Я накинула на плечи куртку и потянулась за сумкой. Внутри уже давно кипело — надо было выйти, пройтись, сменить обстановку. Но стоило мне взять ключи со стола, как в коридоре появился муж.
— Куда ты опять собралась? — его голос прозвучал резко, почти как приказ. — Мама же должна приехать!
Я обернулась и встретила его недоумённый взгляд.
— И что? — спросила я, стараясь говорить спокойно. — Я ненадолго, всего на час.
— Ненадолго? — он шагнул ближе, словно закрывая мне дорогу. — Ты понимаешь, что она едет к нам не каждый день? Ты обязана быть дома.
Я глубоко вдохнула. Внутри что-то кольнуло — это слово «обязана». Я уже привыкла, что его мама в нашем доме всегда особенная гостья, для неё всё и все должны подстраиваться. Но сейчас я чувствовала, что силы на исходе.
— Послушай, — тихо сказала я. — Я не маленькая девочка. Мне не нужно встречать её с хлебом и солью. Она зайдёт, подождёт пять минут, ничего страшного не случится.
Он фыркнул и отвёл глаза.
— Ты специально всё делаешь наперекор. Я не понимаю, зачем? Она же только добра тебе желает.
Я усмехнулась.
— Добра? Это когда она в прошлый раз в моём шкафу рылась и выбросила половину одежды, потому что «некрасиво»? Или когда она заявила, что я плохо кормлю тебя, потому что на ужин не было трёх блюд?
Его лицо напряглось.
— Ты всё переворачиваешь. Она заботится, а ты неблагодарная.
Я почувствовала, как в груди растёт обида.
— Забота — это когда помогают, а не контролируют каждое моё движение. Мне тяжело, понимаешь? Я не могу дышать, когда в нашем доме хозяйничает твоя мама.
Он замолчал, но взгляд оставался жёстким.
— Я всё равно не понимаю, почему ты упрямишься.
— Потому что если я не выйду сейчас, я просто взорвусь. Я хочу хоть немного побыть самой собой, а не служанкой в собственном доме.
Мы стояли друг напротив друга. В комнате повисла тишина, но напряжение было таким, что казалось — воздух можно резать ножом.
Я всё-таки взяла сумку, медленно обула ботинки. Муж смотрел, но ничего не сказал. Только когда я уже потянула на себя дверь, его голос догнал меня:
— Ты ещё пожалеешь об этом разговоре.
Дверь хлопнула. И в тот момент я поняла: впереди будет война.
Когда я вернулась домой, в прихожей уже стояли аккуратно поставленные сапоги и огромная сумка. Из кухни доносился её звонкий голос — уверенный, как всегда.
— О, наконец-то, хозяйка пришла! — свекровь встретила меня так, будто именно она была тут главной. — Мы с Сашей уже чай пьём, а ты всё где-то гуляешь.
Я сняла куртку, поставила сумку и спокойно ответила:
— Я же говорила, ненадолго уйду.
Она смерила меня взглядом сверху вниз, оценивая, будто на приёме у врача.
— Ненадолго? А что могло быть важнее, чем встретить мать своего мужа?
Я сделала вид, что не заметила укола. Прошла на кухню. За столом сидел муж, молча крутил в руках чашку. Вид у него был такой, будто он хотел исчезнуть.
Свекровь тем временем уже разливала чай по кружкам, хозяйничая так уверенно, словно жила здесь сама.
— Я в холодильник заглянула, — сказала она, не глядя на меня. — Там, конечно, пусто. Я купила кое-что по дороге, а то вы, похоже, совсем себя не кормите.
Я приподняла брови.
— У нас всё есть. Мы едим нормально.
— Нормально? — она усмехнулась. — Да у тебя даже супа не сварено. Молодая женщина должна уметь кормить мужа, а не перекусывать бутербродами.
Муж кашлянул, будто хотел вмешаться, но так и промолчал. Я посмотрела на него — ни слова в мою защиту. Опять.
— Знаете, — я сказала медленно, стараясь не сорваться, — у нас своя жизнь. И мы сами решаем, чем питаться и как.
Она резко поставила чашку на стол.
— Ты опять против всего! Я ведь не враг вам, я хочу как лучше. Мне не всё равно, чем питается мой сын.
— А мне не всё равно, что в моём доме мной командуют, — вырвалось у меня.
Тишина накрыла кухню. Муж поднял глаза на меня, будто не верил, что я решилась сказать это вслух. Свекровь же нахмурилась и склонила голову набок.
— Саш, — обратилась она к мужу, — ты слышал? Это твоя жена мне запрещает о тебе заботиться.
Муж наконец-то выдохнул и тихо сказал:
— Мам, ну не начинай…
— Я не начинаю! — свекровь подняла голос. — Я вижу, что ты похудел, устал. Она тебя совсем загоняла.
Я резко встала из-за стола.
— Хватит. Я не собираюсь оправдываться за то, что у нас всё не по вашим правилам.
Свекровь скривила губы, как будто я только что её оскорбила.
— Ты ещё пожалеешь о таких словах.
Я вышла из кухни, чувствуя, как внутри всё дрожит от злости. За спиной остались её голос и молчание мужа. И в этот момент я поняла: это только начало. Она приехала не просто в гости. Она приехала, чтобы снова установить свои порядки.
На следующее утро я проснулась раньше обычного. В квартире стоял запах жареных котлет, хотя я точно помнила, что накануне вечером их в холодильнике не было.
Зайдя на кухню, я увидела свекровь у плиты. Она уже разложила еду по тарелкам и как будто ждала, когда мы сядем завтракать.
— Ну вот, я хотя бы приготовила что-то нормальное, — сказала она, даже не повернувшись ко мне. — А то ваш кефир с булочкой — это не еда, а издевательство.
Я села за стол и тихо ответила:
— Мы обычно завтракаем по-другому.
— «Мы обычно»… — передразнила она. — А Саше нужен сытный завтрак. Мужчина должен есть мясо, а не твои лёгкие перекусы.
В этот момент из комнаты вышел муж. Он зевнул, но, увидев тарелку с котлетами, улыбнулся:
— О, котлетки! Спасибо, мам.
Я почувствовала, как меня кольнуло. Вот так всегда. Я стараюсь, готовлю, а он спокойно принимает её «заботу», как должное.
— Ешь, Сашенька, — ободрила свекровь. — А то похудел совсем.
Я встала из-за стола, налив себе только чай.
— Я не хочу.
— Конечно, не хочешь, — усмехнулась она. — Женщина, которая сама толком не ест, и мужа приучает к голоду.
Я промолчала. Знала: любое слово только разожжёт спор.
Но днём новый повод для скандала нашёлся сам. Когда я зашла в спальню, свекровь сидела прямо на кровати и перебирала мои вещи из шкафа.
— Что вы делаете? — спросила я, не веря своим глазам.
— Разбираю, — спокойно ответила она. — У тебя половина одежды не по размеру и выглядит ужасно. Я выбросила то, что уже никому не нужно.
— Как — выбросили?! — я почувствовала, как у меня пересохло во рту.
— Ну а зачем хранить эти старые кофты? Они на тебе висят мешком. Мужчине должно быть приятно смотреть на свою жену, а не стыдно.
Я подошла к шкафу и увидела пустые плечики. Несколько моих любимых вещей исчезли.
— Вы не имели права! Это мои вещи!
Она поднялась и посмотрела прямо в глаза:
— Право? А я имею право заботиться о семье своего сына. Ты сама не умеешь, вот я и помогаю.
Я замолчала, потому что понимала — сейчас закричу. Муж вошёл на шум.
— Что тут происходит?
— Да ничего, — спокойно ответила его мать. — Просто я выбросила старьё.
— Она выбросила мои вещи! — повернулась я к нему.
Муж замялся.
— Ну, может, и правда не жалко?
Я посмотрела на него и поняла, что он даже не видит, в чём проблема. Для него это мелочь. А для меня — вторжение в мою жизнь.
Я вышла из комнаты, хлопнув дверью. В груди было ощущение, будто меня медленно лишают воздуха. Она делает это не криками и не драками, а мелочами. Но именно из этих мелочей строится тюрьма.
Вечером я только собралась поставить чайник, как раздался звонок в дверь. Я удивилась — никого не ждала. Муж тоже выглянул из комнаты с таким же недоумением.
Когда дверь открылась, я едва не потеряла дар речи. На пороге стояла свекровь, а рядом с ней — её соседка тётя Галя, которую я знала лишь по случайным встречам. В руках у Гали был пакет с пирожками, и они обе улыбались так, будто пришли на праздник.
— Вот, познакомься, — бодро сказала свекровь. — Это Галина Петровна, моя подруга. Мы с ней решили заглянуть, посидим по-домашнему.
Я замерла, не зная, что ответить.
— Но… вы не предупреждали, — наконец выдавила я.
— А зачем предупреждать? — искренне удивилась свекровь. — Мы же семья. У вас же двери не закрыты? Вот и хорошо.
Галя прошла мимо меня, даже не поздоровавшись толком, и сразу направилась на кухню.
— Какая у вас квартирка уютная, — протянула она, с интересом заглядывая в каждую комнату. — Правда, мебель старовата, конечно, но жить можно.
Я почувствовала, как у меня загорелись щеки. Моя кухня, моя спальня, моя жизнь — и всё это обсуждают чужие люди, как будто это их собственность.
Муж попытался улыбнуться:
— Ну раз уж пришли, проходите…
Я резко посмотрела на него, но он, как всегда, предпочёл промолчать.
Вечер превратился в пытку. Свекровь и её подруга расположились за столом, громко обсуждали цены на рынке, соседей и заодно — как именно мне стоит вести хозяйство.
— Вот скажи ей, Саш, — обратилась ко мне Галя. — Что это за еда? Я в холодильник заглянула — одни полуфабрикаты. Мужик должен кушать домашнюю стряпню.
— А я и говорю, — поддержала её свекровь. — У неё времени нет на готовку, а маникюр сделать — всегда найдётся.
Я сидела напротив, молчала и сжимала кулаки под столом. Казалось, если скажу хоть слово, разразится скандал на весь дом.
Когда часы пробили девять, я решилась:
— Простите, но у нас завтра рабочий день. Мы обычно в это время уже отдыхаем.
Галя хмыкнула:
— Молодёжь нынче какая нежная, в девять уже спать собираются.
— Да мы уйдём, уйдём, — сказала свекровь. — Но ты не обижайся, мы ведь как лучше.
Они наконец-то вышли, оставив за собой запах дешёвых духов и ощущение грязи, будто в мой дом кто-то вломился без разрешения.
Я закрыла дверь и тяжело выдохнула. Муж молчал.
— Ты хоть понимаешь, что это ненормально? — спросила я.
Он пожал плечами.
— Ну, они же не каждый день будут приходить.
Я посмотрела на него так, что он отвёл глаза.
— Сегодня — подруга. Завтра — кто ещё? Они считают наш дом своим. А ты молчишь.
Я ушла в спальню и закрыла дверь. Внутри росло чувство, что почвы под ногами всё меньше. Моя жизнь превращалась в проходной двор.
Я долго не могла уснуть. В голове всё крутились голоса свекрови и её подруги, их замечания, насмешки. Чем больше я думала, тем сильнее росло раздражение.
Рядом муж спокойно переворачивался с боку на бок, будто ничего особенного не произошло. Наконец я не выдержала.
— Ты серьёзно считаешь, что это нормально? — спросила я в темноте.
Он вздрогнул.
— Что именно?
— То, что твоя мать привела чужого человека в наш дом без предупреждения. То, что они обсуждали мой холодильник и мою жизнь, как будто я им служанка.
Он вздохнул и сел на кровати.
— Опять начинаешь. Ну зачем ты всё усложняешь? Они же по-доброму. Хотели помочь, пообщаться.
— По-доброму? — я села рядом, чувствуя, как внутри закипает злость. — По-доброму чужая женщина заглядывает в мои шкафы и делает выводы, что я плохая хозяйка?
— Ты всё воспринимаешь слишком близко к сердцу, — спокойно сказал он, будто это я раздуваю трагедию. — Мама просто переживает.
— Переживает? — я почти сорвалась на крик. — Переживает, когда выбрасывает мои вещи без спроса? Когда ведёт себя так, словно этот дом её собственность?
Он посмотрел на меня холодно.
— Ты могла бы хоть немного уважать её. Это моя мать.
— А ты мог бы хоть немного уважать меня! — воскликнула я. — Я твоя жена, и я живу в постоянном ощущении, что меня выталкивают из моего же дома.
Мы замолчали. Только дыхание было тяжёлым, будто стены сами давили на нас.
— Если бы ты относилась к ней нормально, — тихо сказал он, — всего этого бы не было.
Я горько усмехнулась.
— Нормально — это как? Закрывать рот и соглашаться с любыми её капризами? Позволять ей командовать мной, как куклой?
Он отвернулся к стене.
— Ты не понимаешь. Она всё делает из любви.
— Любовь не унижает, — сказала я, и голос дрогнул. — Любовь не вторгается в чужую жизнь без спроса.
Молчание. Я ждала, что он что-то ответит. Может быть, извинится, поддержит. Но он так и не произнёс ни слова.
Я легла обратно и смотрела в потолок. Казалось, что даже стены стали свидетелями нашей ссоры. Они молчали, но слышали каждое слово, каждую обиду.
И именно тогда я впервые подумала: а может быть, мы уже не семья?
Утро началось тихо. Я проснулась с тяжёлой головой, будто всю ночь не спала. Муж уже сидел на кухне, пил кофе и молчал.
Я какое-то время смотрела на его спину и решилась — разговор откладывать больше нельзя.
— Нам надо поговорить, — сказала я, садясь напротив.
Он кивнул, не поднимая глаз.
— Я понимаю, что твоя мама важна для тебя, — начала я медленно, стараясь подбирать слова. — Но у нас с тобой есть своя жизнь. И если мы не поставим границы, то скоро просто перестанем быть семьёй.
Он наконец посмотрел на меня, но взгляд был уставший.
— Ты опять про границы…
— Да, про границы. — Я сжала ладони, чтобы не дрожали. — В нашем доме должны действовать правила. Простые. Например: никто не выбрасывает чужие вещи. Никто не приходит без предупреждения. Никто не решает за нас, как мы живём.
Он тяжело вздохнул.
— А если мама обидится?
— Обидится? — я не выдержала и усмехнулась. — Она уже делает всё, чтобы мне было невыносимо. Я должна бояться её обид, а кто думает обо мне?
В этот момент в кухню вошла свекровь. Она явно услышала часть разговора.
— Так вот о чём вы тут шепчетесь, — сказала она холодно. — Значит, ты хочешь меня выжить из этого дома?
Я подняла глаза и встретила её взгляд.
— Я хочу жить в своём доме. А не в доме, где мной командуют.
Она сложила руки на груди и посмотрела на сына.
— Саш, ты слышал? Это твоя жена устанавливает мне правила.
Муж замялся.
— Мам, она права в чём-то. Надо договариваться…
— Договариваться? — перебила она. — Я мать, и я лучше знаю, как вам жить. У вас ещё опыта нет, вот и делаете глупости. А я стараюсь помочь.
— Помочь? — я поднялась из-за стола. — Помощь — это когда спрашивают, нужна ли она. А когда без спроса вмешиваются — это контроль.
Она прищурилась.
— Ты слишком много себе позволяешь.
— Нет, — сказала я твёрдо. — Я слишком долго молчала.
Муж сидел между нами, словно не знал, к кому повернуться. Я видела, как он нервно постукивает пальцами по столу.
— Хватит, — наконец сказал он. — Мы должны найти компромисс.
Но я понимала: никакого компромисса не будет. У свекрови одна цель — держать нас под контролем. И если я уступлю сейчас, то потом просто не останется места для меня самой.
Я отошла к окну и впервые всерьёз задумалась: а готова ли я жить так дальше?
Вечером я вернулась домой с тяжёлым чувством. На работе всё валилось из рук, а мысли были только об одном: что меня снова ждёт в квартире.
Дверь открылась, и первое, что я увидела, — свекровь на диване. Она сидела с какой-то папкой и что-то писала.
— Что это? — спросила я, не снимая обуви.
Она подняла голову и улыбнулась, но улыбка была холодной.
— Я составила список, как вам удобнее будет жить. Чтобы всё по расписанию: когда вставать, когда кушать, что покупать. Я же вижу, что сами вы не справляетесь.
Я застыла.
— Список? Для нашей жизни?
— Конечно. — Она повернула лист ко мне. — Вот смотри: встаёте в семь, завтрак — каша, потом уборка по дням. Вечером — ужин только домашний. И никакой еды на ходу, это вредно.
— Вы серьёзно? — я даже не могла поверить.
В этот момент из комнаты вышел муж. Он явно уже всё слышал.
— Мам, зачем ты это делаешь? — устало спросил он.
— Затем, что у вас бардак! — воскликнула она. — Я прихожу и вижу: то вещи не так лежат, то еда не приготовлена. А так будет порядок.
Я шагнула вперёд и вырвала у неё лист.
— Это наш дом. Наш! И мы сами решаем, как жить.
Она вскочила.
— А я мать! И имею право сказать!
— Нет, не имеете! — голос у меня сорвался. — Вы гостья. И гости ведут себя с уважением.
Муж растерянно смотрел на нас обоих.
— Перестаньте, пожалуйста…
Но я уже не могла остановиться. Всё накопленное внутри прорвалось наружу.
— Хватит вламываться в мою жизнь! Хватит выбрасывать мои вещи, приводить чужих людей и составлять нам расписания! Это не забота, это контроль!
— А я не позволю, чтобы мой сын жил, как попало, — закричала она в ответ. — Ты его сгубишь!
— Я его жена, а не враг! — почти в отчаянии выкрикнула я. — И если вы не прекратите, то лучше не приезжайте сюда вовсе!
Повисла тишина. Даже часы на стене, казалось, замерли.
Муж опустил голову и прикрыл лицо ладонями. Свекровь стояла напротив меня, дышала тяжело, губы сжаты в тонкую линию.
— Я ещё поговорю с тобой, Саша, — сказала она наконец, обернувшись к сыну. — А ты, — бросила она в мою сторону, — пожалеешь о своих словах.
Она собрала вещи и вышла, громко хлопнув дверью.
Я стояла посреди комнаты, скомканный лист в руке. Сердце стучало так громко, что казалось, его слышит весь подъезд.
Я посмотрела на мужа. Он сидел неподвижно, и я поняла: для него это тоже было испытанием, но вряд ли он готов был встать на мою сторону.
И тогда я ясно осознала — только я сама могу решить, готова ли я дальше жить в таком доме.
Дом после её ухода будто осиротел. В коридоре пахло её духами, на кухне остались немытые кружки и тарелки, но главное — тишина. Та самая, которую я ждала и которой боялась одновременно.
Я сидела за столом, держа в руках тот самый смятый лист с её «расписанием». Бумага дрожала, будто и сама понимала, какое место она заняла в нашей жизни.
Муж молчал. Он так и не поднял глаз на меня, только водил пальцем по краю стола.
— Ну, скажи хоть что-нибудь, — попросила я.
— Что я могу сказать? — он тяжело вздохнул. — Это моя мама. Я не могу с ней порвать отношения.
— Я этого и не прошу, — ответила я устало. — Но я не позволю ей разрушать наш дом. Мы должны жить своей жизнью, а не по её правилам.
Он посмотрел на меня коротким взглядом. В этом взгляде было всё: усталость, обида, растерянность.
— Ты слишком категорична, — сказал он. — Она ведь из лучших побуждений.
— Лучшие побуждения не дают права топтать чужие границы, — возразила я. — Я уже не девочка, которой можно указывать, как правильно. И если ты не готов меня защитить, я буду защищать себя сама.
Он замолчал. Ответа не последовало.
Я встала, подошла к окну. За стеклом шёл дождь. Капли стекали по стеклу, сливались, исчезали. Я смотрела на них и думала: сколько раз я уже плакала от бессилия, сколько раз глотала обиды ради спокойствия.
И вдруг стало ясно: больше так не будет.
Я развернулась и сказала тихо, но твёрдо:
— Если ещё раз она придёт сюда с криками и приказами, я просто уйду.
Муж вздрогнул.
— Уйдёшь? Куда?
— Куда угодно. Главное — туда, где у меня будет своё слово и своё право жить так, как я считаю нужным.
Он хотел что-то ответить, но промолчал.
Мы легли спать в тишине. Но это была не та тишина, когда рядом близкий человек, и от неё тепло. Это была тяжёлая пауза, как перед решением, которое может всё изменить.
Я лежала, смотрела в потолок и понимала: да, буря прошла. Но она оставила шрамы. И именно эти шрамы стали напоминанием о том, что моя свобода — в моих руках.
А завтра я обязательно объясню это свекрови. Но уже другими словами. Без крика. Спокойно и жёстко. Потому что больше я молчать не собираюсь.
