Сергей обещал, что все будет хорошо. Что родители у него простые, добрые люди, что мы обязательно найдем общий язык.
— Не волнуйся, зайка, — шептал он накануне, гладя меня по волосам. — Они тебя полюбят. Как можно не полюбить?
А теперь я сижу на заднем сиденье папиной машины и чувствую себя как подсудимая, которую везут на приговор. Щелкаю ремнем безопасности, привычным движением подтягиваю лямку на груди.
— Что, боишься? — Владимир Петрович смотрит на меня в зеркало заднего вида, прищурившись.
— Просто привычка, — улыбаюсь я, стараясь говорить легко.
— У нас тут никто не пристегивается, — фыркает он. — Оля, ты когда-нибудь ремень застегивала?
Сестра Сергея хихикает:
— Не-а. Зачем?
Сергей нервно теребит ключи в кармане:
— Да это у Яны такая особенность. Она очень осторожная.
— Осторожная, — повторяет свёкр, растягивая слово. — Ну-ну.
Странно. Я же ничего плохого не делаю. Просто берегу себя.
В салоне пахнет освежителем-елочкой и старым табаком. Солнце бьет в лобовое стекло, но у меня почему-то холодеет в груди. Сжимаю ладони, чувствую, как они слегка дрожат.
— Далеко ещё ехать? — спрашиваю, больше чтобы разрядить напряжение.
— Полчаса, — коротко отвечает Владимир Петрович.
Молчание тянется, словно резиновая нить. Я смотрю в окно на проносящиеся берёзы и думаю: Экзамен начался прямо с порога. Интересно, что меня ещё ждёт?
Дачный двор встречает нас запахом дыма и горячих углей. У мангала хлопочет Людмила Павловна — невысокая женщина с аккуратной укладкой, в фартуке с цветочками.
— Проходи, Яна, проходи! — машет она рукой, но улыбка какая-то натянутая. — У нас тут всегда всё по-семейному.
Шампуры шипят над углями, звенят друг о друга. Пластиковый стол накрыт пестрой скатертью, на которой расставлены тарелки и салатницы. Все выглядит уютно и празднично, но я почему-то чувствую себя актрисой, которая забыла текст.
— Садись, садись, — подсовывает мне стул Людмила Павловна. — Ну что, расскажи о себе. Где училась?
— В педагогическом, — отвечаю я. — Работаю в школе, преподаю литературу.
— Учительница, — кивает свекровь. — Это хорошо. Значит, с детьми умеешь обращаться.
— Умею.
— А готовишь сама? — вклинивается Оля, не отрываясь от телефона.
— Конечно.
— А из тебя, говорят, хозяйка получится? — Людмила Павловна наклоняется ко мне, изучающе смотрит в глаза.
— Стараюсь всё делать сама, — говорю я, чувствуя, как щеки начинают болеть от вымученной улыбки.
Боже, да сколько можно? Это же обычный ужин, а не собеседование на должность.
— Ну за Серёжкой ухаживать готова? — продолжает допрос свекровь. — А деток хочешь побыстрее?
Сергей гладит меня по колену под столом, шепчет:
— Не обращай внимания, они всегда так с новенькими.
— А ты что, детей только в книжках растила? — съехидничает Оля.
Я сжимаю пальцы, чтобы не показать раздражения:
— С детьми работаю каждый день. Опыта достаточно.
Людмила Павловна долго смотрит на меня прищуренными глазами:
— Главное, чтобы девушка была мудрая и умела молчать, когда в семье всё непросто.
Молчать? А что, если я не хочу молчать?
Внутри что-то сжимается, как пружина. Я отпиваю компот из стеклянного стакана, пытаюсь успокоиться.
— Мне кажется, в семье все должны слышать друг друга, — осторожно говорю я.
Воцаряется тишина. Владимир Петрович поправляет очки на носу, медленно поворачивается ко мне:
— Если женщина много говорит, добром это никогда не заканчивается. Ты как считаешь?
Дым от мангала стелется над столом. В висках начинает пульсировать. Я чувствую себя зверьком, попавшим в капкан.
— Я умею слушать, — тихо отвечаю.
— Вот это важно, — наклоняется ко мне Людмила Павловна и шепчет почти на ухо. — Женщина должна быть гибкой.
Гибкой? Или безвольной?
Мы перебираемся на веранду с чаем. Деревянные половицы скрипят под ногами, пахнет чабрецом и вечерней травой. Садовый фонарь отбрасывает тёплый свет на стол, все выглядит почти идиллически.
— Расскажи про своих родителей, — просит Людмила Павловна, садясь рядом.
— Обычные люди. Папа работает инженером, мама — бухгалтер.
— А живёшь одна?
— Да, снимаю квартиру.
— Не скучно? — Оля отрывается от экрана телефона. — Неужто не надоело?
— Привыкла. Мне нравится самостоятельность.
Владимир Петрович медленно ставит чашку, поправляет очки:
— Я всегда считал — самостоятельность женщины штука опасная. Привыкнет командовать собой, потом и другими захочет руководить.
Во рту пересыхает. Пальцы немеют, сжимая ручку чашки.
— Я никем не командую, — говорю я как можно спокойнее. — Просто не перекладываю на других то, что могу сделать сама.
— Ну, иногда и мужчинам стоило бы больше слушать, — осторожно добавляю.
Людмила Павловна тихо вздыхает:
— Деточка, в семье важна мудрость. А мудрость — это знать, когда промолчать.
Опять про молчание. Что я, немая что ли должна быть?
Возвращаемся к столу, когда шашлыки готовы. Мясо ароматно дымится на тарелках, Владимир Петрович разливает компот. Атмосфера вроде бы разрядилась, все улыбаются.
Сергей вдруг кладет руку мне на плечо:
— Мам, пап, я хочу жениться на Яне.
Тишина обрушивается на стол, как тяжёлое одеяло. Людмила Павловна поджимает губы, Оля замирает с шашлыком на полпути ко рту.
— Не торопись, сынок, — наконец произносит свёкр. — Она сама-то про замужество думает?
— Конечно думаю, — отвечаю я, чувствуя, как краснеют щеки.
— Ну посмотрим, посмотрим, — покачивает головой Людмила Павловна. — Девушка-то молодая, может, ещё не готова к серьезным отношениям.
— Почему не готова? — удивляюсь я.
Владимир Петрович медленно жует, потом вытирает рот салфеткой:
— А вот хотя бы потому, что сразу показывает характер. В машине вон пристегнула ремень безопасности — словно я какой-то лихач. Недоверие с первых минут.
Опять этот треклятый ремень!
— Я всегда пристёгиваюсь, — стараюсь говорить ровно. — Это же элементарная безопасность.
— Безопасность, — повторяет он с иронией. — А я тридцать лет за рулём, аварии ни одной. И никто из моих близких никогда не демонстрировал мне недоверия.
— Это не недоверие, — начинаю я, но он перебивает:
— Деточка, тебе бы за языком следить. Сейчас ты такая правильная, а потом характер покажешь ещё хуже. потом как деньги тратить…
В висках стучит так, что готова заболеть голова. Я чувствую себя обвиняемой за преступление, которого не совершала.
— Я никого не хотела обидеть, — говорю тихо. — Просто берегу себя. Разве это плохо?
Владимир Петрович смотрит на меня долго, потом медленно произносит:
— Деточка, тебе бы за языком следить. Сейчас ты такая правильная, а потом характер покажешь еще хуже.
Все замолкают. Оля давится смешком, Людмила Павловна отводит глаза, Сергей мнёт в руках салфетку.
Всё. Хватит.
Я встаю из-за стола, беру сумку:
— Извините, мне пора домой.
— Зайка, да ты что? — Сергей хватает меня за руку. — Ну не надо, ну подумаешь…
— Погорячился папа немного, — шепчет Людмила Павловна. — Не принимай близко к сердцу.
— Ты правда уходишь? — удивленно спрашивает Оля.
Я достаю телефон, вызываю такси. Руки дрожат, но я держусь.
— Вы не понимаете. Мне это больно, — говорю я, глядя на Сергея.
— Ну, никто тебя силой не держит, — бурчит свекр.
Сергей вскакивает:
— Папа остынет, я позвоню тебе. Мы все обсудим спокойно.
Но я уже иду к выходу. За спиной слышу приглушенные голоса:
— Слишком гордая…
— Характер свой ещё покажет…
— А я что сказал?
Иду по дачной дорожке, щебень хрустит под каблуками. Ночная прохлада обволакивает разгоряченное лицо. Вдали лает собака, мигает одинокий фонарь.
Страшно. Но я не могу иначе.
Телефон вибрирует — сообщение от Сергея: «Зайка, ну папа уже отошел, возвращайся. В принципе они не против нашей свадьбы, уже даже ресторан какой-то нашли…»
Стираю слёзы тыльной стороной ладони. Не отвечаю.
Вижу фары такси, машина притормаживает у обочины. Сажусь на заднее сиденье, захлопываю дверь с резким щелчком.
— Куда едем? — спрашивает водитель.
Диктую адрес и откидываюсь на спинку сиденья. За окном проплывают огни, начинается дождь — крупные капли бьют в стекло.
Могла бы проглотить. Промолчать. Быть мудрой и гибкой. Но выбрала свободу.
Дома долго умываюсь прохладной водой, смотрю на свое отражение в зеркале. Глаза покрасневшие, но взгляд какой-то новый — более твёрдый.
Завариваю кофе, заворачиваюсь в мягкий плед, слушаю, как дождь стучит по подоконнику. В квартире тихо и уютно — пахнет моими духами, моим порошком, моей жизнью.
Телефон снова вибрирует. Сергей пишет длинное сообщение о том, что всё можно исправить, что родители просто волновались, что свадьба всё равно состоится.
Но я понимаю: не состоится. И это правильно.
Кажется, я вышла замуж за себя. И это не худшее, что могло случиться.
Смотрю в тёмное окно, где отражается мое лицо в теплом свете лампы. Впервые за весь день плечи расслабляются, дышится свободно.
Может быть, это история не про свадьбу. Может быть, это про то, что теперь у меня есть я — настоящая, не подстраивающаяся ни под чьи ожидания.
