Я была обычной бариста на окраине Питера, пока однажды в мою кофейню не ворвался вдовец-миллионер с двумя детьми. Он предложил мне фиктивный брак, чтобы спасти свой бизнес и детей от властной матери. Я шагнула в мир роскоши, дорогих машин и антикварной мебели, поверив, что смогу стать настоящей матерью его детям. Я была готова ко всему: к ненависти его матери, к капризам детей, но я не была готова узнать, что мой «муж» все это время вел двойную игру, и я в ней — всего лишь пешка, которую скоро уберут с доски.
***
Питер встретил меня холодным ветром с Невы, который, казалось, проникал под кожу, прямо в душу. Я приехала сюда не за романтикой белых ночей, а чтобы сбежать. Сбежать от пустой квартиры в Воронеже, где на журнальном столике так и осталась лежать раскрытая книга о свадебных путешествиях. Сбежать от сочувствующих взглядов друзей и заплаканных глаз мамы. Год назад, за две недели до свадьбы, моего жениха Олега сбила машина. Он умер на месте. А я… я не умерла. Я просто перестала жить. Все мои мечты, планы, вся моя Вселенная рухнула в один миг, оставив после себя лишь звенящую пустоту и тонкое платиновое кольцо, которое я так и не сняла с пальца.
В Питере я сняла крошечную студию на окраине, в Девяткино. Устроилась бариста в сетевую кофейню — работа не требовала умственных усилий, только быстрых рук и дежурной улыбки. Именно то, что было нужно. Дни сливались в однообразную рутину: гул кофемашины, сотни лиц, короткий сон. Я превратилась в автомат, механически выполняющий команды. А большего и не хотелось. Единственной ниточкой, связывающей меня с прошлой жизнью, был старый кулон в виде ласточки — подарок Олега на нашу первую годовщину. Я часто касалась его в минуты особого отчаяния, и холодный металл немного приводил в чувство.
Все изменилось в один дождливый ноябрьский день. В кофейне было людно и шумно. Я, как обычно, стояла за стойкой, когда в зал буквально ввалился высокий мужчина. На руках у него кричал младенец в синем комбинезоне, а за руку он тащил мальчика лет семи, который тоже хлюпал носом. Мужчина был в дорогом, но помятом пальто, с растрепанными темными волосами и безумными от отчаяния глазами. Он выглядел так, будто только что пробежал марафон по полосе препятствий.
«Дайте… дайте что-нибудь! Воды! И какао!» — бросил он мне, пытаясь одновременно успокоить младенца и удержать старшего сына. Малышка на руках заливалась плачем, мальчик упрямо тянул его к выходу. Мужчина зашипел на него, пытаясь достать кошелек, и в этот момент мальчишка вырвался и опрокинул поднос с посудой, который официантка несла на мойку. Звон разбитых чашек, визг младенца, рыдания мальчика — все смешалось в адскую какофонию. Мужчина замер, окончательно потеряв контроль над ситуацией.
Не знаю, что на меня нашло. Я молча вышла из-за стойки, подошла к ним и, ни слова не говоря, взяла у него из рук кричащего младенца. «Тише, тише, моя хорошая», — прошептала я, инстинктивно прижимая малышку к себе и начиная покачивать. Девочка, почувствовав уверенные руки, всхлипнула еще пару раз и затихла, удивленно глядя на меня большими синими глазами. Я подошла к мальчику, который испуганно забился под стол. «Эй, чемпион, — сказала я тихо. — Хочешь, я сделаю тебе самое вкусное какао с горой взбитых сливок? Это секретный рецепт только для самых смелых». Мальчик недоверчиво посмотрел на меня, потом на сестру, которая мирно сопела у меня на плече, и кивнул.
Мужчина смотрел на меня как на привидение. «Как… как вы это сделали?» — прошептал он. Я лишь пожала плечами. Когда я вернулась за стойку с умиротворенной малышкой на руках, он уже сидел за столиком с сыном, который пил какао. «Спасибо вам, — сказал он, когда я подошла отдать ему ребенка. — Я… у меня просто адский день. Я Дмитрий». «Аня», — ответила я. Он долго смотрел на меня, потом на детей, и в его глазах промелькнула такая безысходность, что мне стало не по себе. «Послушайте, Аня, — сказал он вдруг решительно. — Это прозвучит дико, но вы… вы не ищете работу? Няней. С проживанием. Я заплачу любые деньги. Просто… я больше не справляюсь». Предложение было абсурдным. Но, глядя на доверчивое личико малышки и напуганные глаза ее брата, я почему-то не смогла сразу отказать. «Мне нужно подумать», — сказала я, сама не веря своим словам. В тот вечер, уходя с работы, я чувствовала, что моя размеренная, пустая жизнь дала трещину.
***
Дмитрий позвонил на следующий день. Он нашел номер кофейни, попросил позвать меня. Голос в трубке звучал виновато и настойчиво. «Аня, простите за вчерашнее. Но мое предложение в силе. Пожалуйста, хотя бы попробуйте. Неделя. Если не понравится, я заплачу вам за беспокойство и больше не потревожу». Я согласилась. Что я теряла? Свою унылую студию и работу, от которой тошнило? Я сказала себе, что делаю это ради денег, но в глубине души понимала: меня тянуло к этим детям.
Дом Дмитрия оказался огромной трехэтажной квартирой в историческом центре, с видом на канал Грибоедова. Консьерж, лепнина на потолках, антикварная мебель. Мир, бесконечно далекий от моего. Дмитрий встретил меня в холле. Он выглядел чуть лучше, чем вчера — побрит, в домашнем кашемировом костюме, но глаза были все такими же уставшими. «Проходите. Миша в своей комнате, Леночка спит».
Моя комната была на втором этаже, рядом с детскими. Светлая, уютная, с собственной ванной. Любая девушка мечтала бы о такой. Но я чувствовала себя как в музее. Все здесь было чужим, холодным, безжизненным. Первые дни были пыткой. Семилетний Миша меня игнорировал. Он общался со мной исключительно через «да», «нет» и «не знаю». Любые мои попытки заговорить с ним, поиграть, помочь с уроками натыкались на стену молчания. Он запирался в своей комнате и часами разговаривал по видеосвязи с какой-то женщиной, которую называл мамой. После этих разговоров он становился еще более колючим и злым. С годовалой Леночкой было проще. Она быстро ко мне привыкла, радостно тянула ручки, когда я входила в комнату, и засыпала у меня на руках. Дмитрий почти не появлялся. Утром уходил, вечером возвращался, запирался в кабинете и до ночи говорил по телефону. Иногда я слышала его крики. Он ни о чем меня не расспрашивал, просто оставлял деньги на карточке и коротко благодарил за ужин.
Настоящий ад начался в пятницу, когда я впервые познакомилась с его матерью. Инна Павловна. Она вошла в квартиру без звонка, своим ключом. Высокая, идеально уложенная блондинка лет шестидесяти, в строгом брючном костюме и с ниткой жемчуга на шее. От нее веяло властью и ледяным холодом. «Так, — произнесла она, оглядев меня с ног до головы так, будто я была неприятным насекомым. — Значит, это и есть новая… помощница». Она не протянула руки, лишь скривила губы в подобии улыбки. «Мишенька, иди к бабушке!» — крикнула она, и мальчик тут же выбежал из комнаты и бросился к ней. «Бабуля, эта тетка не разрешает мне есть конфеты перед обедом!» — тут же нажаловался он.
Инна Павловна метнула в меня уничтожающий взгляд. «Надеюсь, вы понимаете, что здоровье моих внуков — это приоритет? Или в ваших… Воронежах… детей кормят иначе?» Я попыталась объяснить, что просто следую правилам здорового питания, но она меня не слушала. Весь вечер она ходила за мной по пятам, критикуя все: как я держу Лену, как я готовлю пюре, как я складываю игрушки. «Дима, — сказала она сыну, когда тот вышел из кабинета. — Я не понимаю, где ты ее нашел? У нее есть хотя бы педагогическое образование? Или ты готов доверить своих детей первой встречной с улицы?» Дмитрий что-то мямлил про «хорошие рекомендации» и «временное решение». Я стояла, сжимая кулаки, и чувствовала, как во мне закипает ярость. Это была не просто критика. Это было планомерное уничтожение. Она хотела, чтобы я сбежала. Но, взглянув на Мишу, который с обожанием смотрел на бабушку, и на спящую Лену, я поняла, что не могу. Не сейчас. В ту ночь я долго не могла заснуть, сжимая свой кулон-ласточку. Я попала в позолоченную клетку, и выбраться из нее будет непросто.
***
Следующие несколько недель превратились в войну. Инна Павловна приходила каждый день, устраивая мне проверки. Она заглядывала в кастрюли, проверяла чистоту в детской, расспрашивала Мишу о каждом моем шаге. Мальчик, чувствуя ее поддержку, стал совершенно невыносим. Он прятал мои вещи, капризничал, отказывался есть то, что я готовила. «Мама готовила вкуснее!», «Мама разрешала мне смотреть мультики сколько хочу!». Имя его матери, Ларисы, звучало в доме постоянно. Дмитрий в наши конфликты не вмешивался. «Мама беспокоится о детях, пойми», — бросил он мне однажды и снова скрылся в кабинете.
Я была на грани срыва. Несколько раз я собирала вещи, готовая уйти, но останавливалась у кроватки Лены. Малышка стала для меня отдушиной. Ее улыбка, ее лепет, ее теплые ручки, обнимающие меня за шею, — это было единственное, что держало меня в этом холодном доме. Я узнала, что Лариса, жена Дмитрия, ушла от него полгода назад к своему тренеру по йоге, забрав все сбережения и оставив мужу огромные долги по бизнесу. Дмитрий был на грани банкротства.
Развязка наступила внезапно. Однажды вечером Дмитрий вошел на кухню, где я укладывала посуду. Он был белый как полотно. «Лариса подала в суд на опеку, — сказал он глухо. — И Инна… мама тоже. Они хотят забрать у меня детей. Говорят, я нестабилен, не могу обеспечить им нормальные условия. У меня завтра встреча с инвесторами. Последний шанс спасти компанию. Если я их упущу — все. Я потеряю и бизнес, и детей». Он сел на стул и закрыл лицо руками. Впервые я увидела его не раздраженным и уставшим, а по-настоящему сломленным.
«Что я могу сделать?» — спросила я тихо. Он поднял на меня глаза. В них была отчаянная надежда. «Аня… — начал он, запинаясь. — Я предлагаю вам сделку. Станьте моей женой. Фиктивно. Всего на год. Для суда, для инвесторов, для моей матери. Мы покажем всем, что у нас стабильная, полная семья. Я перепишу на вас долю в компании. Вы получите финансовую независимость, о которой и не мечтали. А я… я получу шанс сохранить детей».
Я смотрела на него, и у меня в голове не укладывались его слова. Брак по расчету. Как в дешевом романе. «Почему я?» — только и смогла вымолвить я. «Потому что дети вас приняли. Особенно Лена. Потому что вы единственная, кто не сбежал из этого ада за последние месяцы. Вы надежная, Аня. И… я вам доверяю». Я молчала, переводя взгляд с его лица на свои руки, где на безымянном пальце все еще блестело кольцо от Олега. Семья… дети… стабильность. Все то, что у меня отняли. А теперь предлагали снова, пусть и в такой уродливой, извращенной форме.
«А как же любовь?» — прошептала я, скорее для себя. Он горько усмехнулся. «Любовь меня уже однажды предала. Я предлагаю честное партнерство. Вы помогаете мне, я обеспечиваю вас. Вы получаете семью, которой у вас нет. А я — возможность не потерять свою». Я думала всю ночь. Я вспоминала пустую квартиру в Воронеже, свое одиночество, безразличные лица в кофейне. А потом вспоминала улыбку Лены и то, как Миша вчера впервые показал мне свой рисунок. Утром я сняла с пальца кольцо Олега, убрала его в шкатулку вместе с кулоном и сказала Дмитрию: «Я согласна». На следующий день мы подали заявление в ЗАГС. Я вступала в эту сделку с открытыми глазами, не ожидая счастья. Я просто хотела снова почувствовать себя нужной.
***
Наша свадьба была такой же фальшивой, как и наши чувства. Скромная роспись, на которой присутствовали только адвокаты. Инна Павловна, узнав о нашем решении, устроила скандал. «Ты сошел с ума, Дима! Жениться на этой проходимке! Я лишу тебя всего!» — кричала она по телефону. Но Дмитрий был непреклонен. Ему нужно было выиграть время.
Первые месяцы нашей «семейной» жизни были адом на двух фронтах. С одной стороны, я пыталась пробить стену отчуждения Миши. Он был в ярости от нашей свадьбы. «Ты не моя мама! Моя мама вернется!» — кричал он. Я перестала пытаться быть ему другом. Я просто была рядом. Помогала с уроками, готовила его любимые блюда, ходила на родительские собрания. Однажды я пришла за ним в школу и увидела, как его задирают старшеклассники, отбирая рюкзак. Не раздумывая, я бросилась к ним, отчитала хулиганов так, что они сбежали, поджав хвосты, и вернула Мише рюкзак. Он ничего не сказал, но в тот вечер, впервые, он попросил меня почитать ему на ночь. Это была маленькая, но важная победа.
С другой стороны, была Инна Павловна. Она проиграла первый раунд, но не собиралась сдаваться. Она продолжала свои визиты, но теперь вела себя иначе. Вместо открытой критики она использовала пассивную агрессию. «Ах, Анечка, какое у вас интересное платье. В наше время такое носили только… в определенных кругах», «Мишенька, деточка, ты уверен, что хочешь есть эту запеканку? Давай я лучше закажу нам пиццу, пока… Аня не видит». Она постоянно сравнивала меня с Ларисой, разумеется, не в мою пользу. «Ларочка была такой утонченной, она знала три языка…», «Ларочка так украшала дом к праздникам…».
Я терпела, стиснув зубы. Всю свою нерастраченную любовь и заботу я вкладывала в детей. Я учила Лену ходить, читала ей первые книжки, пела колыбельные, которые мне когда-то пела мама. Я видела, как оттаивает Миша. Он все реже звонил матери, все чаще делился со мной школьными новостями. Я украсила его комнату плакатами с его любимыми супергероями, и он был в восторге. Дмитрий все так же пропадал на работе, но суд по опеке мы выиграли. Инвесторы дали ему кредит. Наша сделка работала.
Однажды вечером, уложив детей, я сидела в гостиной с книгой. Дмитрий вернулся раньше обычного. «Спасибо, — сказал он тихо, садясь в кресло напротив. — За все. Особенно за Мишу. Он… он назвал тебя сегодня мамой. Случайно. Когда рассказывал другу о походе в планетарий». Я замерла. Я этого не слышала. «Инна была в ярости», — усмехнулся он. Я смотрела на него и впервые за долгое время почувствовала не жалость или раздражение, а что-то другое. Тепло. «Он хороший мальчик, Дима. Ему просто нужна была стабильность», — ответила я. Он долго смотрел на меня, потом сказал: «Может, мы… попробуем поужинать вместе? Как нормальная семья?» В тот вечер мы впервые говорили не о детях и не о бизнесе. Он рассказывал о своем детстве, я — о своем. Это был крошечный шаг навстречу, но для меня он значил очень много. Возможно, эта сделка могла перерасти во что-то большее.
***
Хрупкое перемирие в нашем доме рухнуло, когда Миша серьезно заболел. Обычная простуда переросла в бронхит с высокой температурой, которая не сбивалась несколько дней. Дмитрий был в командировке, и я осталась один на один с болезнью и паникой. Я вызвала врача, выполняла все предписания, но мальчику становилось только хуже. Ночью у него начался сильный кашель, он задыхался. Я, не раздумывая, вызвала скорую.
Именно в этот момент в квартиру ворвалась Инна Павловна. Увидев меня с телефоном в руке и заплаканную Лену на руках, она пришла в ярость. «Что ты наделала! Какая скорая? Ты хочешь упечь ребенка в больницу с этой заразой? Я же говорила Диме, что тебе нельзя доверять!» Она оттолкнула меня и бросилась к Мише, пытаясь напоить его каким-то травяным отваром из термоса. «Сейчас бабушка тебя вылечит народными средствами! Не нужны нам эти врачи-убийцы!»
«Инна Павловна, у него может быть пневмония! Ему нужен антибиотик, а не ромашка!» — крикнула я, пытаясь ее остановить. «Ты будешь меня учить, как лечить моих внуков?!» — зашипела она. В этот момент приехала скорая. Врач, осмотрев Мишу, подтвердил мои худшие опасения: острый бронхит на грани воспаления легких. Необходима госпитализация.
Пока Мишу увозили, Инна Павловна металась по квартире, обвиняя во всем меня. «Это ты его простудила! Ты его не досмотрела!» В какой-то момент я не выдержала. Плотина, которую я так долго строила, прорвалась. «Хватит! — закричала я, и слезы, которые я сдерживала месяцами, хлынули из глаз. — Вы думаете, я этого хотела?! Думаете, я не боюсь?! Да я за этих детей жизнь отдам, слышите?!»
И я рассказала ей все. Про Олега. Про отмененную свадьбу. Про то, как я год жила в тумане, не видя смысла дышать. Про то, как встреча с ее внуками стала для меня единственным спасением. «Я люблю их! — рыдала я, уже не в силах остановиться. — Люблю больше жизни. Больше своей несостоявшейся жизни. Миша и Лена — это все, что у меня есть. И если с ним что-то случится, я этого не переживу. Так же, как не пережила смерть Олега».
Я замолчала, обессиленная. Инна Павловна стояла посреди комнаты и смотрела на меня. Ледяная маска сползла с ее лица, обнажив растерянность и… сочувствие. «У меня тоже… — произнесла она так тихо, что я едва расслышала. — Мой муж, отец Димы. Умер от инфаркта, когда ему было сорок. А мне тридцать пять. Я осталась одна с маленьким Димой на руках. И со свекровью, которая считала, что я во всем виновата». Она подошла ко мне и впервые посмотрела на меня не как на врага, а как на человека. «Прости меня, — сказала она. — Я была слепа. Я видела в тебе только угрозу, а нужно было увидеть… себя». Она неловко обняла меня за плечи. В ту ночь мы вместе поехали в больницу. Мы сидели в коридоре, держась за руки, и ждали новостей от врачей. Две одинокие женщины, которых свела вместе общая боль и общая любовь к детям. Это была не дружба. Это было перемирие. Но для меня оно было дороже золота.
***
После больницы наша жизнь изменилась. Инна Павловна стала нашим союзником. Она больше не критиковала, а помогала. Привозила домашнюю еду, играла с внуками, давала мне возможность отдохнуть. Миша, видя, что бабушка приняла меня, окончательно оттаял. Он стал называть меня «мама Аня» и делился всеми своими секретами. Дмитрий, вернувшись из командировки и узнав о случившемся, был потрясен. Он долго благодарил меня, говорил, что я спасла его сына. Наши отношения стали теплее. Мы начали проводить вечера вместе, гулять с детьми в парке, ходить в кино. Я почти поверила, что наша фальшивая семья может стать настоящей. Я даже снова начала носить кулон-ласточку, который, как мне казалось, приносил удачу.
Идиллия рухнула в один день. К нам приехала сестра Дмитрия, Карина, живущая в Германии. Веселая, шумная, она с порога заключила меня в объятия. «Наконец-то познакомимся! Димыч все уши про тебя прожужжал! Настоящая спасительница!» Вечером мы сидели на кухне, пили вино. Дмитрий и дети уже спали. «Я так рада за брата, — говорила Карина. — После этой стервы Ларисы он совсем расклеился. Ты не представляешь, что она творила. А теперь, когда он с ней снова сошелся…» Она осеклась, увидев мое лицо.
«В каком смысле… сошелся?» — переспросила я, чувствуя, как леденеют руки. Карина побледнела. «Ой. Он что, тебе не сказал? Они… они встречаются уже пару месяцев. Тайно. Он летал к ней в Сочи, якобы в командировку. Говорит, она раскаялась, хочет все вернуть. Он планирует, как только закроет все долги, развестись с тобой, забрать детей и уехать к ней. Он сказал… он сказал, что ты просто временное решение, удобная няня, которая помогла ему в трудный момент… Аня, прости, я думала, ты в курсе… Я думала, это часть вашего… договора».
Каждое ее слово было как удар под дых. Временное решение. Удобная няня. Мир вокруг меня сузился до одной точки. Значит, все это было ложью. Его благодарность, его теплые взгляды, наши совместные ужины. Он просто играл свою роль, усыпляя мою бдительность. А я, дура, поверила. Я купилась на эту сказку о спасении. Ярость и обида захлестнули меня. Я вспомнила его слова в тот первый день: «Любовь меня уже однажды предала». Какая ирония. Теперь он сам стал предателем.
«Спасибо, что рассказала, Карина», — сказала я ледяным тоном, вставая из-за стола. Я пошла в свою комнату и достала шкатулку. Кольцо Олега. Кулон-ласточка. Символы настоящей, честной любви, которую я променяла на эту фальшивку. Но я не собиралась плакать. Я не собиралась быть жертвой. Я позвонила единственному человеку, который мог мне помочь. «Инна Павловна, здравствуйте. Нам нужно срочно поговорить. Кажется, ваш сын снова решил наступить на те же грабли». В голосе на том конце провода прозвучала сталь. «Я буду через полчаса». Война не закончилась. Она просто переходила в новую фазу. И на этот раз я была не одна.
***
Дмитрий вернулся через два дня из очередной «командировки». Загорелый, отдохнувший, с подарками. Он не знал, что дома его ждал сюрприз. В гостиной сидели я и его мать. Спокойные и решительные. Его чемоданы были аккуратно собраны и стояли у двери. «Что… что здесь происходит?» — пролепетал он, и улыбка медленно сползла с его лица.
«Происходит то, что твой обман раскрыт, сынок», — ледяным тоном произнесла Инна Павловна. Она положила на стол распечатки его переписки с Ларисой и копии авиабилетов в Сочи. — «Ты решил, что ты самый умный? Решил использовать Аню, чтобы спасти свой бизнес, а потом выбросить ее, как ненужную вещь, и вернуться к той, что уже однажды тебя обобрала и предала?»
Дмитрий побледнел. Он переводил взгляд с матери на меня. «Аня, я все могу объяснить… Это не то, что ты думаешь…» «А что я думаю, Дима? — спросила я, вставая. — Что ты лживый, неблагодарный человек, который не ценит ни доброты, ни преданности? Что ты готов пожертвовать чувствами любого ради собственной выгоды? Знаешь, я пережила смерть любимого человека. И это было больно. Но твое предательство — оно не больное. Оно просто мерзкое».
«Ты не можешь выгнать меня! Это мой дом! Мои дети!» — в панике закричал он. «Неверно, — отрезала Инна Павловна. — Дом принадлежит мне. И дети… Дети останутся с той, кто стал им настоящей матерью, а не с отцом, который видит в них лишь разменную монету. Я лишаю тебя содержания и подаю в суд на ограничение родительских прав. Мои юристы уже готовят документы. Убирайся».
Он смотрел на нас, как на врагов. В его глазах не было раскаяния — только злость и осознание полного провала. Когда за ним закрылась дверь, Инна Павловна подошла ко мне и крепко обняла. «Ты молодец, девочка. Ты сильная. Теперь это твой дом. И твоя семья».
Прошел год. Суд, как и предсказывала Инна Павловна, встал на нашу сторону. Мне оформили опеку над обоими детьми. Квартиру Инна Павловна переписала на внуков, с моим правом пожизненного проживания. От Дмитрия приходили смешные алименты — его бизнес после ухода инвесторов, узнавших правду, развалился. С Ларисой они снова разбежались. Он пытался несколько раз встретиться с детьми, но его хватало ненадолго.
Мы остались втроем. Я, Миша и Лена. И, конечно, наша бабушка. Мы стали настоящей, хоть и нестандартной семьей. Я пошла учиться на детского психолога — поняла, что это мое призвание. Инна Павловна, продав часть своих активов, открыла небольшой благотворительный фонд помощи молодым матерям. Миша пошел в третий класс и стал лучшим учеником. Лена начала ходить в садик и болтала без умолку.
Однажды вечером, укладывая детей спать, я нашла на своей подушке маленькую коробочку. Внутри, на бархатной подкладке, лежал мой кулон-ласточка. «Это тебе, мама Аня, — прошептал Миша, обнимая меня. — Бабушка сказала, он приносит счастье. Ты ведь теперь счастлива с нами?» Я прижала его к себе, не в силах сдержать слез. Да. Я была счастлива. Я прошла через предательство и ложь, но обрела нечто гораздо большее — двух замечательных детей и мудрую, сильную женщину, ставшую мне второй матерью.
Я поняла главную вещь. Семья — это не штамп в паспорте и не кровное родство. Семья — это те, кто рядом в самый темный час. Те, кто не предаст. Те, кто любит тебя не за что-то, а вопреки всему. Мой путь к этому счастью был долгим и тернистым. Но глядя на спящих детей, я знала, что каждый шаг на этом пути был сделан не зря. Моя новая жизнь только начиналась, и я была готова к ней. С высоко поднятой головой и сердцем, полным любви.
