В нашей семье всегда было два ребёнка: я, Катя, и «бедный, несчастный» Митенька. То, что «бедный, несчастный» Митенька был младше меня всего на два года, был здоровым, крепким парнем и вполне успешно прожигал жизнь, никого не смущало. Он был младшеньким, он был мальчиком, и этим было всё сказано. С самого детства я была ответственной, надёжной Катей, на которую всегда можно было положиться, а Митя был просто Митей — очаровательным сорванцом, которому прощалось всё на свете. Я должна была хорошо учиться, помогать по дому, присматривать за братом. А Митя… Митя просто должен был быть.
Эта модель отношений, заложенная в детстве, плавно перетекла и во взрослую жизнь. Я, окончив институт с красным дипломом, уехала по распределению в далёкий северный город, вышла замуж за такого же, как я, инженера-романтика, родила двоих детей и всю жизнь много и честно работала. Митя, бросив два института, женился на «перспективной» девушке из обеспеченной семьи, устроился по протекции тестя в какую-то мутную фирму, развёлся, женился снова, набрал кредитов, прогорел, и всё это время оставался для наших родителей «мальчиком, который ищет себя».
Я не обижалась. Я любила своих родителей и своего непутёвого брата. Я привыкла быть сильной, быть опорой. Я регулярно посылала маме с папой деньги, привозила им из своих редких отпусков подарки, часами выслушивала по телефону мамины жалобы на здоровье и на Митины очередные «трудности». Я была хорошей дочерью. Удобной дочерью.
Последней ниточкой, связывавшей меня с родным городом, была тётя Лида, мамина старшая сестра. Она была для меня второй матерью. Бездетная, всю свою нерастраченную любовь она отдавала мне и Мите. Но если мама в своей любви была слепа, то тётя Лида была мудрой. Она видела всё. Она видела мою усталость, Митину бесшабашность и родительское попустительство. «Катюша, ты слишком много на себя берёшь, — говорила она мне, когда я приезжала. — Нельзя всю жизнь жить для других. Нужно и для себя оставлять кусочек».
Тётя Лида была состоятельной женщиной. Её покойный муж занимал большой пост, и они всю жизнь прожили в достатке. У неё была большая квартира в центре города, дача на берегу реки, кое-какие сбережения. Она всегда говорила, что после её ухода всё останется нам с Митей. Поровну. «Вы у меня оба родные, оба любимые», — говорила она, и в её словах не было ни капли лукавства.
Её уход стал для меня страшным ударом. Я не смогла приехать на похороны — мы жили за три тысячи километров, на севере бушевала пурга, аэропорт был закрыт несколько дней. Я рвалась, плакала, звонила каждый час. Мама утешала меня по телефону: «Не переживай, доченька, мы тут всё сделаем как надо. Ты главное, себя береги».
Через неделю, когда я немного пришла в себя, я позвонила маме, чтобы спросить, что делать с наследством.
— Ой, Катюша, не забивай себе голову, — бодро ответила она. — Там столько беготни, столько бумажек. Зачем тебе мотаться туда-сюда? Мы с отцом и Митей сами всё оформим. Ты только пришли нам доверенность, что доверяешь нам вести твои дела. Нотариус сказал, так проще будет.
Мне это показалось логичным. Действительно, зачем мне срываться с работы, лететь через всю страну из-за формальностей? Я полностью доверяла своим родителям. Я пошла к нотариусу, оформила генеральную доверенность на имя матери и отправила её заказным письмом.
Начались долгие месяцы ожидания. По закону, в права наследства можно было вступить только через полгода. Я периодически звонила маме, спрашивала, как идут дела.
— Всё хорошо, доченька, всё в процессе, — отвечала она как-то уклончиво. — Бумаги ходят по инстанциям. Это дело не быстрое. Ты работай спокойно, не отвлекайся.
Её тон казался мне немного странным, напряжённым. Но я списывала это на усталость и переживания после смерти сестры.
Когда полгода прошли, я позвонила снова.
— Мам, ну что, можно меня поздравить с получением наследства?
— Погоди, Катюша, не торопись, — сказала она после долгой паузы. — Тут… тут некоторые сложности возникли.
— Какие сложности? — встревожилась я.
— Ну… — она замялась. — Понимаешь, Митеньке сейчас очень тяжело. У него опять проблемы на работе, кредиторы звонят. Ему деньги нужны, как воздух. А ты ведь у нас молодец, ты крепко на ногах стоишь. У тебя и работа хорошая, и муж надёжный. Ты же не оставишь брата в беде?
Моё сердце сжалось от дурного предчувствия.
— Мама, я всегда помогала Мите и буду помогать. Но при чём здесь наследство тёти Лиды? Она ведь ясно говорила, что всё поровну.
— Говорить — одно, а жизнь — совсем другое, — назидательно сказала мама. — Семья должна быть семьёй. Сильный должен помогать слабому. Мы тут посоветовались… В общем, приезжай. Надо поговорить.
Я взяла отпуск за свой счёт и полетела. Впервые за много лет я ехала в родной дом с тяжёлым сердцем.
Меня встретили с какой-то преувеличенной, нервной радостью. Мама накрыла стол, отец разливал по рюмкам коньяк. Митя тоже был здесь, сидел с виноватым видом и прятал глаза.
— Ну, за встречу! — провозгласил отец. — Хорошо, что вся семья в сборе.
После ужина, когда мы остались на кухне втроём с мамой и отцом, начался главный разговор.
— Катюша, доченька, ты же у нас умница, ты всё поймёшь правильно, — начала мама издалека, теребя в руках кружевную салфетку. — Мы очень долго думали, как поступить по-справедливости.
— А что тут думать? — я посмотрела на неё. — Есть завещание. Всё пополам.
— Завещание — это просто бумажка, — вздохнула мама. — А есть жизнь. И есть совесть. Понимаешь, квартира тёти Лиды… она Митеньке сейчас нужнее. Они с Леночкой ютятся на съёмной, ждут второго ребёнка. Куда им? А у тебя всё есть.
— Мама, у нас ипотека на двадцать лет, — попыталась возразить я. — Мы живём в двухкомнатной квартире вчетвером. Нам эта доля в наследстве тоже не помешала бы.
— Ну что ты сравниваешь, — она отмахнулась. — Вы справитесь. Вы сильные. А Митенька… он такой ранимый, такой неприспособленный. Если он сейчас сломается, мы его потеряем.
Я смотрела на неё и не верила своим ушам. Она предлагала мне просто так, добровольно, отказаться от своей законной доли в пользу брата.
— Я не могу этого сделать, — твёрдо сказала я. — Это несправедливо. И по отношению ко мне, и по отношению к памяти тёти Лиды. Она хотела, чтобы было поровну.
Мама тяжело вздохнула и посмотрела на отца. Отец, который до этого молчал, откашлялся и сказал:
— Катя, тут такое дело… В общем, мы немного поспешили.
Он достал из серванта папку с документами и протянул её мне. Я открыла её. Сверху лежал документ, озаглавленный «Заявление об отказе от наследства». В нём было написано, что я, Екатерина Андреевна Воронова, добровольно и в здравом уме отказываюсь от своей доли в наследстве в пользу моего брата, Дмитрия Андреевича Воронова. А внизу… внизу стояла подпись. Очень похожая на мою.
У меня потемнело в глазах. Я подняла взгляд на родителей.
— Что это? — прошептала я.
Мама отвела глаза.
— Ну, мы же не думали, что ты такой упрямой окажешься, — сказала она виновато. — Ты же была далеко, мы не хотели тебя дёргать. Нотариус сказал, что нужно твоё заявление. Ну, мы… мы и написали. Чтобы дело не стояло.
Я смотрела на них, на двух самых родных мне людей, и чувствовала, как земля уходит у меня из-под ног. Они не просто уговаривали меня. Они уже всё решили за меня. Они подделали мою подпись. Они украли моё наследство.
— Что вы сделали? — прошептала я.
— Доченька, мы от твоего имени написали отказ от наследства в пользу брата. Ты же не хочешь ссориться с родней из-за бумажек? — сказала мама. — Это же всё формальности. Главное — чтобы в семье был мир. Митенька был так благодарен. Он сказал, что теперь у него всё наладится. Ты же рада за брата, правда?
Она смотрела на меня своими честными, любящими глазами. И в этот момент я поняла, что она не видит в своём поступке ничего предосудительного. Она искренне верила, что поступила правильно, мудро, справедливо. Она, как верховный судья, перераспределила блага в своей семье так, как считала нужным. А моё мнение, мои права, мои чувства — всё это были просто «бумажки», которые мешают семейной гармонии.
— Вы… вы понимаете, что вы сделали? — я вскочила, и стул с грохотом упал на пол. — Вы совершили подлог. Это уголовное преступление.
— Ну что ты такое говоришь, Катя, какие преступления? — испуганно замахал руками отец. — Мы же для вас же старались. Для семьи.
— Для какой семьи? — я задыхалась от боли и гнева. — Семья — это там, где не врут. Где не воруют у собственных детей. Вы не оставили мне выбора. Вы просто вычеркнули меня.
Я выбежала из кухни. В коридоре я столкнулась с Митей. Он стоял, прислонившись к стене, и всё слышал.
— Кать, ну не кипятись, — начал он своим обычным примирительным тоном. — Ну, погорячились старики. Но они же из лучших побуждений. Я тебе всё потом отдам, честное слово.
— Уйди с дороги, — прошипела я, глядя на него с отвращением.
Он не был несчастным, ранимым мальчиком. Он был взрослым, тридцатилетним мужчиной, который спокойно позволил своим родителям совершить подлость ради его благополучия. Он был соучастником.
Я влетела в свою бывшую комнату, схватила сумку, начала бросать в неё свои вещи. Через пять минут я уже была в прихожей.
— Ты куда? — мама выбежала из кухни, её лицо было мокрым от слёз. — Доченька, одумайся. Неужели какие-то метры, какие-то деньги важнее родных людей?
— А вы мне оставили выбор? — я посмотрела ей в глаза. — Вы сами выбрали. Вы выбрали его. А меня променяли на его спокойствие. Так вот, знайте. Бумажки, как вы выразились, для меня действительно не главное. Главное — это достоинство. И вы его растоптали. У меня больше нет семьи.
Я вышла из квартиры, хлопнув дверью. Я шла по тёмным, знакомым с детства улицам и не чувствовала ничего, кроме огромной, чёрной дыры в груди. Меня предали. Самые близкие, самые родные люди. Предали легко, буднично, «из лучших побуждений».
Я вернулась в свой северный город другим человеком. Мой муж, Андрей, выслушав мой сбивчивый рассказ, был в ярости.
— Они не имели права, — сказал он. — Мы будем судиться.
— Я не хочу, — ответила я. — Я не хочу больше видеть их, слышать их. Я хочу просто забыть.
Но забыть не получалось. Мама звонила каждый день. Плакала, умоляла «простить и понять». Отец молчал, но я знала, что он во всём поддерживает мать. Митя прислал мне сообщение: «Сестра, ты не права. Семья — это святое».
Они все искренне считали, что я не права. Что я, отказавшись молча проглотить их ложь и воровство, разрушила семью.
Я не подала в суд. Я не стала бороться за квартиру и деньги. Я поняла, что, выиграв суд, я проиграю что-то гораздо более важное — остатки своей души. Я не хотела больше вариться в этом котле лжи, обид и манипуляций.
Я просто перестала отвечать на их звонки. Я сменила номер телефона. Я оборвала все нити. Это было больно, как ампутация без наркоза. Я потеряла не просто родителей и брата. Я потеряла своё прошлое, свои корни.
Прошло несколько лет. Мы с Андреем всё-таки смогли расширить жилплощадь. Взяли ещё одну ипотеку, работали на двух работах. Было тяжело, но мы справились. Сами.
Недавно мне в социальной сети написала моя двоюродная сестра. «Катя, привет. Как ты? Мама твоя очень болеет. Может, приедешь? Она всё время про тебя спрашивает».
Я долго смотрела на это сообщение. Внутри что-то дрогнуло. Но потом я вспомнила пустые глаза матери на той кухне, её спокойный голос, говорящий о подделанных документах. И я поняла, что не могу. Я не могу переступить через это предательство.
Я написала сестре: «Передай маме, что я желаю ей здоровья. Но я не приеду».
Я знаю, что многие осудят меня. Скажут, что родителей не выбирают, что нужно уметь прощать. Может быть, они правы. Но есть поступки, после которых дороги расходятся навсегда. И никакие кровные узы не могут склеить то, что было разбито вдребезги. Я сделала свой выбор. Я выбрала свою семью — моего мужа и моих детей. Я выбрала мир, построенный на честности и уважении. И пусть в этом мире нет места моим родителям и брату. Зато в нём есть место мне. Настоящей. Не удобной. Не сильной. А просто имеющей право на свою собственную жизнь. И на свою долю наследства, пусть даже это наследство — всего лишь горький жизненный урок.
