Тихий вечер и тот редкий, драгоценный час, когда уроки у старшего, Максима, проверены, а младшая, Катюша, уложена спать со сказкой. Когда на плите мирно булькает в кастрюльке компот на завтра, а посудомоечная машина мерно гудит, взяв на себя последнюю за день обязанность. В этот час я могла наконец сесть в кресло, вытянуть гудящие ноги и просто помолчать, глядя, как за окном сгущаются синие летние сумерки.
Наш дом был моей крепостью, моим миром, который я выстраивала по кирпичику с любовью и невероятным упорством. Каждая подушка на диване, каждая рамка с фотографией на стене, каждая баночка со специями на кухонной полке — всё было на своём, единственно верном месте. Я знала этот мир досконально. Он был продолжением меня. И я, признаться, гордилась тем, как ловко у меня получалось управлять этой маленькой вселенной. Работа на полставки экономистом, двое детей, муж, чистота в доме, всегда горячий ужин — я справлялась.
Да, я уставала. Иногда уставала так, что, казалось, ещё один шаг — и я просто рассыплюсь на миллион осколков. Бывали вечера, когда я, уложив детей и убрав на кухне, просто сидела, тупо глядя в стену, и сил не было даже на то, чтобы дойти до спальни. В такие моменты я могла вздохнуть и сказать мужу, Диме: «Как же я замоталась. Вот бы мне ещё одну пару рук…»
Это была просто фигура речи. Жалоба, выпущенная в пустоту. Способ разделить свою усталость с самым близким человеком. Я никогда не имела в виду реальную помощь. Я бы не выдержала чужого человека в своём отлаженном мирке. Моя мама жила далеко, на Урале, а свекровь, Анна Борисовна, — в часе езды, в своей уютной однокомнатной квартире. Она приезжала по выходным, тискала внуков, пила чай с моим пирогом и уезжала, оставляя после себя лёгкий шлейф духов и ощущение исполненного родственного долга. Меня это более чем устраивало.
В тот вечер Дима пришёл с работы необычно поздно. И необычно взбудораженным. Он даже не стал ужинать, сразу прошёл в комнату, где я сидела с книгой, и плюхнулся в кресло напротив. В его глазах горел какой-то лихорадочный, торжествующий огонь.
— Оля, у меня для тебя новость! — выпалил он, не дав мне и рта раскрыть. — Даже не новость, а сюрприз! Подарок! Я решил твою главную проблему!
— Какую проблему? — я отложила книгу, с недоумением глядя на него.
— Ну как какую? — он всплеснул руками. — Ты же постоянно говоришь, что устаёшь, что ничего не успеваешь, что тебе нужна помощь! Я слушал, слушал, и придумал! Я всё устроил!
Сердце моё дрогнуло, забилось с неприятным, тревожным предчувствием. Я знала эту его манеру — сначала принять единоличное решение, а потом преподнести его как великое благо.
— Что ты придумал, Дима? — спросила я как можно спокойнее.
Он подался вперёд, его лицо сияло от гордости за собственную гениальность. Он взял меня за руки и, глядя мне прямо в глаза, торжественно произнёс:
— Дорогая, я пригласил маму пожить с нами пару лет. Я же знаю, как ты мечтала о помощи по хозяйству. Она как раз свою квартиру продаёт, чтобы сестре моей, Ленке, на первый взнос по ипотеке помочь. Так что всё одно к одному сложилось! Она нам поможет, а мы ей. Идеально, правда?
Я смотрела на него и не могла произнести ни слова. Воздух в комнате закончился. Компот на плите, тиканье часов, гудение машины — все звуки исчезли. Остался только его сияющий взгляд и чудовищный смысл произнесённых им слов. Мама. Пожить с нами. Пару лет. Помощь по хозяйству.
— Что? — прошептала я, когда смогла наконец разлепить губы. Голос был чужим, скрипучим.
— Ну что? — он ничуть не смутился моей реакцией, видимо, списав её на шок от радости. — Мама переезжает к нам! В субботу уже вещи привезёт. Я договорился с грузчиками. Мы её в гостиной поселим, диван там удобный, раскладной. Представляешь, как тебе легко станет? Она и с детьми посидит, и ужин приготовит, и уберётся. А ты сможешь после работы отдыхать, книжки читать, собой заниматься. Это же твоя мечта!
Моя мечта… Моей мечтой было, чтобы он хоть иногда мыл за собой тарелку, а не оставлял её в раковине. Моей мечтой было, чтобы он в свой выходной сам отвёл Максима на футбол, не дожидаясь ста напоминаний. Моей мечтой был час тишины в горячей ванне. Но уж точно не его мама в качестве постоянной соседки в нашей трёхкомнатной квартире.
— Дима… ты… ты со мной посоветовался? — я отняла свои руки. Они были ледяными.
— А зачем? — искренне удивился он. — Я же хотел сделать тебе сюрприз! Видел, как ты мучаешься, и нашёл выход. Ты должна быть счастлива, Оля!
Счастлива. Я чувствовала, как внутри меня поднимается волна. Холодная, тёмная, злая. Она подкатывала к горлу, грозя вырваться наружу криком.
— Ты поселишь свою маму в гостиной? В единственной общей комнате, где мы по вечерам смотрим телевизор, где дети играют? — я говорила тихо, разделяя слова. — Ты решил, что у нас больше не будет личного пространства?
— Ну почему же? — он начал терять свой восторженный запал, видя моё лицо. — Мама человек тактичный, она мешать не будет. Вечером уйдёт к себе за ширмочку и всё. Оль, ну что ты начинаешь? Я же как лучше хотел!
— «Как лучше» — это когда люди разговаривают друг с другом! Когда муж и жена вместе принимают решения, касающиеся их дома и их семьи! — я встала, потому что сидеть больше не могла. — Ты не «как лучше» хотел, Дима! Ты решил свою проблему! Проблему, куда пристроить маму после продажи квартиры! А на меня, на детей, на наш уклад тебе просто наплевать! Ты прикрыл своё решение красивыми словами о помощи мне!
— Да неправда! — он тоже вскочил. — Я в первую очередь о тебе думал! И о маме, да! А что, я должен был позволить ей скитаться по съёмным углам? Она одна нас с Ленкой поднимала, всю жизнь на нас положила! А теперь я, по-твоему, должен от неё отвернуться?
— Никто не говорит отворачиваться! Можно было снять ей квартиру! Рядом с нами! Она бы приходила в гости, помогала, если бы хотела! Но не жить с нами! Не в нашей квартире, где и так места в обрез!
— Снять? — он горько усмехнулся. — А на какие деньги, интересно? Мы и так еле концы с концами сводим! А тут готовое решение! И все в выигрыше!
— Все, кроме меня! — выкрикнула я. — Я в проигрыше! Я теряю свой дом, Дима!
— Перестань драматизировать! — рявкнул он. — Ничего ты не теряешь! Моя мать — не монстр! Она святая женщина! Ты ещё спасибо мне скажешь! Решено. В субботу она переезжает. И я не хочу больше слышать ни слова на эту тему.
Он развернулся и ушёл в спальню, громко хлопнув дверью. А я осталась стоять посреди гостиной, которая через три дня перестанет быть нашей. Я обвела взглядом комнату: наши фотографии на полках, детский рисунок, пришпиленный к пробковой доске, плед, небрежно брошенный на диван… Всё это сейчас казалось таким хрупким, обречённым. В мой мир, в мою крепость без спроса вводили чужого коменданта. И самое страшное — это сделал тот, кто должен был эту крепость защищать вместе со мной.
Суббота наступила как приговор. С самого утра в квартире царил хаос. Два грузчика вносили коробки, узлы, какие-то старые кресла, торшер с облезлым абажуром. Анна Борисовна руководила процессом, зычно отдавая команды. Дима суетился вокруг неё, сияя, как начищенный самовар. Я же двигалась, словно во сне. Механически освобождала полки в шкафу, выносила из гостиной журнальный столик, чтобы освободить место для её вещей.
— Оленька, деточка, ты не переживай, я тебе не помешаю, — говорила мне свекровь, обнимая за плечи. — Я тихонечко, в уголочке. Зато помощница какая у тебя будет! Ты же у меня умница, хозяюшка, но я вижу, как ты устаёшь. Ничего, вдвоём мы с тобой горы свернём!
Она говорила ласково, заглядывала в глаза, а у меня по спине бежал холодок. В её «помощи» я почему-то с самого начала почувствовала угрозу.
Первый звоночек прозвенел в тот же вечер. Я по привычке начала готовить ужин — котлеты с пюре. Анна Борисовна тут же возникла на кухне, заглянула мне через плечо.
— Котлетки? Хорошее дело, — одобрительно кивнула она. — Только ты, Оля, лук-то зачем через мясорубку крутишь? Вкус же теряется! Его меленько резать надо, ножичком! И хлеба поменьше клади, а то одни булки получаются.
Она взяла у меня из рук нож и начала показывать, «как надо». Я молча отошла. Вечером за ужином она с улыбкой сказала:
— Ну вот, детки, сегодня у нас котлетки по моему рецепту! Кушайте, пробуйте!
Дима расхваливал котлеты, говоря, что вкуснее ничего не ел. Максим и Катя тоже уплетали за обе щеки. Никто, казалось, не заметил, как я ковыряла вилкой пюре, не в силах проглотить ни куска. Меня только что показательно лишили звания главной хозяйки на моей собственной кухне.
А дальше — больше. На следующий день я, вернувшись с работы, обнаружила, что все мои баночки со специями переставлены в другом порядке.
— Оленька, я тут у тебя прибралась немножко, — радостно сообщила свекровь. — А то у тебя всё не по-людски стояло. Я расставила по алфавиту, так же удобнее искать!
Удобнее было ей. А я, привыкшая брать нужную банку не глядя, теперь по пять минут искала корицу.
Через день она перемыла всю мою идеально чистую посуду, заявив, что на ней «жирный налёт». Потом взялась за стирку.
— Ты что, чёрное с серым стираешь? — ужаснулась она, вытаскивая вещи из моей стиральной машины. — Так же нельзя!
Она не слышала моих объяснений про современные порошки и деликатные режимы. Она всё знала лучше. Она начала стирать вручную, развешивая по всей ванной и на балконе какие-то немыслимые верёвки, превратив квартиру в филиал прачечной.
Дима на все мои робкие попытки пожаловаться отвечал одно:
— Оль, ну что ты придираешься? Мама же помочь хочет. Она старается, а ты всем недовольна. Будь снисходительнее.
Я пыталась быть снисходительной. Я молчала, когда она кормила детей конфетами перед обедом со словами: «Ничего, от одной конфетки аппетит не пропадёт, а ребёнку радость». Я стискивала зубы, когда она в присутствии гостей громко заявляла: «Ох, что-то картошечка у нашей Оли сегодня не удалась, сыровата. Ну, ничего, с кем не бывает, научится ещё». Я делала вид, что не замечаю, как она роется в моих шкафах, перекладывая стопки с бельём по своему усмотрению.
Но самым невыносимым было полное отсутствие личной жизни. Гостиная перестала существовать. Это была «комната Анны Борисовны». Вечером, уложив детей, мы с Димой не могли, как раньше, устроиться на диване и посмотреть фильм. На диване, укрывшись пледом, уже лежала свекровь и смотрела свои сериалы. Мы были вынуждены сидеть на кухне или сразу расходиться по спальням. Наша связь, наши тихие вечерние разговоры, наше единство — всё это рушилось. Дима, казалось, этого не замечал. Он был рад, что мама рядом. Он с удовольствием ужинал её «правильными» супами и носил выглаженные ею до хруста рубашки. Он был доволен. Его мир стал только комфортнее.
Мой же мир рушился. Я чувствовала себя чужой в собственном доме. Я ходила на цыпочках, боясь сделать что-то «не так». Я перестала приглашать подруг — куда их звать? На кухню? Чтобы они слушали комментарии Анны Борисовны? Я похудела, осунулась, стала нервной и дёрганой. Дети, чувствуя напряжение, тоже стали капризными.
Точка кипения была достигнута через два месяца. У Максима поднялась высокая температура. Я вызвала врача, нам прописали лекарства. Я уложила сына в постель, дала жаропонижающее. Анна Борисовна весь день ходила вокруг, цокала языком и вздыхала.
— Антибиотики! Сразу антибиотиками ребёнка пичкать! — причитала она. — Разве так лечат? Всю микрофлору ему убьёте!
Я не обращала внимания, делая то, что прописал врач. Вечером мне нужно было срочно сбегать в аптеку за ещё одним лекарством. Дима был на работе.
— Анна Борисовна, я на пятнадцать минут, в аптеку, — сказала я. — Посмотрите за Максимом, пожалуйста. Температура спала, он спит.
— Конечно, деточка, иди, не волнуйся, — ласково сказала она.
Я вернулась через двадцать минут. Из комнаты сына доносился странный запах. Я вошла и остолбенела. Максим сидел на кровати, закутанный в три одеяла, красный, потный. А свекровь обтирала его грудь какой-то едкой, пахучей жидкостью.
— Что вы делаете?! — закричала я, бросаясь к сыну.
— Тише ты, не кричи! — зашипела на меня свекровь. — Лечу ребёнка народными средствами. Спиртом с перцем. Старый, проверенный способ. Мигом всю хворь выгонит! А не то что ваша химия!
У Максима были огромные, испуганные глаза. Я схватила полотенце, начала вытирать с него эту жгучую смесь.
— Вы с ума сошли?! — я не узнавала свой голос. — У него температура, его нельзя греть! Вы могли спровоцировать судороги. Вы хоть понимаете, что вы наделали?
— Да что я наделала? — она выпрямилась, подбоченясь. — Я вас так растила, и ничего, все живы-здоровы! Добра внуку желаю, а она кричит. Неблагодарная!
В этот момент я поняла, что больше не могу. Ни дня. Ни часа. Ни минуты. Я дождалась, когда вернётся Дима. Я была спокойна. Той страшной, ледяной решимостью, которая приходит, когда терять уже нечего. Я усадила его на кухне.
— Дима, — сказала я, глядя ему в глаза. — Я хочу, чтобы твоя мама завтра же съехала из нашей квартиры.
Он уставился на меня так, будто я предложила ему полететь на Луну.
— Что? Ты в своём уме? Куда она съедет?
— Туда, где она жила раньше. В квартиру. Или в съёмную квартиру. Куда угодно. Но не в наш дом.
И я рассказала ему про случай с Максимом. Он слушал, и лицо его мрачнело.
— Ну… она же хотела как лучше… — начал он по привычке, но я его перебила.
— Хватит, Дима. Хватит этой фразы. Её «как лучше» чуть не навредило моему сыну. Её «как лучше» разрушило нашу жизнь. Её «помощь» — это контроль, критика и полное неуважение ко мне как к хозяйке, жене и матери. Она не помогает. Она выживает меня из моего собственного дома.
— Оля, это слишком жестоко… Она же моя мать…
— А я твоя жена! А это — наши дети! — я ударила ладонью по столу. — И я больше не позволю никому ставить над ними эксперименты и рушить нашу семью! Поэтому ты выбираешь. Прямо сейчас. Либо я, либо она.
Он смотрел на меня долго, мучительно. Я видела, как в нём борются сыновний долг и супружеский.
— Ты ставишь мне ультиматум?
— Да, — твёрдо сказала я. — Потому что по-другому ты не слышишь. Если завтра твоя мама останется в этом доме, то мы с детьми съедем. К моим родителям, на съёмную квартиру — неважно. Я больше так жить не буду. И не позволю так жить своим детям. Выбирай.
Он встал и вышел из кухни. Всю ночь я просидела в кресле, не раздеваясь. Я не знала, каким будет его решение. Я была готова ко всему.
Утром он вошёл в гостиную, где я сидела. Он выглядел постаревшим лет на десять.
— Я поговорю с ней, — тихо сказал он.
Разговор был долгим и тяжёлым. Я сидела в спальне с детьми и слышала приглушённые голоса, которые временами срывались на крик. Потом была оглушительная тишина. А потом — звук торопливо собираемых вещей.
Анна Борисовна ушла, не попрощавшись со мной. Она бросила на Диму взгляд, полный обиды и разочарования, и сказала: «Я не думала, сынок, что ты променяешь родную мать на неё».
Когда за ней закрылась дверь, Дима вошёл ко мне. Он сел на край кровати, отвернувшись.
— Она уехала к Ленке, — сказал он глухо. — Сказала, что ноги её больше в этом доме не будет. Что я предатель.
Я подошла и положила ему руку на плечо.
— Ты не предатель, Дима. Ты просто защитил свою семью.
Он ничего не ответил.
Прошло несколько лет. Наша жизнь постепенно вернулась в свою колею. Гостиная снова стала нашей. Мы снова могли смотреть фильмы по вечерам и пить чай, не боясь непрошеных советов. Я снова стала хозяйкой в своём доме. Но что-то безвозвратно сломалось.
Отношения с его семьёй так и не наладились. Анна Борисовна общается только с Димой, меня для неё не существует. Внуков она видит редко, по большим праздникам, на нейтральной территории. Лена, его сестра, считает меня монстром, разрушившим их семью.
А мы с Димой… Мы вместе. Но тот шрам остался. Иногда я смотрю на него и вижу в его глазах тень той вины и обиды. Он сделал выбор. Правильный выбор. Но часть его сердца, я знаю, так и осталась там, с матерью, которая считает его предателем. А я, отстояв свою крепость, навсегда осталась для его родни врагом. Иногда я думаю: а был ли другой выход? И не нахожу ответа. Я просто знаю, что в тот день я боролась не против свекрови. Я боролась за себя. За право быть хозяйкой в своём доме и в своей жизни.
