Юлия сидела за кухонным столом, обхватив ладонями чашку с остывшим кофе. Из окна доносился гул города — ровный, как дыхание огромного спящего зверя. В квартире пахло свежей краской и мебельным лаком: ремонт закончился всего пару месяцев назад, но она всё ещё ловила себя на том, что останавливается в дверях гостиной, просто чтобы полюбоваться.
Квартира досталась ей от деда. Человек он был суровый, скупой на ласку, но щедрый на поступки. Когда Юлия в двадцать семь осталась без родителей, именно он помог ей встать на ноги: дал денег на обучение, а после — перед смертью — переписал на неё своё жильё в доме сталинской постройки, с высокими потолками и большими окнами. Район был престижный, соседи — в основном пожилые интеллигенты, которые всё ещё здороваются при встрече.
Ремонт она делала сама. Не в смысле «крутила шурупы», а в том, что каждый сантиметр пространства продумала и выбрала лично. Юлия всегда была из тех, кто способен часами листать каталоги тканей, выбирать между двумя оттенками серого, спорить с прорабом о расположении розеток. Здесь не было случайных вещей: ковёр в гостиной привезён из Грузии, в спальне — мягкое, но лаконичное бельё в молочных тонах, а в кухне — идеально вымеренная столешница из искусственного камня.
Когда Максим, её новый знакомый, впервые зашёл, он присвистнул.
— Юль, да это как в журнале! — он провёл рукой по спинке дизайнерского стула. — Ты что, сама всё придумала?
Она кивнула, и в тот момент ей показалось, что он понимает, насколько это для неё важно.
Они начали встречаться почти сразу, и уже через полгода Максим предложил съехаться. «Ты же всё равно одна», — сказал он тогда, и Юлия не видела причин отказывать. Вечерами они готовили ужин, смеялись над его шутками, смотрели фильмы на диване. Казалось, всё складывается правильно.
С Валентиной Петровной, его матерью, Юлия познакомилась в день переезда. Женщина вошла в квартиру, как хозяйка на генеральную проверку: обошла комнаты, заглянула в кладовку, постояла у окна в спальне.
— Красиво, — наконец произнесла она, — но слишком холодно. Нет тепла.
— А по-моему, стильно, — возразил Максим, но как-то вяло.
Юлия тогда не придала значения тому, как долго свекровь задержалась в третьей комнате — маленькой, но светлой, которую она называла «гостевой».
Свадьба была в августе. Небольшая, но шумная: родственники с обеих сторон, друзья Максима, несколько коллег Юлии. Тост Валентины Петровны стал странной нотой в общем веселье.
— Сынок, — сказала она, глядя только на Максима, — помни, что мать всегда должна быть рядом. Это закон жизни.
Юлия тогда почувствовала лёгкий укол, но отогнала его: не время, не место.
Первое время визиты свекрови были редкими. Она приходила по воскресеньям, приносила пироги и советовала, как лучше хранить постельное бельё. Иногда говорила:
— Юлечка, ты молодец, но, знаешь, Максим с детства не любил острое. А у тебя всё время со специями.
Максим в такие моменты прятался за чашкой чая.
А потом, однажды летом, он пришёл с хмурым лицом.
— Маме тяжело одной, — начал он, садясь напротив. — Уборка, готовка, всё это… Думаю, она могла бы пожить с нами.
Сначала Юлия предложила сиделку, потом — помощь по хозяйству. Максим отмахнулся. «Она никого не пустит в дом». И так, через неделю, в квартире появился ещё один постоянный житель.
Валентина Петровна выбрала себе ту самую «гостевую». Уже через пару дней шторы там сменились на рюши с цветами, а в кухонных шкафах рядом с её аккуратно подобранной посудой поселились чашки с золотой каймой.
— Это уют, — пояснила свекровь, когда Юлия попыталась возразить.
Сначала изменения были мелкими: переставленный чайник, новые полотенца, расставленные по её вкусу книги. Потом началось вмешательство в быт.
— Молочные каши полезны всем, — сказала Валентина Петровна, игнорируя слова Юлии о непереносимости лактозы. — А эти ваши новомодные диеты — чепуха.
Максим, заметив напряжение, лишь пожимал плечами. «Терпи, это ненадолго».
Но Юлия уже знала — такие вещи надолго не бывают. И внутри неё росло что-то опасное: тонкий слой раздражения, под которым копилась злость.
В следующей части я сделаю так, чтобы ситуация накалилась до предела и случился первый настоящий взрыв.
Осенью в квартире стало теснее. Не физически — места было достаточно, но воздух будто сгустился, пропитался запахом Валентины Петровны: её густых духов с нотами ландыша и мыла «Детское». Этот запах держался даже тогда, когда она уходила по делам, и Юлии казалось, что он поселился в обивке дивана, в шторах, в полотенцах.
Валентина Петровна просыпалась рано. Юлия, привыкшая проводить утро в тишине, теперь встречала день под грохот кастрюль и голос свекрови, отдававшей команды сама себе:
— Так, сейчас кашу, потом пыль в коридоре, потом цветы…
Она вела себя так, будто квартира всегда принадлежала ей. Юлия замечала, что вещи начинают «мигрировать»: книги с её полки оказываются в гостиной («чтобы и Максим мог почитать»), плед из спальни перекочёвывает к креслу свекрови, её собственная косметика вдруг оказывается переставленной в ванной.
Поначалу она пыталась мягко вернуть всё на места. Но Валентина Петровна на это реагировала одинаково: тяжёлый вздох, покачивание головой, и фраза:
— Вот не зря говорят, что молодые сейчас все с пунктиками.
Максим… Максим был как всегда — «между». Он старался держаться в стороне, говорил:
— Юль, ну это же мелочи. Ну подумаешь, плед.
Но однажды, когда Юлия пришла с работы, её встретила переставленная мебель. В гостиной диван стоял у противоположной стены, журнальный столик исчез, а на его месте стояла старенькая этажерка из орехового дерева.
— Я в магазине увидела, — гордо сказала Валентина Петровна. — Купила. Это же настоящая классика!
Юлия села на диван, чувствуя, что у неё внутри всё дрожит.
— Но мы же вместе выбирали интерьер, — тихо произнесла она.
— Ты ещё неопытная хозяйка, — мягко, но с нажимом сказала свекровь. — А я жизнь прожила, знаю, как лучше.
Через неделю исчезла Юлина картина из коридора — акварель, которую ей подарила подруга. На её месте повисла икона в золочёной раме.
— Чтобы дом был под защитой, — пояснила Валентина Петровна.
Юлия не стала спорить. Ей казалось, что любое её слово превращается в пыль под тяжестью чужой уверенности.
С едой стало хуже. В холодильнике почти не оставалось того, что любила Юлия. На полках — банки с соленьями, пакеты с творогом, сметана, молоко. Если она готовила себе что-то отдельно, Валентина Петровна комментировала:
— Это что за трава? Киноа? Птицы едят, а вы, городские, извращаетесь.
Максим ел всё, что готовила мать, и благодарил её. И Юлии всё труднее было заставить себя говорить: «У меня аллергия», — зная, что в ответ услышит: «Тогда готовь себе в своей кастрюльке».
Постепенно обязанности Юлии стали включать не только уборку своей зоны, но и комнаты свекрови.
— Я не прошу многого, — говорила та, — просто пропылесось и перестели. Мне тяжело.
Иногда, когда Юлия приходила с работы, на кухонном столе лежали счета за коммуналку, разложенные так, чтобы их было видно. Валентина Петровна начинала издалека:
— Цены, конечно, растут… Хорошо, что мы втроём делим, а то одной бы совсем тяжело было.
Юлия знала, что «втроём» — это фикция: платили только она и Максим. Но Максим, когда она пыталась поговорить, говорил:
— Юль, у мамы пенсия маленькая. Что ты хочешь, чтобы она голодала?
Зимой Валентина Петровна принесла папку с документами. Разложила на кухонном столе.
— Вот, смотри, сынок, — обратилась она к Максиму, — я тут подумала, что, раз мы теперь все живём вместе, надо всё грамотно оформить.
Юлия замерла, держа в руках кружку.
— Что оформить?
— Ну как что? — с невинной улыбкой произнесла свекровь. — Долю в квартире. Чтобы потом не было споров, если… ну, мало ли.
Максим растерялся, покосился на жену. Юлия медленно поставила кружку на стол.
— Эта квартира принадлежит мне. По наследству. И оформлять мы ничего не будем.
Валентина Петровна вздохнула.
— Юля, ты не понимаешь, как это важно для семьи. А вдруг что-то с тобой случится? Максим останется без крыши над головой.
— Если что-то случится со мной, он и так наследует, — жёстко сказала Юлия. — Но при жизни я ничего подписывать не собираюсь.
Максим попытался разрядить атмосферу шуткой, но в глазах матери промелькнуло что-то холодное. И с того дня Юлия заметила, что тон свекрови изменился. Теперь в её фразах появилось больше уколов:
— У одних душа широкая, у других — квадратные метры.
И Юлия начала понимать, что речь уже не только о бытовых конфликтах. Кто-то медленно, но целенаправленно подталкивал её к краю собственной жизни.
Март в этом году выдался промозглым и серым. Снег не лежал, а таял, превращая тротуары в вязкую кашу, и эта же вязкость, казалось, проникала в повседневную жизнь Юлии. Она всё чаще ловила себя на том, что возвращается домой с тяжёлым чувством — не потому, что устала на работе, а потому что за дверью её ждал не уют, а холодная проверка на выносливость.
Валентина Петровна всё меньше напоминала «гостя» и всё больше — старшую хозяйку. Теперь она не просто меняла вещи местами — она принимала решения. Как-то вечером Юлия вернулась и обнаружила, что её личный комод в спальне пуст. Вещи аккуратно сложены в коробки и стоят у стены.
— Я тут подумала, — сказала свекровь, стоя в дверях, — тебе не нужен такой большой комод. А вот у меня места в комнате не хватает.
— Это моя мебель, — сдержанно произнесла Юлия.
— Мебель — ерунда. Мы же семья.
Максим, как обычно, сделал вид, что ничего не слышит.
Но через неделю ситуация перешла в новое измерение. Вечером, когда Юлия мыла посуду, в квартиру позвонили. На пороге стоял худощавый мужчина в строгом костюме с портфелем.
— Иван Сергеевич, юрист, — представился он. — Мы с Валентиной Петровной договаривались…
Юлия обернулась к свекрови. Та вышла из своей комнаты с видом человека, готового к важному разговору.
— Вот, Юлечка, я решила не тянуть. Мы с Максимом хотим закрепить за нами часть квартиры. Чтобы потом никто не имел права нас выгнать.
Юлия поставила тарелку в раковину с таким звуком, что в кухне стало тихо.
— «Закрепить»? — переспросила она. — А с чего вдруг?
— Я здесь живу, — спокойно произнесла Валентина Петровна. — И вкладываю душу в этот дом. Это по справедливости.
— По справедливости, — повторила Юлия, чувствуя, как внутри поднимается что-то тяжёлое, горячее. — А по закону эта квартира моя.
Юрист кашлянул, пробуя перевести разговор в деловое русло:
— Мы могли бы оформить дарственную на долю…
— Вон, — сказала Юлия, глядя только на свекровь. — Прямо сейчас.
— Юль, — вмешался Максим, — ты перегибаешь. Мама просто хочет гарантий.
— Гарантии у неё есть: у меня хватит совести не выкинуть её на улицу без причины. Но я не позволю лишить меня того, что оставил мне дед.
Разговор закончился тем, что юрист ушёл, смущённо бормоча что-то про «подумайте ещё». Валентина Петровна хлопнула дверью своей комнаты, а Максим весь вечер молчал, глядя в телефон.
Но молчание оказалось лишь передышкой. Через несколько дней Юлия узнала от соседки, что Валентина Петровна по вечерам встречается с риелтором «на предмет оценки жилья».
Это стало последней каплей.
Вечером, когда Максим вернулся с работы, Юлия ждала его в гостиной. На столе лежали две дорожные сумки — его и матери.
— Это что? — нахмурился он.
— Это ваши вещи. Сегодня вы переезжаете.
— Куда? — он растерялся.
— Куда хотите.
— Юль, мы же продали мамину квартиру! Купили дачу! У нас нет другого жилья!
— Не моя проблема, — сказала она спокойно. — Вы оба переступили грань.
Валентина Петровна вошла в гостиную, как на сцену: руки на бёдрах, подбородок вверх.
— Значит, вот так? Выгнать мужа и свекровь?
— Выгнать тех, кто хотел отнять моё, — уточнила Юлия.
Максим пытался спорить, обвинял её в жестокости, Валентина Петровна кричала, что Юлия «пожалеет». Но Юлия уже стояла у двери, показывая им на выход.
Когда дверь захлопнулась, тишина в квартире была такой плотной, что её можно было потрогать руками. Юлия села на диван и впервые за много месяцев почувствовала — здесь снова её дом.
