— Мам, мы не приедем на твой день рождения.
— Как это не приедете?! У меня гости будут!
Лена слушала телефонный разговор мужа и машинально поглаживала мамину брошь — серебряную веточку с жемчужинками. Полгода назад мама ушла из жизни, и дом до сих пор казался пустым.
— Лене тяжело, мама. Она ещё не отошла от удара.
— Тем более надо отвлекаться! Что она, вечно дома сидеть будет?
Михаил прикрыл трубку:
— Лен, может, правда съездим? Хоть на часок.
Лена видела, как он устал от её молчания, от вечной печали в квартире. Когда мама болела, он помогал не жалуясь. Теперь терпеливо ждал, когда жена вернётся к жизни.
— Ладно. Но ненадолго.
Антонина Петровна встретила их с деланой радостью. В квартире пахло праздничными салатами, звенели бокалы. Золовка Виктория порхала между гостями — тридцать лет, но держалась как капризная девочка.
— Ленуська! — она чмокнула в щёку. — Как дочурка поживает?
— Нормально.
— А няню держите? Дорого небось?
Лена промолчала. Няня — соседка-пенсионерка за символическую плату, но Виктории не объяснишь.
— Садитесь, садитесь, — засуетилась Антонина Петровна. — Миша, наливай всем красного сухого.
Лена устроилась в углу стола. Вокруг смеялись, делились новостями, а она думала о маме. Та любила праздники, говорила: «Людей надо видеть, Лена. Иначе зачерствеешь».
Жаль, мама не знала, каких людей придётся видеть.
— А помнишь, Лена, твоя мама в прошлом году пирог пекла к моему дню рождения? — вдруг сказала свекровь.
У Лены сжалось сердце. Да, пекла. Последний раз в жизни.
— Жаль, внучку не увидела, — добавила Антонина Петровна. — Впрочем, может, и к лучшему. Больные люди детям только мешают.
Михаил дёрнулся:
— Мама!
— А что? Я ничего такого не сказала.
К десяти гости разошлись. Остались только свои — Михаил с Леной, Виктория и тётя Галина.
— Ну что, именинница, — тётя подняла бокал, — последний тост за хозяйку!
Антонина Петровна встала, и в глазах у неё заплясали странные огоньки:
— Спасибо всем за подарки, за внимание. Но хочу поговорить о серьёзном.
Она обняла Викторию за плечи:
— Доченьке моей уже тридцать. Пора личную жизнь устраивать, семью создавать. А для этого нужно отдельно жить.
Лена почувствовала холодок в животе.
— Поэтому, Мишенька, — свекровь улыбнулась, — ты с женушкой подумайте, когда Викочку в освободившуюся квартирку переселять будете.
Тишина. Даже тётя Галина замерла с бокалом у губ.
— В какую освободившуюся? — медленно спросил Михаил.
— Да в мамину Ленину, конечно! Она же теперь пустует практически.
Лена почувствовала, как внутри всё обрывается. Пустует? Там ещё стояло мамино кресло, висели фотографии, лежали книги…
— Мама, — Михаил побледнел, — эта квартира принадлежит жене.
— Ну и что? — Антонина Петровна пожала плечами. — Можете дальше сдавать, коли деньги нужны. А Викочка где жить будет?
— Сама разберётся.
— Как сама?! — взвилась Виктория. — Я твоя сестра! У вас две квартиры, а мне даже угла нет!
— Михаил, — свекровь прищурилась, — ты что, не мужик? Не можешь решить, как правильно семейным добром распорядиться?
— Это не семейное добро!
— А чьё? — Виктория ткнула пальцем в Лену. — Её? А она что, не жена тебе? Или жадная такая, что родственникам помочь не хочет?
Лена медленно поднялась, расстегнула мамину брошь:
— Михаил. Мы уходим.
— Стойте! — закричала Виктория. — Что за капризы? Семья или нет?
Лена обернулась:
— Какая семья? Когда мама болела — кто пришёл помочь? Когда хоронили — где вы были?
— А что мы могли? — Антонина Петровна замахала руками. — Мы не врачи!
— Просто быть рядом.
Лена сжала в кулаке серебряную веточку:
— Вы ждали, когда она уйдёт. Чтобы поделить наследство.
— Чушь собачья! — Виктория топнула ногой. — Подумай головой — зачем одной бабе две квартиры? Жадность это называется!
— Жадность? — голос Лены стал тихим и холодным. — А что вы предлагали взамен? Благодарность? Или только требования?
— Мы семья! Семье помогают без торгов!
— Тогда где была семья, когда мне нужна была помощь?
Михаил взял жену под руку:
— Всё. Уходим.
— Уходите! — кричала свекровь им вслед. — Только помните — родню не выбирают! Ещё приползёте на коленях!
В машине молчали. Михаил заводил двигатель дрожащими руками.
— Прости их, — сказал он наконец. — Они просто…
— Они показали, кто они есть, — перебила Лена.
Дома она положила мамину брошь в шкатулку. Больше не наденет.
Прошло полгода. Лена устроилась на работу, Настя начала ходить. С родственниками мужа тишина.
В субботу утром зазвонил телефон:
— Леночка, деточка! Это я, Антонина Петровна!
Лена чуть не положила трубку.
— Слушаю.
— Не сердись, милая! У нас радость — Викочка замуж выходит! За инженера, квартира у него собственная, трёхкомнатная!
Лена молчала.
— Так вот, мы больше ни в чём не нуждаемся. Квартирный вопрос решился сам собой. А тот разговор на дне рождения — забудь, я сгоряча наболтала.
Лена подошла к зеркалу. В отражении — спокойное лицо. Никакой злости, только ясность.
— Поздравляю Викторию.
— Леночка, давайте мириться! Семья всё-таки. Михаилу небось тяжело без матери…
— Антонина Петровна, — сказала Лена ровно, — хорошо, что у Виктории всё устроилось. Но мириться мы не будем.
— Как это?! Почему?!
— Потому что вы не изменились. Просто нашли другое решение своих проблем.
— Но я же извиняюсь! Что ещё нужно?!
Лена посмотрела на шкатулку с маминой брошью:
— Ничего не нужно. До свидания.
— Кто звонил? — спросил Михаил, выходя из кухни.
— Твоя мать. Виктория выходит замуж.
— Серьёзно? А что она хотела?
— Помириться. Теперь, когда им от нас ничего не надо.
Лена открыла шкатулку, достала мамину брошь. Серебро потускнело, но жемчужинки ещё блестели.
— Мама всегда говорила: «Людей надо видеть, иначе зачерствеешь», — улыбнулась Лена. — А я поняла — их надо понимать. И не всякий человек заслуживает место в твоём сердце.
Она аккуратно положила украшение обратно. Не выбросила, не спрятала — оставила как память о маме, а не как напоминание об ударе.
— Что теперь будем делать? — осторожно спросил Михаил.
— Жить своей жизнью. Растить дочку. Быть счастливыми.
Михаил кивнул. Он понял.
За окном светило весеннее солнце, освещая их квартиру — ту самую, которую когда-то хотели отобрать чужие люди. Теперь это был просто дом. Их дом.
В детской закопошилась проснувшаяся Настя. Лена пошла к дочке, а Михаил остался у окна, глядя на улицу. Жизнь продолжалась. Без лишних людей она стала легче.
