Ольга всегда гордилась своей квартирой. Небольшая, конечно, всего тридцать восемь метров, зато её собственная, купленная в двадцать пять лет в ипотеку, которую она выплатила сама, без чужих подачек. Эта однушка была её крепостью, её доказательством самой себе, что она — взрослая, самостоятельная женщина.
И когда появился Игорь, ей казалось, что всё складывается как надо: муж, уют, два комплекта полотенец на сушилке, общий ужин по вечерам. «Наш дом», — сказал он в первый же день, глядя на аккуратно расставленные кружки и подушки на диване. «Женская рука», — добавил с довольной улыбкой. Тогда Ольга даже расчувствовалась: приятно, когда ценят.
Но чем дольше они жили вместе, тем яснее становилось, что слово «наш» в устах Игоря имело очень специфический оттенок. «Наш» — значит, его и мамы.
Людмила Петровна звонила почти каждый день. Сначала невинно: «Ну как вы там?», «Что готовите?», «Игорёша, не простудись». Потом — всё чаще с жалобами: то давление скачет, то соседка косо посмотрела, то «я одна, как собака». Игорь выслушивал, охал, ахал, а потом приходил домой и начинал:
— Оль, ну понимаешь, ей тяжело одной. Она всё-таки в возрасте…
— Шестьдесят два — это ещё не дряхлость, — отрезала Ольга, снимая куртку.
— Но ей нужна поддержка. Мать в беде.
Она тогда только фыркнула. Какая беда? Пенсия у женщины есть, квартира своя есть. Да, старенький район, но жить можно. А ей, Ольге, тридцать два, и она только-только почувствовала вкус свободы: никаких соседей по комнате, никаких съёмных углов. И вдруг снова?
— Игорь, — сказала она однажды, когда он осторожно завёл разговор про «может, мама временно у нас поживёт». — Тут даже вдвоём тесно. Ты сам замечал: утром очередь в ванную, вечером я на кухне, ты телевизор орёшь. А втроём — это вообще как?
Он пожал плечами.
— Ну, можно ширму поставить… или надувной матрас.
Она засмеялась — сначала искренне, потом уже зло.
— Ты серьёзно? Мама в комнате за ширмой? Это ж не жизнь, а коммуналка в худшем виде.
Игорь замялся, но через день снова заговорил о том же. Только уже настойчивее:
— Ей там страшно одной. Ты не понимаешь. Я обязан помочь.
Ольга чувствовала, как внутри поднимается раздражение. «Обязан» — хорошо, но почему обязанность должна превращаться в её проблему?
Обычные вечера стали напоминать переговоры на грани скандала. Ольга ставила на плиту кастрюлю, помешивала суп и мысленно считала до десяти, когда Игорь снова начинал:
— Ну ты просто эгоистка. Не хочешь понять, что у человека нет никого, кроме нас.
— Семья — это мы с тобой, — отвечала она, хлопая дверцей холодильника. — Ты и я. Два человека.
— А моя мама?
— Твоя мама — твоя мама. Но не моя.
И тишина. Минут на пять. Потом снова шёпот обвинений: «жестокая», «равнодушная».
Ольга пыталась говорить спокойно, приводила аргументы: маленькая кухня, тесный санузел, отсутствие личной жизни. Но Игорь слушал только половину, остальное пропускал мимо ушей.
Кульминация случилась вечером в пятницу. Ольга вернулась с работы уставшая, с пакетом продуктов. В руках порвалась ручка, яблоки покатились по подъезду, и она уже входила домой раздражённая и взвинченная.
А Игорь сидел на диване, довольный, с чашкой чая, и выдал без прелюдий:
— Всё, я решил. Завтра мама переезжает к нам.
Она поставила пакет на стол так, что банка сметаны чуть не треснула.
— Ты что сказал?
— Я решил, — повторил он. — Маме тяжело. Я не могу иначе. Она приедет завтра с вещами.
— А я? Я вообще в курсе была? — голос у Ольги сорвался.
— Ну а что ты? Тебе-то какая разница? Места хватит. В крайнем случае… ну… тебе можно в коридоре поставить кровать.
Он сказал это буднично, как будто предлагал переставить табуретку.
Ольга замолчала. В голове шумело. Её собственная квартира. Её маленькая крепость, которую она строила годами. И вдруг — «место в коридоре».
— Ты вообще головой думаешь? — тихо спросила она, чувствуя, как дрожат руки. — В моей квартире ты меня в коридор собрался выставить?
— Да не начинай. Ты всё утрируешь. Это временно.
— Временно — это на неделю. А у тебя — навсегда.
Она резко захлопнула дверцу шкафа, так что посуда зазвенела. И впервые за всё время закричала:
— Нет! Она сюда не переедет!
Игорь встал, лицо у него побагровело.
— Ты эгоистка! Ты не женщина, а камень! Мать в беде, а ты…
Ольга взяла сумку и молча вышла на лестничную клетку, захлопнув за собой дверь. Сердце колотилось так, что в висках стучало. Она знала: конфликт только начался, и остановиться он уже не сможет.
Ольга не спала почти всю ночь. Ходила из угла в угол, пила воду, потом включала ноутбук и листала ленту новостей без смысла. В голове крутилась только одна фраза: «место в коридоре».
Её, хозяйку квартиры, в коридор.
К утру она уже знала: уступать нельзя. Ни сантиметра. Потому что если пустит свекровь в дом, обратно не выгонишь — ни по закону, ни по совести.
Игорь пришёл с работы раньше обычного. Зашёл, поставил пакеты на пол и объявил тоном мэра, открывающего новый мост:
— Мамина соседка согласилась помочь. Сегодня вечером перевезём её вещи.
Ольга сидела за столом с чашкой кофе и даже не подняла головы.
— Нет, — сказала она спокойно.
— Что «нет»?
— Нет — не переезжает.
Он поставил руки в бока.
— Ты упрямишься? Ты же понимаешь, что я всё равно сделаю по-своему?
— Попробуй.
Его перекосило. Взял пакет с продуктами, со злостью бухнул на стол.
— Оля, мать одна! Ей тяжело! Ты бы сама попробовала!
— Я сама попробовала! Семь лет в ипотеке на шее — это тяжело. Ты хоть раз заплатил?
— Я тогда ещё в институте был! — выкрикнул он.
— Вот именно. А теперь ты мне предлагаешь поселить сюда ещё и маму, и всем втроём ходить в очередь в туалет?
Она встала, у неё тряслись колени, но голос был твёрдый:
— В моей квартире никто не будет жить без моего согласия.
Они начали орать одновременно. Слов уже не хватало, пошли руки.
Игорь рванул к шкафу, открыл дверцу, стал вытаскивать её вещи.
— Хочешь так? Хорошо! — он бросал одежду прямо на пол. — Вот и катись тогда!
Ольга подлетела к нему, схватила за рукав.
— Ты что творишь?! — Она дёрнула его, но он сильнее. Толкнул плечом, так что она отлетела к стене и больно ударилась локтем.
На секунду в комнате повисла тишина.
Ольга смотрела на него в упор: свой муж, с которым ещё вчера делила постель, сейчас сжимал её платье в кулаке, как грязную тряпку.
— Ты меня толкнул? — спросила она хрипло.
— Да не придумывай, просто отодвинул, — пробормотал он, но глаза бегали.
Она поднялась, подошла к комоду, достала пустой чемодан. Развернула и бросила ему под ноги.
— Сложишь свои шмотки туда. Сегодня же.
Он опешил.
— Ты шутишь?
— Нет.
— Я не уйду! — Игорь стукнул кулаком по столу. — Это и мой дом тоже!
— Ошибаешься, — холодно ответила она. — Дом мой. Квартира добрачная, документы на меня. У тебя тут никаких прав.
— Так вот значит как?! — он захохотал зло. — Я ради тебя! Ради нас! А ты… предательница!
— Я предательница? — Ольга подошла ближе и, глядя ему в глаза, добавила: — Нет. Я хозяйка. А ты — квартирант, который наглеет.
Вещи летели одна за другой: рубашки, джинсы, носки. Он пытался остановить, выхватывал у неё из рук, но она была в ярости — и эта ярость делала сильнее.
Он замахнулся, но в последний момент опустил руку.
— Больная! — выдохнул он. — Просто больная.
— Отлично, — сказала она, засовывая его ботинки в чемодан. — Завтра подам на развод.
Эти слова, кажется, пробили его сильнее удара. Он побледнел.
— Да ты не сможешь! — выкрикнул он. — Мы семья! Ты без меня никто!
— Семья — это мы с тобой. Ты сам так говорил. А теперь ты выбрал маму. Так иди к ней.
К вечеру чемодан стоял в коридоре. Игорь сидел рядом, вцепившись в телефон, и что-то шипел в трубку. Ольга слышала:
— Мам, не переживай… да… я к тебе приеду… да, она… она эгоистка…
Ольга в это время мыла полы. Ей было всё равно, что он говорит. Потому что решение принято: назад дороги нет.
Три дня в квартире стояла странная тишина. Игорь спал на диване в зале, демонстративно отвернувшись к стене, разговаривал только по телефону с матерью. Ольга ходила молча, готовила себе еду отдельно, посуду мыла отдельно. Вроде бы — затишье. Но это было не мирное перемирие, а передышка перед боем.
В воскресенье днём он вернулся с каким-то азартным блеском в глазах. Снял куртку, бросил на стул и сразу начал, даже не разуваясь:
— Я всё решил! Мама завтра переезжает! Я договорился с соседями — помогу поднять вещи.
Ольга отложила нож, которым только что резала хлеб, и медленно вытерла руки о полотенце.
— Ты меня не слышишь? — спросила она.
— Слышу. Но я мужчина. Я должен решать. И я решил.
Он стоял прямо, выпятив грудь, словно герой на плакате. Только герой этот собирался загнать её в угол в её же квартире.
— Тогда реши и другое, — спокойно сказала Ольга. — Где ты будешь жить.
Игорь заморгал.
— В смысле?
— В смысле — уходи. Чемодан у тебя готов.
Он подошёл ближе, глаза сузились:
— Ты реально меня выгоняешь ради того, чтобы жила одна, как собака?
— Ради того, чтобы жить с уважением.
Он взорвался, сорвался на крик:
— Квартира твоя! Какая разница! Моя мать здесь жить будет, а тебе место найдём где-нибудь в коридоре!
Эта фраза была последней каплей. Ольга резко шагнула к двери, открыла её настежь и показала рукой на лестничную клетку.
— Место в коридоре? Отлично. Начни с себя.
Он задыхался от злости, шагнул к ней, будто собирался схватить за руку. Но наткнулся на её взгляд — спокойный, твёрдый, ледяной. И впервые отступил. Взял чемодан, с грохотом потащил по полу, задел дверной косяк.
— Ты ещё пожалеешь! — выкрикнул он, уходя. — Ты никому не нужна!
— Лучше быть ненужной, чем униженной, — ответила она.
Дверь захлопнулась. В квартире снова стало тихо. Только тикали часы и пахло свежим хлебом.
Ольга села за стол и впервые за много лет почувствовала: да, она одна. Но она — хозяйка. А дом снова стал крепостью, а не полем битвы.
