Оля проснулась от звука льющейся воды и приглушённых голосов за стеной. Снова спорили из-за ванной. Антон с утра пораньше занял душ, а его жена теперь возмущалась, что горячая вода закончится.
Господи, когда же это кончится?
Она накинула халат и прошла на кухню. Заварила чай в своей кружке — единственной вещи, которая здесь принадлежала только ей. Остальное всё было чужое: посуда, мебель, даже полотенца.
— Доброе утро, Олечка, — свекровь появилась в дверях как всегда эффектно, в шелковом халате цвета бордо, с чашкой кофе в руках. — Как спалось? Не мешали?
От Тамары Николаевны исходил аромат дорогого крема и кофе с корицей. Она поправила очки на переносице, окинула взглядом Олю — сверху донизу, оценивающе.
— Нормально спалось, спасибо, — Оля сжала кружку в ладонях. Керамика была тёплой, успокаивающей.
— Ты же понимаешь, мы все здесь временно, — свекровь присела на край табурета, не садясь полностью. — Вот решим вопрос с квартирами, и каждый найдёт своё место. Семья — это когда каждый знает своё место…
В голосе Тамары Николаевны звучала показная нежность, но Оля уловила холодок. Как всегда, когда свекровь произносила слово «семья», Оля чувствовала себя исключённой из этого понятия.
В кухню ввалился Антон в домашних шлёпанцах и мятой футболке. Бросил взгляд на Олю, усмехнулся.
— А, наша квартирная комиссия уже в сборе, — он плюхнулся на стул, потянулся за сахарницей. — Ну и зачем вам ещё квартира, Олечка? Здесь же так уютно, по-семейному.
Тамара Николаевна одобрительно кивнула сыну.
— Антоша прав. Зачем разбегаться? Мы же планировали большую семью, внуков растить вместе…
— Но вы же говорили, что Антон с Леной переедут в однушку, — тихо произнесла Оля. — А мы останемся здесь с ребёнком.
— Планы — это одно, а жизнь — другое, — Антон размешивал сахар в чае, металлическая ложечка звенела о фарфор. — Я здесь жил годами, считаю — тут мой дом. Мы с Леной как раз тут обжились.
Оля почувствовала, как внутри что-то сжалось. Снова. Всё те же обещания, всё та же неопределённость.
— Ладно, не будем сейчас об этом, — свекровь встала, поправила халат. — Игорь утром заедет, тогда и поговорим всей семьёй.
Она ушла, оставив после себя запах дорогих духов и недосказанность. Антон допил чай и тоже исчез в глубине квартиры.
Оля осталась одна на кухне. Машинально перебирала связку ключей, лежавшую на столе — ключи от подъезда, от этой квартиры, от машины мужа. Но ни одного ключа от чего-то по-настоящему своего у неё не было.
Я же просто хочу свой уголок…
За окном шумела Москва, люди торопились по своим делам, в свои дома. А она сидела в чужой кухне и пила чай из единственной своей кружки.
На тумбочке в прихожей лежали документы на ту самую однушку — формально она принадлежала Игорю. Но каждый раз, когда заходила речь о переезде туда, всплывали новые препятствия. То ремонт нужен, то Антон против, то свекровь находила другие причины.
А что, если ничего не изменится? Что, если мне всю жизнь теперь быть гостьей?
Оля допила чай и пошла собираться. Сегодня у неё была встреча с врачом — плановый осмотр. В последние дни её тошнило по утрам, и она подозревала…
Но сначала нужно дождаться Игоря и очередного семейного совета. Может быть, на этот раз что-то решится по-настоящему.
Через полчаса Оля сидела в аптеке, держа в руках тест на беременность. Пальцы дрожали, и она несколько раз перечитала инструкцию, хотя знала её наизусть.
Две полоски.
Сердце заколотилось так громко, что, казалось, его слышно в соседней кабинке. Радость и страх смешались в один ком где-то под рёбрами.
Ребёнок. У нас будет ребёнок.
Она прислонилась к холодной кафельной стенке, зажмурилась. В голове промелькнули картинки: детская коляска в тесной прихожей, плач малыша среди чужих голосов, бесконечные обсуждения, кто где будет спать…
Нет, всё будет хорошо. Теперь они точно дадут нам жильё.
Игорь встретил её у подъезда. Увидев её лицо, сразу понял.
— Правда? — он обнял её, прижал к себе. — Мы будем родителями?
— Да, — прошептала Оля в его плечо. — Я только что узнала.
— Мама будет в восторге! Она так ждала внуков… — Игорь отстранился, посмотрел ей в глаза. — Теперь всё точно решится с квартирой. У тебя будет место, у нас будет дом.
Поднимаясь по лестнице, Оля сжимала в кармане маленькую коробочку от теста. Кусочек пластика, который изменил всё.
Тамара Николаевна действительно была в восторге. Она ахала, обнимала, даже прослезилась.
— Наконец-то! Наконец-то в нашем доме будет ребёнок! — она гладила Олин живот, хотя там ещё ничего не было видно. — Теперь некуда деваться, у нас будет настоящий внук!
Но потом свекровь поправила очки, и в её голосе появились привычные нотки.
— Конечно, надо с квартирой решить аккуратно… Не спешить. Ребёнку нужна стабильность, а не переезды туда-сюда.
— Мама, но мы же договаривались… — начал Игорь.
— Договаривались-то договаривались, но теперь всё по-другому. Внук — это серьёзно, — Тамара Николаевна встала, расправила плечи. — Я подумаю, как лучше всё устроить.
Вечером, когда они лежали в темноте, Игорь шептал Оле на ухо:
— Не переживай. Мама не сразу согласится, она всегда так. Но теперь у тебя точно будет место в этой семье.
Оля гладила ещё плоский живот и думала о маленьком одеяльце, которое видела сегодня в магазине. Мягкое, тёплое, в мелкий горошек.
Теперь всё изменится. Обязательно изменится.
За стеной Антон включил телевизор погромче, кто-то хлопнул дверцей шкафа. Чужая жизнь текла своим чередом, а где-то внутри Оли зарождалась новая.
Сын родился в октябре, когда за окном кружили жёлтые листья. Крошечный, морщинистый, с крепкими кулачками. Оля смотрела на него и не могла поверить — это её ребёнок, её кровь.
Домой их встречала вся семья. Тамара Николаевна накрыла стол в гостиной, достала лучший сервиз. Свёкр принёс цветы, жена Антона испекла пирог.
— Покажите мне моего внука! — свекровь протянула руки, и Оля осторожно передала ей свёрток.
— Он на Игоря похож, — Тамара Николаевна качала малыша, её лицо светилось. — Смотрите, какие пальчики, какие ноготочки… Это теперь наш смысл, наша радость.
Впервые за все месяцы жизни в этом доме Оля почувствовала себя нужной. Её не просто терпели — её благодарили за то, что она подарила семье продолжение.
— Теперь нам точно нужно определиться с жильём, — сказал Игорь, разливая чай. — Малышу нужна своя комната.
— Конечно, конечно, — кивнула свекровь, не отрывая взгляда от внука. — Всё для него, всё для нашего мальчика.
— Мам, ну когда же Антон с Леной переедут? — настаивал Игорь. — Мы договаривались ещё до свадьбы.
Антон поперхнулся чаем.
— Да что вы как коршуны налетели? Ребёнок только родился, а вы уже квартиры делите, — он вытер губы салфеткой. — Подождите хоть месяц-другой.
— Но где малыш будет спать? — тихо спросила Оля. — У нас даже кроватку негде поставить.
— Ничего, пока в вашей комнате поживёт, — отмахнулась Тамара Николаевна. — Главное, чтобы всё было честно. Внука не обидим, а остальное — потом разберёмся.
Вечером, когда гости разошлись, а малыш уснул в переносной люльке, свекровь задержалась на кухне. Мыла посуду, что было для неё непривычно.
— Всё хорошо, Олечка, — она обернулась через плечо. — Но не забывай, кто здесь хозяйка. Внук — это прекрасно, но семья у нас уже сложившаяся.
Оля кивнула, качая люльку. В груди поселилось странное чувство — она была благодарна за принятие, но вместе с тем ощущала себя просто инкубатором для наследника.
Я — просто упаковка для внука?
Сын засопел во сне, сжал кулачки. Такой маленький, беззащитный. Ради него она готова была терпеть что угодно. Даже роль временной хозяйки чужого счастья.
Прошло три месяца. Антон не только не собирался съезжать, но и завёз ещё мебель — новый диван, большой шкаф. Его жена Лена развесила по стенам картины, расставила свои безделушки на полках.
Оля сидела с сыном на руках и смотрела, как они обустраиваются всё основательнее. Малыш сопел у неё на груди, время от времени морщил носик во сне.
— Слушай, может, хватит уже намёки бросать? — Игорь стоял в дверях, наблюдая за братом, который вешал на стену большую картину. — Мы договаривались, что вы переедете после рождения ребёнка.
— А что случилось-то? — Антон даже не обернулся. — Места всем хватает. Или ты хочешь нас на улицу выгнать?
— Не на улицу, а в однушку, которая формально моя!
— Формально-то твоя, но покупалась на мамины деньги, — Лена подняла голову от журнала. — И мы тут уже столько сил вложили, столько уюта создали…
Игорь растерянно посмотрел на Олю. Она слегка покачала головой — не хотела становиться причиной семейной ссоры.
Вечером пришла Тамара Николаевна. Села в кресло напротив, поправила очки. Этот жест Оля уже научилась расшифровывать — сейчас будет важный разговор.
— Дети мои, я тут подумала… — свекровь говорила медленно, взвешивая каждое слово. — Зачем торопиться? Внук маленький, лишние переезды ему вредны. А Антон с Леной тут уже обжились, у них свой быт налажен.
— Но мама, — начал Игорь.
— Не перебивай. Я знаю, вы хотите отдельно жить, это понятно. Но пока малыш подрастёт… А там посмотрим. Может, вам и здесь понравится.
Оля чувствовала, как внутри разливается холод. Знакомое ощущение — когда обещания превращаются в воздух, когда надежды рассыпаются, как карточный домик.
Опять. Опять всё откладывается.
— А третья квартира? Четырёхкомнатная? — спросила она тихо. — Вы же говорили, что продадите её и купите нам что-то подходящее…
— Ах да, четырёхкомнатная, — Тамара Николаевна махнула рукой. — Там сейчас ремонт нужен, да и рынок нестабильный. Кризис же, курс скачет. Не время продавать.
Сын заворочался у Оли на руках, почувствовав её напряжение. Она прижала его к себе, вдохнула запах макушки — молочный, сладкий, родной.
— Мы с малышом поедем к моей маме, — сказала она, не поднимая глаз. — Хотя бы на время, пока вы решите.
Повисла тишина. Тамара Николаевна сняла очки, протерла их платочком.
— Как знаешь, Олечка. Только помни — там у тебя не дом, а временное пристанище. А здесь — твоя семья.
Игорь сжал кулаки, но промолчал. Оля поняла — он не готов выбирать между матерью и женой. По крайней мере, сейчас.
В ту же ночь она собрала сумку. Детские вещи, документы, самое необходимое. Сын спал в переносной люльке, посапывая носиком.
Это не поможет, — эхом отдавались в голове слова мужа.
Но оставаться было ещё хуже. Здесь она чувствовала себя не матерью, а временной няней для чужой радости.
Мамина квартира встретила тишиной и запахом домашней выпечки. Вера Борисовна сразу взяла внука на руки, не задавая лишних вопросов. Просто обняла дочь одной рукой и погладила по голове, как в детстве.
— Располагайтесь, — сказала она просто. — Чай готов, пирожки в духовке.
Оля рухнула на диван в своей детской комнате. Здесь всё было знакомым — обои в мелкий цветочек, которые она выбирала в четырнадцать лет, мамина шкатулка с нитками на комоде, мягкий свет настольной лампы.
Сын лежал рядом, разглядывал потолок серьёзными глазками. Впервые за месяцы Оля почувствовала, что может расслабиться.
— Мам, а что если мы останемся здесь надолго? — спросила она за ужином.
Вера Борисовна отложила вилку, задумалась.
— Знаешь, я тут думала… — она говорила осторожно, подбирая слова. — У меня есть небольшие сбережения. Можем купить мне крохотную студию, оформим на меня, а вы будете жить здесь спокойно. Платить ипотеку — не проблема, я же ещё работаю.
Оля почувствовала, как на глаза навернулись слёзы.
— Но это же твоя квартира, мам…
— Моя — значит, могу распоряжаться, как хочу, — Вера Борисовна улыбнулась. — А я хочу, чтобы у моего внука был дом. Настоящий дом.
Вечером, когда сын уснул, Оля сидела на кухне и слушала, как мама играет на старом пианино. Простую мелодию, которую наигрывала ещё в Олином детстве.
Телефон зазвонил около десяти. Игорь.
— Оль, давай поговорим, — голос у него был усталый. — Я хочу приехать.
— Приезжай.
Он появился через час с букетом цветов и виноватым лицом.
— Мне стыдно, — сказал он сразу, не садясь. — Я не смог выбрать сразу. Не смог защитить тебя.
Оля молчала, качая сына. В груди всё ещё жила боль — острая, обжигающая.
— Я думал, мама поймёт, передумает… — Игорь сел рядом на диван. — Но она… Она сказала, что ты сама уехала, значит, сама не хочешь быть семьёй.
— А ты что думаешь?
— Я думаю, что я трус. И что мне тридцать четыре года, а я до сих пор боюсь маминого неодобрения.
Игорь протянул руку, коснулся сыновней щёчки.
— Давай попробуем всё снова, — попросил он. — Я поговорю с мамой серьёзно. Объясню, что у нас должна быть своя жизнь.
Оля посмотрела на него долго, изучающе. Крутил обручальное кольцо на пальце — привычка, которая выдавала его нервозность.
— Знаешь что, — сказала она медленно. — Я не вернусь в старую жизнь. Я больше не буду ждать милостей и доказывать, что достойна уважения.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что если хочешь идти со мной, тебе придётся стать мужем, а не сыном. Выбирать нашу семью, а не мамино мнение.
Игорь молчал, переваривая её слова.
— Я готов, — сказал он наконец. — Но дай мне время всё уладить.
— У тебя есть месяц, — Оля встала, взяла сына на руки. — Мама предлагает купить студию, чтобы мы остались здесь. Если ты не определишься за месяц, я соглашусь.
В маминой квартире было тепло и тихо. За окном шумела вечерняя Москва, но здесь, в этих стенах, Оля впервые за долгое время чувствовала себя дома.
Месяц прошёл быстро. Игорь приезжал каждый день после работы, помогал с малышом, ужинал вместе с ними. Но домой всё равно уходил к матери.
— Она не может понять, — объяснял он. — Говорит, что я отрезаю себя от семьи ради капризов.
— Капризов? — Оля кормила сына, стараясь говорить спокойно. — Желание иметь свой дом — это капризы?
— Я не так сказал…
— Именно так. И пока ты не поймёшь разницу между семьёй и зависимостью, ничего не изменится.
В последний день месяца Тамара Николаевна позвонила сама.
— Олечка, дорогая, — голос у неё был сладкий, как патока. — Игорь сказал, ты хочешь купить какую-то студию? Зачем такие траты? Возвращайся к нам, мы всё обсудим.
— Спасибо, но я уже приняла решение.
— Ты же понимаешь, — тон изменился, стал жёстче, — что без нас вы никто? Денег у вас нет, связей нет. А я могла бы помочь…
— За какую цену?
— За цену уважения к старшим и благодарности за всё, что мы для вас делаем.
Оля посмотрела на сына, который лежал на развивающем коврике и пытался дотянуться до яркой игрушки. Его мир был простым и честным — хочешь что-то получить, тянись сам.
— Знаете что, Тамара Николаевна, — сказала она медленно. — Благодарность нельзя вымогать. И уважение тоже. Это даётся добровольно или никак.
— Ты забываешься! Я могу лишить тебя всего!
— Чего именно? — Оля почувствовала странное спокойствие. — Квартиры, которую вы всё равно не даёте? Семьи, в которой я всё равно чужая? Мужа, который боится сказать вам «нет»?
Повисла тишина.
— Ты пожалеешь, — процедила свекровь и повесила трубку.
Вечером Игорь пришёл мрачный, подавленный.
— Мама сказала, если я выберу тебя, то больше мне не сын, — сел он на край дивана, не снимая куртки. — И денег на квартиру не даст никогда.
— И что ты ответил?
— Что я уже взрослый мужчина и имею право на собственную семью.
Впервые за всё время знакомства с ним Оля почувствовала гордость за мужа.
— Это было трудно?
— Трудно, — кивнул он. — Но правильно.
На следующий день они подписали документы на студию. Маленькая, всего двадцать квадратов, но официально оформленная на Веру Борисовну. Ипотеку Оля брала на себя.
Возвращаясь домой с банка, она шла медленно, толкая коляску. Сын спал, пощёлкивая губами — видел, наверное, молочные сны.
Теперь у нас есть дом. Не большой, не роскошный, но наш.
Новая квартира пахла краской и надеждой. Оля расставляла вещи, развешивала детские фотографии, устанавливала кроватку у окна. Игорь собирал книжные полки, насвистывая мелодию.
Сын сидел на развивающем коврике и пытался встать, держась за край дивана. Ножки дрожали, он покачивался, но упорно тянулся вверх.
— Смотри, — тихо позвала Оля мужа.
Игорь обернулся как раз в тот момент, когда сын сделал первый шаг. Неуверенный, шаткий, но самостоятельный.
— Молодец, сынок! — Игорь подхватил его на руки. — Первые шаги в собственном доме!
За окном была видна Москва — шумная, спешащая, равнодушная. Но здесь, в этих четырёх стенах, царила особая атмосфера — атмосфера семьи, которую они строили сами.
Вечером, когда сын уснул, Оля готовила ужин на крошечной кухне. Игорь читал газету, время от времени поглядывая на жену. Между ними не было недосказанности — впервые за долгое время.
Зазвонил телефон. На экране высветилось: «Свекровь».
Оля посмотрела на мужа. Тот покачал головой.
— Не бери. Пусть привыкает, что мы принимаем решения сами.
Телефон замолчал, потом зазвонил снова. И снова. На четвёртый раз Игорь выключил звук.
— Не жалеешь? — спросила Оля, подавая тарелку с супом.
— О чём?
— О том, что выбрал нас вместо неё.
Игорь задумался, прожёвывая хлеб.
— Знаешь, я понял одну вещь, — сказал он медленно. — Мама меня любит, но любовь не должна душить. А с ней я всегда чувствовал себя виноватым — в том, что взрослею, что хочу своей жизни, что не оправдываю её ожиданий.
— А сейчас?
— Сейчас я впервые чувствую себя мужчиной, а не сыном. Мужем и отцом.
После ужина они сидели на диване, смотрели в окно. Москва мерцала огнями, где-то далеко гудели машины, где-то лаяли собаки. Обычная вечерняя суета большого города.
Оля думала о пройденном пути — от надежд до разочарования, от унижения до освобождения. Странно, но она была благодарна свекрови за жёсткий урок. Если бы не её откровенная неприязнь, Оля могла бы годами жить в иллюзии, что когда-нибудь станет своей в чужой семье.
— А знаешь, что самое главное я поняла? — сказала она вслух.
— Что?
— Что быть хозяйкой — это не про квартиру. Это про себя. Про право решать, как жить, с кем общаться, что терпеть, а что нет.
Сын зашевелился в кроватке, причмокнул во сне. Оля подошла к нему, поправила одеяло. Такой маленький, но уже такой самостоятельный — сделал же первый шаг по собственной воле, никто его не принуждал.
Будь таким всегда, — мысленно пожелала она. — Не жди, пока тебе дадут разрешение жить. Просто живи.
Телефон мигнул — пришло сообщение. От свекрови. Фотография — их дом, большой, красивый, с ухоженным садом. И подпись: «Могли бы жить здесь, но выбрали нищету».
Оля показала Игорю. Тот покачал головой, удалил сообщение.
— Она не понимает, — сказал он. — Нищета — это не размер квартиры. Нищета — это когда у тебя нет права голоса в собственной жизни.
Оля открыла окно. В лицо пахнул прохладный воздух, где-то внизу смеялись дети, возвращаясь из школы. Жизнь продолжалась — простая, обычная, но честная жизнь обычных людей, которые сами строят своё счастье.
Она больше не была гостьей в чужом доме. Она была хозяйкой своего.
