграна. Но война, я чувствовала, была еще не окончена. Однако теперь мы сражались вместе. И за нами был закон.
После нашего ультиматума наступила звенящая тишина. Телефон молчал. Ни Галина Петровна, ни Вера, ни кто-либо из многочисленной родни не пытались с нами связаться. Сначала эта тишина настораживала, будто мы стояли в ухе гигантского шторма, ожидая новой атаки. Но день сменялся днем, а звонков не было.
Однако информация просачивалась через общих знакомых, как вода сквозь треснувшую плитку. Новости были красноречивыми.
Первой позвонила моя подруга Катя, которая работала в одном районе со свекровью. —Ань, ты не поверишь, — начала она, понизив голос до конспиративного шепота. — Твоя Галина Петровна здесь всем рассказывает, какая ты жадная и как вы с Максимом жизнь ее дочери сломали. Но знаешь, что самое интересное?
Она сделала драматическую паузу. —Ей почти никто не сочувствует! Одна женщина прямо при мне сказала: «Галя, ну ты даешь! Я бы на твоем месте сына поддержала, а не из-за прихоти Веры скандал закатила!». Твоя свекровь аж побагровела и сбежала из курилки.
Через пару дней Максиму написал его старый друг, который был в курсе всей истории. —Макс, привет. Твоя сестра моей жене в инсте жалуется. Говорит, что жених, тот самый «серьезный», узнав про скандал с домом, стал заметно холоднее. Говорит, ему не нужны проблемы в семье. Свадьбу, похоже, урезают до скромного банкета в кафе. Про Мальдивы речь уже не идет.
Самым показательным стал звонок от тети Люды. Она позвонила Максиму не с упреками, а с оправданиями. —Максим, сынок, ты не сердись на нас. Мы не знали, что все так сложно… что дом ваш общий и все дела. Галя-то нам представила все так, будто ты один против всех идешь и жену не слушаешь. А оно вон как вышло… Извини уж.
Они не поняли своей ошибки. Они просто испугались, что оказались не на той стороне, и теперь отступали, спасая лицо.
Вера прислала одно-единственное смс Максиму, полное ядовитой обиды: «Ты добился своего. Я теперь выхожу замуж в платье из ателье, а не от дизайнера. Надеюсь, ты счастлив. Ты испортил мне всё».
Но самое главное мы узнали от того же друга. Оказалось, Галина Петровна, не сумев сломить нас, бросила все силы на то, чтобы «спасти лицо» дочери. Она залезла в чудовищные долги, взяла кредиты под бешеные проценты, чтобы хоть как-то организовать для Веры «достойный» праздник. Теперь она была должна всем и вся.
Мы сидели с Максимом на кухне, пили вечерний чай и обсуждали эти новости. На душе было странно. Не было злорадства. Была какая-то горькая, кислая пустота.
— Представляешь, — тихо сказал Максим, глядя на кружку, — она всю жизнь боялась, что о ней плохо подумают. Что у соседки машина круче, а у подруги шуба дороже. И в итоге сама себя загнала в долговую яму. Ради чего? Ради показухи.
— Ради того, чтобы доказать, что она все еще может нами командовать, — добавила я. — Когда мы не подчинились, ей пришлось доказывать это любой ценой. Даже ценой своего благополучия.
— Да, — вздохнул он. — Их наказание — это они сами. Их жадность, их зависть, их вечное стремление казаться, а не быть.
Он помолчал, а потом добавил уже совсем тихо: —Мне ее даже жалко. Немного. Она несчастный, зашоренный человек.
В этих словах не было прощения. Было понимание. Понимание того, что мы вырвались из этого удушающего болота чужих амбиций и манипуляций. Мы защитили не только свой дом. Мы защитили свое право на собственную жизнь.
Мы выиграли. Но цена этой победы оказалась слишком горькой и слишком печальной. Мы смотрели в окно на темнеющий осенний вечер и понимали, что те отношения, которые были когда-то, пусть и неидеальные, закончились. Навсегда.
Осталась лишь тихая, холодная пустота и чувство горького сожаления о том, чего нельзя было вернуть.
