Вера Павловна жила в мире, где время текло иначе. Оно не неслось вперед, подгоняемое суетой и амбициями, а двигалось плавно, по кругу, следуя за сменой времен года за ее большим окном. Ее жизнь, после сорока лет преподавания русской литературы в университете и десяти лет вдовства, обрела тихую, осмысленную завершенность. Она состояла из простых, но дорогих ее сердцу ритуалов: утренний кофе в любимой фарфоровой чашке, чтение толстых, пахнущих пылью книг из ее огромной библиотеки, неспешные прогулки по старым улочкам города и, конечно же, ожидание. Она всегда ждала свою Машу.
Маша, ее единственная, поздняя и бесконечно любимая дочь, была центром ее вселенной. Умная, красивая, немного порывистая, она была всем тем, о чем Вера Павловна могла только мечтать. Их отношения были не просто близкими, они были пронизаны глубоким, почти мистическим пониманием. Они могли часами говорить обо всем на свете — о книгах, о музыке, о людях, — а могли и молча сидеть рядом, и это молчание не было пустым.
Поэтому, когда Маша, сияя, объявила, что встретила мужчину своей жизни, сердце Веры Павловны наполнилось сложной смесью чувств. Это была и огромная, светлая радость за дочь, которая, казалось, наконец-то нашла свое счастье. И тихая, материнская ревность к тому, кто теперь займет главное место в ее сердце. И, конечно, смутная, иррациональная тревога, свойственная всем матерям, которые боятся, что мир может оказаться не так добр к их детям, как им бы того хотелось.
Следующие полгода Вера Павловна жила рассказами об Антоне. Она знала о нем, казалось, все, хотя ни разу его не видела. Антон был само совершенство. Успешный юрист в крупной фирме, спортсмен, интеллектуал. Он водил Машу в театры и на выставки, дарил ей не просто цветы, а какие-то редкие, экзотические растения, читал ей стихи и говорил о будущем. Маша летала на крыльях любви. Она стала более женственной, мягкой, ее глаза светились таким счастьем, что Вера Павловна, глядя на нее, отгоняла прочь все свои тревоги.
— Мамочка, ты должна с ним познакомиться, — говорила Маша. — Ты его полюбишь, я уверена. Он такой… настоящий.
День знакомства был назначен на субботу. Для Веры Павловны это событие было сродни государственной важности. Она готовилась к нему так, словно ей предстояло принимать у себя английскую королеву. Она затеяла генеральную уборку, перемыла все окна, натерла до блеска старый паркет. Она достала из серванта фамильный хрусталь, который видел свет только по самым большим праздникам. И, конечно, она решила испечь свой коронный торт «Наполеон» по рецепту, доставшемуся ей еще от прабабушки.
Весь день она хлопотала на кухне, и эти хлопоты были радостными. Она раскатывала тончайшие коржи, взбивала нежный заварной крем, и в ее душе звучала музыка. Она представляла, как они будут сидеть втроем в ее уютной гостиной, пить чай, как этот умный, интеллигентный молодой человек будет с интересом разглядывать ее книги, как они найдут общие темы для разговора. Она так хотела ему понравиться, так хотела, чтобы он увидел, что Маша — девочка из хорошей, достойной семьи.
К семи часам вечера все было готово. Квартира сияла чистотой и пахла ванилью. На столе, накрахмаленная до хруста, лежала старинная скатерть. В хрустальной вазе стоял букет ее любимых белых хризантем. Сама Вера Павловна надела свое лучшее шелковое платье и сделала скромную, элегантную прическу. Она посмотрела на себя в зеркало и осталась довольна. Она выглядела не просто пожилой женщиной, а дамой. Достойной, уверенной в себе.
Звонок в дверь заставил ее сердце учащенно забиться. Она глубоко вдохнула и пошла открывать, репетируя про себя приветливую, радушную улыбку.
На пороге стояла ее сияющая Маша. А рядом с ней — он. Антон. Он был даже красивее, чем на фотографиях. Высокий, атлетически сложенный, в дорогом, идеально сидящем костюме. В руках он держал огромный букет алых роз. Но улыбка его, широкая и белозубая, показалась Вере Павловне какой-то искусственной, отрепетированной. А взгляд… Взгляд был холодным, оценивающим. Так смотрят не на будущую тещу, а на объект, который предстоит изучить.
— Мамочка, знакомься, это Антон. Антон, это моя мама, Вера Павловна.
— Очень приятно, — пробасил он, вручая ей цветы. Розы были великолепны, но их тяжелый, душный запах почему-то резанул Веру Павловну. Она привыкла к нежному аромату своих хризантем.
Они прошли в гостиную. Первые несколько минут разговор не клеился. Антон отвечал на вопросы Веры Павловны односложно, без особого интереса. Он не смотрел на книги, не обратил внимания на старинные фотографии на стенах. Вместо этого он с каким-то странным, деловым видом осматривал комнату, потолок, окна.
— У вас тут потолки высокие. Сталинка, да? — спросил он, нарушив неловкую паузу.
— Да, — кивнула Вера Павловна. — Дом старый, но очень теплый.
— Месторасположение хорошее, центр, — продолжил он свои размышления вслух. — Инфраструктура развита.
Маша, видимо, почувствовав неловкость, решила взять инициативу в свои руки.
— Антоша, а хочешь, я тебе квартиру покажу? — защебетала она. — У нас тут такая библиотека, ты себе не представляешь. А с балкона вид на старый сквер.
— Давай, — снисходительно согласился он.
Они пошли по комнатам. Вера Павловна осталась в гостиной, и ее сердце сжималось от необъяснимой тревоги. Она слышала голос Маши, которая с гордостью рассказывала об их доме, и короткие, деловые реплики Антона.
— Угу… Комнаты смежные. Это не очень удобно. Но стену можно снести… А санузел раздельный? Это плюс… Кухня, конечно, маловата. Но если объединить с коридором…
Он не любовался видом с балкона. Он оценивал квадратные метры. Он не восхищался библиотекой, он прикидывал стоимость ремонта. Вера Павловна поняла, что он смотрит на ее дом, на ее крепость, на ее мир не как гость, а как оценщик недвижимости.
Когда они вернулись в гостиную, она постаралась взять себя в руки. «Возможно, я придираюсь, — говорила она себе. — Он просто современный, прагматичный человек. Нужно привыкнуть».
— Ну что, дорогие мои, может, чаю? — сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно бодрее. — У меня для вас «Наполеон».
— Одну минуту, мамочка, — сказала Маша, поправляя прическу у зеркала.
И вот в эту минуту, в этой паузе, когда Маша стояла к ним спиной, а Вера Павловна собиралась идти на кухню, Антон, который даже не снял пиджак, повернулся к ней. На его лице была все та же деловая, вежливая улыбка.
— Вера Павловна, когда вы планируете переписать квартиру на молодых?
Время для Веры Павловны остановилось. Букет алых роз, который она все еще держала в руках, вдруг стал невыносимо тяжелым, и она разжала пальцы. Цветы с глухим стуком упали на паркет. Она смотрела на этого красивого, уверенного в себе молодого человека и не могла вздохнуть. Его вопрос, заданный так просто, так буднично, был чудовищен в своей откровенности. Он не просто был бестактным. Он был бесчеловечным. Он перечеркнул все: и этот вечер, и ее старания, и ее надежды. Он показал ей, что она для него — не человек, не мать его будущей жены, а просто досадное препятствие. Старая женщина, занимающая ценную жилплощадь, которую уже мысленно поделили и распланировали.
Маша обернулась на звук упавших цветов. Она увидела бледное, как полотно, лицо матери, растерянные розы на полу и самоуверенную улыбку Антона.
— Что… что случилось? Мама, тебе плохо?
— Я просто задал очевидный вопрос, — начал Антон, видимо, не понимая всей глубины произведенного им эффекта. — А что такого? Мы же с Машей собираемся пожениться. Нам нужно планировать будущее, решать квартирный вопрос. Я считаю, это честный и прямой подход.
Маша смотрела то на него, то на мать. В ее глазах плескался ужас и недоумение. Она, в своей влюбленности, видимо, и представить не могла, что ее «настоящий», «идеальный» мужчина способен на такое.
Вера Павловна, наконец, обрела дар речи. Она не стала кричать, не стала плакать. Она посмотрела на Антона долгим, тяжелым взглядом, тем самым взглядом, которым она когда-то смотрела на нерадивых студентов, не выучивших урок.
— Молодой человек, — сказала она тихо, но так, что каждое слово звенело в оглушительной тишине. — Будьте любезны, покиньте мой дом. Немедленно.
— Но… я не понимаю, — он растерялся от такого отпора. — Я же ничего плохого не сказал.
— Вы сказали достаточно, — она указала на дверь. — Прошу вас.
Маша бросилась к ней.
— Мамочка, прости. Я не знаю, что на него нашло. Он не это имел в виду.
— Я думаю, он имел в виду именно это, — сказала Вера Павловна, не сводя взгляда с Антона.
Антон, поняв, что вечер окончательно испорчен, пожал плечами, нацепил на лицо обиженное выражение и направился к выходу.
— Как знаете, — бросил он. — Я привык решать вопросы по-взрослому, а не обижаться на пустом месте. Маша, ты идешь?
Маша разрывалась на части. Она смотрела то на рыдающую мать, то на своего оскорбленного жениха.
— Я… я сейчас, — пролепетала она и выбежала за ним на лестничную клетку.
Вера Павловна осталась одна. Она медленно опустилась в свое кресло. Ее руки и ноги не слушались. Она смотрела на раскиданные по полу розы, на свой праздничный стол, на торт, который так и не попробовали, и чувствовала, как ее уютный, теплый мир рассыпается на осколки.
Маша вернулась через полчаса. Заплаканная, несчастная.
— Мама, прости его, пожалуйста. Он такой. Прямой, прагматичный. Он не хотел тебя обидеть. Он просто… он думает о нашем будущем. Он говорит, что все взрослые люди так делают, планируют все заранее.
Вера Павловна молчала. Она смотрела на свою дочь и видела, что та уже отравлена его ядом. Она уже ищет ему оправдания, пытается убедить себя и ее, что черное — это белое.
— Машенька, — сказала она, и ее голос был полон бесконечной усталости. — Человек, который любит, никогда не начнет знакомство с матерью своей невесты с вопроса о ее квартире. Человек, который любит, будет уважать тебя, твоих близких, твой дом. А этот человек… он не любит тебя. Он любит то, что он может от тебя получить.
— Это неправда! — закричала Маша. — Ты его не знаешь. Он самый лучший. А ты… ты, наверное, просто не хочешь моего счастья. Ты боишься остаться одна.
Этот удар был еще страшнее, чем вопрос Антона. Ее собственная дочь обвинила ее в эгоизме.
С этого дня между ними началась холодная война. Маша стала реже звонить, реже приезжать. А когда приезжала, то все разговоры сводились к одному. Она, явно повторяя слова Антона, говорила о том, что матери нужно думать о будущем детей, что цепляться за старую квартиру эгоистично, что они могли бы сделать там прекрасный ремонт и жить все вместе.
— Мам, мы же не выгоняем тебя, — говорила она. — Мы будем жить с тобой, заботиться о тебе. Просто квартира будет оформлена на нас. Какая разница? Она же все равно мне достанется.
— Разница огромная, Маша, — пыталась объяснить Вера Павловна. — Это мой дом. Моя единственная собственность. Моя независимость. И пока я жива, я хочу чувствовать себя здесь хозяйкой, а не гостьей.
Но Маша ее не слышала. Она была ослеплена любовью и умелой манипуляцией своего жениха. Она искренне верила, что мать упрямится из вредности, из-за «старорежимных» взглядов.
Вера Павловна страдала. Она видела, как ее дочь отдаляется, как между ними растет стена непонимания. Она видела, как этот чужой человек разрушает самое дорогое, что у нее было. Она почти готова была сдаться. Продать душу дьяволу, переписать эту проклятую квартиру, лишь бы вернуть расположение дочери.
Но потом она вспоминала свой последний разговор с мужем, незадолго до его ухода. Он, уже тяжело больной, взял ее за руку и сказал: «Вера, пообещай мне одно. Что бы ни случилось, никогда не позволяй никому себя унижать. Ты — королева. И твой дом — твое королевство. Никому не отдавай свои ключи».
И она поняла, что не может. Не имеет права. Это было бы предательством не только по отношению к мужу, но и по отношению к себе.
Развязка наступила через месяц. Маша приехала к ней, решительная и холодная.
— Мама, я пришла сказать, что мы с Антоном подали заявление в ЗАГС. Свадьба через два месяца.
— Я рада за тебя, доченька, — тихо сказала Вера Павловна.
— Мы хотим жить отдельно. Антон нашел прекрасную квартиру в ипотеку. Но нам нужен первоначальный взнос. Большой.
Она замолчала, глядя на мать выжидающе. Вера Павловна все поняла.
— У меня нет таких денег, Маша. Вся моя пенсия уходит на жизнь и лекарства.
— Я знаю, — кивнула Маша. — Но у тебя есть квартира. Ты можешь ее продать. Купишь себе что-нибудь поменьше, на окраине. А разницу отдашь нам. На наше будущее.
Вера Павловна смотрела на дочь и видела перед собой не свою девочку, не свою Машеньку. Это была расчетливая, холодная женщина, которая пришла торговаться с матерью, выставляя на продажу ее жизнь, ее память, ее дом.
— Нет, — сказала она.
— Мама, я прошу тебя помочь, — Маша повысила голос. — Твоя единственная дочь выходит замуж.
— А я пытаюсь спасти тебя от человека, которому от тебя нужны только деньги и эта квартира.
— Я не нуждаюсь в твоем спасении! — закричала Маша. — Я люблю его. И если ты не можешь принять мой выбор, если ты не хочешь нам помочь, значит, так тому и быть. Но тогда не жди, что я буду приезжать к тебе. У меня будет своя семья. Своя жизнь.
Она встала, готовая уйти. Вера Павловна поняла, что это конец. Она должна была сделать выбор.
— Хорошо, — сказала она, и ее голос был полон бесконечной любви и бесконечной боли. — Я помогу тебе.
Маша остановилась, на ее лице промелькнула торжествующая улыбка.
— Я дам тебе денег. Ровно столько, сколько тебе нужно на первоначальный взнос.
— Но… откуда? — растерялась Маша. — Ты же говорила…
— Я продам библиотеку. И все фамильные драгоценности. Думаю, этой суммы хватит.
Маша смотрела на нее, и до нее, кажется, начало что-то доходить. Библиотека, которую собирали три поколения их семьи. Драгоценности ее прабабушки. Это было не просто имущество. Это была их история, их корни.
— А квартира? — прошептала она.
— А квартира останется со мной, — твердо сказала Вера Павловна. — Это мой дом. И я в нем умру. Я дам тебе денег на твое будущее, доченька. Но свой дом я тебе не отдам. Потому что я боюсь, что когда твой Антон получит то, что хотел, ты останешься и без квартиры, и без мужа. И тебе нужно будет место, куда ты сможешь вернуться. И я хочу, чтобы это место у тебя было.
Она встала, подошла к дочери и обняла ее. Маша стояла, как каменная, а потом вдруг зарыдала, прижавшись к ней, как в детстве. Она плакала долго, горько, и в этих слезах было все: и ее слепая любовь, и ее чувство вины, и, может быть, первое, смутное прозрение.
Вера Павловна продала книги. Она относила их букинисту стопку за стопкой, и с каждой стопкой от нее уходила часть ее души. Она отдала дочери все деньги. Маша взяла их, не глядя ей в глаза.
Они поженились. Вера Павловна на свадьбе не была, ее не пригласили. Она видела фотографии в интернете: счастливая Маша, торжествующий Антон.
Они не общались почти год. Вера Павловна жила в своей опустевшей квартире, в оглушительной тишине. Она ждала.
И однажды телефон зазвонил. Она взяла трубку и услышала тихий, заплаканный голос дочери.
— Мама… можно я приеду?
— Приезжай, доченька, — ответила она. — Я жду.
Она не стала ни о чем расспрашивать. Она просто пошла на кухню ставить чайник и доставать из буфета ту самую синюю чашку с отколотой ручкой. Ее королевство было готово принять свою заблудшую принцессу. И это было единственное, что имело значение.
