Когда мы с Виктором поженились, я и подумать не могла, что через несколько лет моя жизнь превратится в настоящую драму, где главной героиней станет не я, а его мать — Зинаида Александровна. Её звали с уважением, даже страхом. Она была женщиной сильной, волевой, с железной логикой и безошибочным чутьём на слабые места. И, как я поняла позже, с очень развитым чувством собственничества.
Мы с Виктором жили в трёхкомнатной квартире в панельной девятиэтажке на окраине города. Квартира досталась мне от бабушки — старенькая, но тёплая, с большими окнами и видом на парк. Мы мечтали о детях, о ремонте, о том, чтобы однажды переехать в частный дом. Но пока что довольствовались тем, что имели.
Зинаида Александровна жила в своей двухкомнатной квартире в центре. С виду — всё благополучно: пенсия, соседи, привычный уклад. Но, как выяснилось, она давно мечтала о большем. А точнее — о нашей трёшке.
— Виктор, — сказала она однажды, — я старею. Мне одиноко. А вы молодые, у вас сил много. Почему бы мне не переехать к вам? Буду помогать по хозяйству, за ребёнком присмотрю, когда родится. А вы — не будете так уставать.
Я в тот момент как раз была беременна. Шестой месяц. Сидела на кухне, пила чай с мятой, слушала её и чувствовала, как внутри всё сжимается.
— Зинаида Александровна, — сказала я спокойно, — у нас тесновато. Да и врач говорит — мне покой нужен, стресса нельзя.
— Ну что вы, Леночка, — улыбнулась она, — мы же семья! Семья — это святое. Я не буду мешать. Я вообще как тень. Буду в своей комнате сидеть, читать, телевизор смотреть. Вы даже не заметите, что я рядом.
Я посмотрела на Виктора. Он сидел, опустив глаза, ковырял вилкой в тарелке. Я знала, что он боится матери. Не из-за злобы — нет. Просто он всю жизнь жил по её правилам. Она воспитывала его одна, после смерти отца, и с тех пор он считал её мнение — законом.
— Мам, — сказал он тихо, — подожди. Давай подумаем. У нас Лена беременна. Ей нужно спокойствие.
— Вот именно! — воскликнула Зинаида. — Я и пригожусь! Чтобы она не уставала. Я всё сделаю!
Я замолчала. Виктор пообещал, что решим позже. Но я уже поняла — это не предложение. Это ультиматум в мягкой упаковке.
Через неделю Зинаида начала действовать.
Сначала появились «маленькие заботы». Она приносила домой пакеты с едой: купила курицу, сварила борщ, купила фрукты. Потом стала звонить каждый день — не просто так, а с вопросами: «Как самочувствие? Может, сходить к врачу? Я схожу с тобой». Потом — «Может, я пока поживу у вас на недельку? Пока ты в декрете? А то Виктор один не справится».
Я отнекивалась. Говорила, что справимся. Что нам нужно пространство. Что я ценю заботу, но не готова к совместному проживанию.
Но Виктор всё чаще говорил:
— Мама ведь одна. Ей тяжело. Она же не злая. Просто хочет быть рядом.
И вот, в один прекрасный день, Зинаида объявила:
— Я решила. Переехала.
Она приехала на такси с двумя чемоданами, коробкой с посудой и улыбкой на лице.
— Дети, не переживайте! Я временно. Пока Леночка не родит. А там посмотрим.
Я стояла в прихожей, схватившись за косяк. Виктор помогал ей заносить вещи. Я хотела закричать, но сдержалась. Не из-за страха — из-за ребёнка. Не хотела нервничать. Не хотела конфликтов. Решила: потерплю. Переживу. Через пару месяцев скажу, что пора возвращаться.
Но Зинаида Александровна не собиралась никуда возвращаться.
Она сразу заняла комнату, в которой мы планировали детский угол. Расставила свои вещи, повесила шторы, принесла икону в угол. Устроила «своё пространство» так, будто собиралась жить там десятилетиями.
А потом началось.
Каждое утро — запах жареной рыбы. Я не переношу запах рыбы. Особенно с утра. А она: «Ну что ты, Леночка, это же полезно! Белок!».
Потом — телевизор. Включён с семи утра. Новости, потом сериалы, потом опять новости. Громко. Я просыпаюсь от криков диктора.
— Зинаида Александровна, — прошу, — можно потише?
— Ой, извини, деточка! Я забыла, что ты спишь.
Через пять минут — опять громко.
Потом — еда. Она начинает «заботиться» о моём питании. Готовит супы, которые я не просила, подсовывает салаты с майонезом (у меня аллергия), заставляет есть пироги «на силу».
— Ты же для двоих теперь ешь! — говорит строго.
— Я сама знаю, что мне есть можно, — отвечаю.
— А я как мать Виктора имею право заботиться!
Она начинает вмешиваться во всё. В быт, в мои планы, в мои разговоры с Виктором. Стоит у двери, когда мы спорим, потом потом подходит и говорит:
— Виктор, ты не прав. Лена устала. Ты должен быть добрее.
А мне — шепотом:
— Он такой с детства. Я его одного воспитывала. Ты терпи.
Я чувствую, как теряю контроль над своей жизнью. Как будто меня постепенно вытесняют из собственной квартиры.
Виктор между нами — как мост, который вот-вот рухнет. Он пытается угодить всем. Маме — чтобы не обидеть. Мне — чтобы не ссориться. Но в итоге получается, что он ни за кого не стоит.
— Мама же старается, — говорит он. — Она хочет помочь.
— А я не хочу такой помощи! — впервые срываюсь я. — Я хочу жить в своей квартире! Без чужих правил! Без чужих запахов! Без чужих мнений по каждому поводу!
— Ну что ты, Лена, — говорит он, — она же не чужая. Это мать.
— А я — жена! — кричу я. — И мать твоего будущего ребёнка! Почему моё мнение не важно?
Он молчит. Потом уходит на кухню. Я слышу, как он шепчется с матерью.
Через день она говорит мне:
— Леночка, может, ты устала? Может, тебе в больницу сходить? Такие эмоции — вредно для малыша.
Я сжимаю зубы. Понимаю: она играет. Хитрит. Делает из меня истеричку. А себя — жертвой и заботливой бабушкой.
И тут я решаю: хватит. Я не буду ссориться. Я не буду уходить. Я сделаю так, чтобы она сама захотела уехать.
Начинаю действовать.
Первое — я перестаю реагировать. На запах рыбы — молчу. На громкий телевизор — ухожу в комнату с наушниками. На её советы — киваю и говорю: «Спасибо, подумаю».
Она удивляется. Ожидает взрыва — а его нет. Это её сбивает с толку.
Потом — начинаю «заботиться» о ней.
Утром ставлю перед её дверью тарелку с овсянкой.
— Зинаида Александровна, я сварила. Как вы любите. С изюмом.
Она выходит, смотрит с подозрением.
— Спасибо, Леночка… А ты?
— У меня свои дела.
Через день — пирожки с капустой. Её любимые.
— Я заморозила. Берите, когда захотите.
Она берёт. Ест. Но чувствуется — не рада. Ей неуютно. Она привыкла быть той, кто заботится. А тут — наоборот.
Потом — я начинаю «включать» Виктора.
Сижу с ним вечером, говорю:
— Виктор, я тут подумала… Ты ведь так давно не видел маму. Вы могли бы сходить куда-нибудь. В кино. Или в кафе. Я бы посидела одна. Отдохнула.
— Ты уверена? — спрашивает он.
— Конечно. Вы ведь семья. Я не ревную.
Он идёт. Они возвращаются. Он рассказывает, что мама была в восторге. Что давно не ходила в кино.
— Она говорит, что ты стала добрее, — добавляет он.
— Рада, — улыбаюсь я.
На следующий день — ещё одно «добро».
Я убираю в её комнате. Аккуратно. Расставляю книги, вытираю пыль, меняю постельное бельё.
Она заходит — останавливается. Смотрит. Молчит.
— Я просто помогла, — говорю. — Вы отдыхайте.
Она кивает. Уходит.
Но я замечаю — она стала меньше говорить. Меньше вмешиваться. Часто сидит в своей комнате. Смотрит в окно.
Через неделю я «случайно» оставляю открытым шкаф. А в нём — коробку с её вещами. И записку: «Зинаида Александровна, может, вещи разложите? А то тесно».
Она видит. Молчит. Но на следующий день начинает перекладывать вещи. Потом — складывает чемоданы.
Через три дня она говорит:
— Дети… Я тут подумала. Может, я… вернусь домой?
Мы с Виктором «удивлены».
— Что случилось? — спрашивает он.
— Ну… Вы такие самостоятельные. Лена — молодец. У неё всё под контролем. А я… мешаю, наверное.
— Ну что вы, мам! — говорит Виктор. — Вы же помогаете!
— Да, помогаю, — кивает она. — Но, может, лучше я буду помогать… издалека? Приезжать в гости? А то вы молодые, вам пространство нужно.
Я сижу, смотрю в чашку. Улыбаюсь про себя.
— Если вы так считаете… — говорю тихо. — Мы будем рады видеть вас в гостях. Когда захотите.
Она уезжает через два дня.
Собирает вещи. Мы помогаем. Она благодарит. Говорит, что «поняла многое». Что «надо уважать границы».
Когда она уезжает, я стою у окна. Смотрю, как такси увозит её. Долго не могу поверить — она действительно уехала.
Виктор подходит.
— Странно, — говорит. — Я думал, она останется навсегда.
— Иногда люди сами понимают, что им не место, — отвечаю.
Но через месяц я узнаю кое-что.
Звонит сестра Виктора — его младшая сестра Надя. Мы не очень общались, но она всегда была добра ко мне.
— Лена, — говорит она, — ты в курсе, что мама отдала свою квартиру мне?
— Что? — не понимаю я.
— Да. Переписала на меня. Говорит, что хочет жить с вами, потому что у неё теперь нет своего жилья.А вы ее выгнали.Так нельзя.Где она теперь будет жить?
Я замираю.
— Но… она же уехала.
— Уехала. А квартиру — не вернула. Я теперь там живу.Она переехала к своей старшей сестре. И она сказала, что вернётся к вам, как только ты родишь. Что ты «не справишься одна».
Я закрываю глаза.
Вот он, её план.
Она отдала квартиру дочери — чтобы у неё не было «своего угла». А потом — переезжает к нам. Намекает: «У меня больше негде жить». И остаётся. Навсегда.Но сказать не успела.
Я… я просто сработала на опережение. Сделала так, что она сама уехала. До того, как план сработал.
Я звоню Виктору. Рассказываю всё.
Он молчит долго.
— Не может быть, — говорит. — Мама не могла…
— Посмотри документы, — говорю. — Спроси у Нади.
Он звонит сестре. Слушает. Бледнеет.
— Она… правда отдала квартиру?
— Да, — говорит Надя. — Но я не просила! Она сама решила. Говорит, что «так будет лучше для семьи».
Виктор приходит домой. Садится на диван. Смотрит в пол.
— Я не знал, — говорит. — Я думал, она просто хочет быть рядом…
— Она хочет контролировать, — говорю я. — Контролировать тебя. Нас. Жизнь. И квартира — это способ.
Он молчит.
— Что будем делать? — спрашиваю.
— Я поговорю с ней, — говорит. — Скажу, что так нельзя.
Но я знаю — это не поможет.
Через неделю Зинаида звонит.
— Леночка, — говорит, — я тут подумала… Может, я приеду на пару деньков? Просто помочь? У вас же скоро роды…
— Спасибо, Зинаида Александровна, — говорю я спокойно. — Мы сами справимся. У нас есть план. И поддержка. Но если что — обязательно позвоним.
— Ну… хорошо, — говорит она. — Только не стесняйся.
— Конечно.
Вешаю трубку.
Я смотрю на живот. Ребёнок толкается.
— Не бойся, — шепчу. — Я научилась защищать нас.
Проходит месяц. Роды. Виктор рядом. Мамы — нет. Ни моей, ни его. Я не звала.
Через два дня приезжает Зинаида. С пирогами, с цветами, с улыбкой.
— Как моя внученька? — спрашивает.
Я сижу в кресле, держу малышку на руках.
— Хорошо, — говорю. — Спасибо, что приехали. Но мы устали. Побыли бы одни.
Она смотрит на меня. В глазах — что-то новое. Не злость. Не обида. Удивление. И… уважение?
— Ладно, — кивает. — Я поняла. Приеду в гости. Когда разрешите.
Уезжает.
Через год она приходит в гости. Принесла игрушку. Сидит на кухне, молчит. Пьёт чай.
— Зинаида Александровна, — говорю, — спасибо, что пришли.
— Леночка, — говорит она тихо, — ты… сильная женщина.
Я улыбаюсь.
— Просто люблю свою семью.
Она кивает. Больше ничего не говорит.
Я понимаю: она не победила. Но и не проиграла. Просто… признала границы.
А я — научилась одной важной вещи: иногда, чтобы победить, не нужно кричать. Нужно просто быть сильнее. Спокойнее. Умнее.
И тогда враг уходит сам.
