Когда Вера проснулась в субботу утром, в квартире пахло подгоревшим тостом и дешевым парфюмом. Это означало только одно — Глеб привёл кого-то в гости. И, судя по голосам из кухни, не кого-то, а ту самую «девушку из универа», которую он обещал «показать, когда будет серьёзно».
Вера потянулась, нащупала тапки и вышла в коридор. На кухне царила атмосфера неловкости: Глеб в футболке с чужого плеча, его гостья — застенчивая, с круглыми глазами, как у спаниеля, и Даша, стоящая у плиты с выражением «я сейчас кому-то врежу лопаткой».
— Мам, привет. Это Карина, — Глеб улыбнулся с усилием, будто заставлял себя быть приветливым.
Вера кивнула, отметив про себя, что Карина не привыкла здороваться первой. Ладно, бывает.
— А что у вас тут за запах горелый? — спросила она, приоткрывая окно.
— Это Даша. Она… не умеет готовить, — с издёвкой сказал Глеб, откинувшись на спинку стула. — Я ей сказал пожарить яичницу, а она устроила барбекю.
Даша замерла.
— Серьёзно? Ты думаешь, я твоя кухарка?
— Ты моя сестра. Хоть какая-то польза от тебя могла бы быть.
Карина сглотнула и потупила взгляд. Вера смотрела на всё это, как на спектакль: ей казалось, что кто-то подменил её сына — этого милого, заботливого подростка, который ещё недавно приносил ей чай, когда она болела.
— Глеб, ты зачем с ней так разговариваешь? — сказала Вера спокойно, но с нажимом. — Ты в своём уме вообще?
— Мам, ну ты не начинай! Я просто попросил…
— Не попросил, а приказал, — вмешалась Даша, отбрасывая лопатку на плиту. — Как будто я у тебя в подчинении.
— Ладно, я сама сделаю, — Карина попыталась разрядить обстановку, но вышло только хуже.
— Нет уж, если хочешь обед — иди в кафе, — бросила Даша. — Здесь не столовка. И не гарем.
Глеб вскочил:
— Вот! Вот почему с тобой никто не дружит! Потому что ты вечно в позе стоишь!
— А ты — в позе самодура. Только без трона и короны, — огрызнулась сестра и вышла из кухни, хлопнув дверью.
Вера вздохнула. В углу уже начал закипать чайник, и она обернулась к сыну:
— У тебя девушка в гостях, а ты позоришься перед ней. Не умеешь попросить по-человечески — готовь сам.
— Мам, ну что ты начинаешь? — Глеб начал раздражаться. — Вечно ты за неё вступаешься!
— Я за здравый смысл вступаюсь. И за воспитание. Хочешь, чтобы с тобой обращались по-доброму — начни с себя.
Карина сжалась в кресле. Через пять минут она вышла из кухни, взяла сумку и тихо сказала:
— Я, наверное, поеду. Спасибо за всё.
Глеб её проводил, а потом вернулся и закрылся в комнате.
К вечеру, когда Вера вернулась из магазина, Глеб уже ждал в коридоре, надутый как шарик.
— Мама, ты не представляешь, как она меня унизила перед Кариной!
— Кто? Даша?
— Конечно! Из-за неё Карина ушла! Она нарочно устроила этот цирк!
Вера сняла куртку, поставила пакеты и спокойно посмотрела на сына.
— Глеб, Карина ушла не из-за Даши. Она ушла потому, что увидела, как ты разговариваешь с сестрой. Грубо. С приказом. Как будто она тебе обязана.
— Но я просто попросил…
— Нет, ты скомандовал. А ты не командир. Ты брат. И гость в этом доме. И девушке это не понравилось — и правильно сделала.
Он замолчал, губы сжались, взгляд в пол.
— У тебя есть шанс всё исправить. Но сначала — извинись перед Дашей. А потом решай, хочешь ты быть мужчиной, рядом с которым женщине спокойно, или копией своего отца.
Глеб вздохнул.
— Я не хочу быть, как он. Совсем. Ни капли.
Вера кивнула.
— Тогда начни с уважения. Слова важны. Особенно когда их слышат женщины.
***
Из комнаты вышел Николай — её муж, с пультом в руке и недовольным выражением лица.
— А что это за истерики? Вера, ты хоть видишь, что у тебя в доме творится?
— У меня? — Вера прищурилась. — Сын повёл себя, как маленький диктатор. А дочь просто отреагировала на хамство.
— Это всё потому, что ты всегда женщин в доме выше мужчин ставила!
Вера замерла. В голове щёлкнуло, как будто обрыв провода.
— Прости, что?
— Ты меня слышала. Здесь не мужики, а прислуга. Даже слово сказать нельзя — сразу крики, обиды! Ты воспитала из Глеба бабу, а из себя — королеву. А я? Я в этом доме вообще кто?!
Она молчала, пытаясь понять, что это было. Николай никогда не говорил подобного. Или… просто раньше она не слышала?
— Вера, может, хватит делать из себя хозяйку жизни? Это моя семья тоже. А я тут, как гость на птичьих правах.
— Гость? — переспросила она медленно. — То есть ты не живёшь здесь, а «гостишь»?
Он промолчал. И в этот момент Вера поняла, что началось что-то, чему не будет простого конца.
***
На следующее утро Вера проснулась с ощущением, будто всю ночь бегала марафон. Голова гудела, тело ломило, а в душе копошилось гадкое чувство тревоги. Николай не пришёл в спальню. Видимо, ночевал в гостиной. Ужин он проигнорировал, на разговор не пошёл.
— Глеб, вставай, пора завтракать, — позвала она сына. Тот молча вышел, не взглянув на неё.
На кухне было тихо. Даже чайник казался слишком громким. Николай уже сидел за столом, листая что-то в телефоне, брови сдвинуты. Увидев Веру, он не поднял глаз.
— Доброе утро, — попыталась она начать нейтрально.
— Угу, — буркнул он, не отрываясь от экрана.
— Николай, мы можем поговорить нормально? Без истерик и обвинений?
— Нормально? — он резко поднял голову. — А что у нас нормально? Я, оказывается, даже не муж, а просто арендатор комнаты. Только без договора и прав.
— Это ты сейчас откуда выкопал? — Вера прижала ладонь к столу. — Я тебя двадцать лет называла мужем. Никто тебя не выгонял, никто не напоминал, чья квартира. Ты сам себе в голове это придумал.
— Потому что знал своё место. Примак. Приживалка. На птичьих правах. Заработал — отдал. Захотел шкаф — тебе не понравился. Захотел кресло — не вписывается в интерьер. Хотел отпуск в Карелии — поехали в Сочи, потому что «Даше надо море». А я? Я что, без мнения?
— А ты когда-нибудь что-то предложил? По-настоящему? Хоть раз встал и сказал: “Вот, я всё организовал”? Ты не хотел отпуск в Карелии. Ты просто бубнил об этом в марте, а в мае спросил: “Ну и куда мы едем?”
— Потому что знал, что голос мой ничего не значит. Я же не хозяин. Квартира твоя, стиль твой, дети твои. Я — приложение.
— Не приложение, а человек, который всё время ждал, что за него кто-то решит. Всё было тебе не так, но ничего ты сам делать не хотел!
— Потому что ты строила из себя главнокомандующего!
— Да потому что мне НЕКУДА было деваться, Коля! — голос Веры сорвался. — Ты помнишь, как всё начиналось? Мне двадцать три, на руках двое маленьких детей, а ты сидишь и говоришь: “Ну ты лучше понимаешь, ты решай”. А кто должен был решать, а? Кто? Ты что, стены красил? Кредит брал? В садик устраивал?
— Я работал!
— Работал. Пять дней в неделю до шести — и всё. Домой приходил — на диван. Всё остальное было на мне. Мне пришлось взять всё в свои руки, потому что ты даже подгузники не знал, какие нужны. Тебе было удобно, когда я делала всё. Удобно, когда я тащила, чтобы ты мог делать вид, что “не лезешь, чтобы не мешать”. А теперь ты жалуешься, что я — главнокомандующая?!
— Ну, а не ты ли стала всё решать за всех?!
— Я не “стала”. Я ВЫНУЖДЕНА была стать. Потому что кто-то должен был. Я выбрала семью, а ты выбрал отстранённость. И теперь вдруг вспомнил, что тебе не дали пульт от жизни?! Да ты сам от него отказался!
В этот момент в кухню заглянул Глеб. Лицо каменное, но глаза — внимательные, напряжённые. Он всё слышал.
— Вы бы хоть раз не орали. Соседи, наверное, думают, что мы тут кости грызем.
— Сынок, иди, — сказал Николай, — я с мамой разговариваю.
— Пап, если ты опять начнёшь этот монолог про “вытянутые соки” — я не выдержу.
— А ты знаешь, каково это — двадцать лет жить на территории женщины, которая тобой командует, а потом ещё и сын встает на её сторону?!
— А ты знаешь, каково — видеть, как отец превращается в героя паблика “За мужское достоинство”? — резко ответил Глеб.
— Это ты о чём? — нахмурился Николай.
— О твоих репостах. Мол, “женщинам нельзя доверять”, “семья — тюрьма для мужчины”, “все они тянут ресурсы”… Я всё видел. Ты серьёзно считаешь, что мама тебя угнетала? Ты не робот на заводе, у тебя было право говорить. Только ты им не пользовался — тебе было проще молчать и обижаться.
Николай побледнел.
— А теперь ты меня обвиняешь? Меня?! Твоего отца?
— Нет, я тебя просто понимаю. Ты испугался, что всё вышло из-под контроля. Мама — не тихая домохозяйка, Даша — не служанка. А ты — не император. Тебе страшно. Поэтому ты орёшь. И поэтому — репостишь.
Вера не вмешивалась. Она смотрела на сына, и в груди у неё медленно таяло то, что заклинило с самого вчерашнего утра: страх, что дети встанут на сторону отца.
Николай выдохнул, как будто его ударили.
— Вот значит как. Значит, вы меня все предали.
— Мы не предали, пап. Мы просто перестали молчать.
***
Николай собрал вещи молча. Без скандала. Просто открыл шкаф, достал два чемодана, отложил зарядки, документы, пару рубашек. На всё ушло меньше часа. Даже чай не попил.
— Куда ты? — спросила Вера в коридоре.
— Домой. К матери. Там хоть уважают.
— А мы — нет? — в голосе был лед.
Он не ответил. Только глухо сказал:
— Тут я лишний. Бабы везде. Хозяйки. А я — гость, который слишком задержался.
И ушёл.
***
Прошла неделя. В квартире стало непривычно тихо. Вера словно жила в другом мире — где нет скандалов по утрам, хлопков дверей, натужного «ты меня не уважаешь». Но вместо облегчения пришла тревожная тишина.
— Мам, у тебя всё нормально? — спросила Даша, заглянув в комнату.
— Да, доченька. Всё хорошо. Просто странно. Слишком спокойно.
— А ты думаешь, спокойно — это плохо? Это нормально, мам. Просто ты привыкла жить рядом с человеком, который вечно недоволен.
Вера кивнула. Да, именно так — вечно недоволен. Но почему же она так долго этого не замечала?
На следующий день на Верино имя в мессенджер пришла странная ссылка от знакомой с подписью: «Ты это видела?»
Открыв видео, Вера застыла. На экране — Николай. В полутёмной комнате, с серьёзным лицом, на фоне иконы и книжного шкафа. Он говорил с пафосом и уверенностью, которой у него никогда не было дома:
— Двадцать лет я прожил в семье, где мужчина — пустое место. Где хозяйка квартиры считает себя хозяйкой всего. Я работал, обеспечивал, терпел. Но когда сын предаёт отца, а жена предлагает «уходи, если не нравится», — это предел. Мужчины, не молчите. Мы не обязаны быть донорами комфорта, любви и смысла жизни для женщин, которые никогда нас не ценили…
Ролик длился три минуты, но показался Вере вечностью. В конце он глянул в камеру и сказал:
— Спасибо тем, кто поддерживает мужчин. Нас миллионы. И мы больше не будем молчать.
Под видео — сотни комментариев. Большинство — от мужчин, с яростью и аплодисментами.
«Правильно сделал!»
«Респект, брат! Все эти бабы — одно и то же!»
«Молодец, ушёл с высоко поднятой головой!»
И только пара женщин осмелилась возразить — их мгновенно затравили.
Вера сидела с чашкой чая в руках и смотрела в одну точку.
Он выставил её в сеть. Сделал её врагом. При этом ни слова не сказал правды. Ни слова о себе. Только — жертва.
— Мам, — снова появился Глеб в дверях, держа телефон, — ты это уже видела?
Она кивнула.
— Он там даже фамилию не скрывает. У него теперь аудитория — десять тысяч подписчиков. Он выкладывает посты каждый день.
— Пусть выкладывает, — Вера встала. — Пусть рассказывает. Только он забыл одно: у правды есть несколько сторон. И если он решит лезть глубже — будет война.
На следующий день Вера получила повестку — Николай подал на раздел имущества. Просил признать квартиру «совместно нажитой», потому что «жили вместе и он участвовал в ремонтах».
Она усмехнулась.
Ремонты. Вклад. Гвоздь закрутил — уже хочет долю.
Но на суде всё пошло иначе.
— Ответчица, подтвердите, что квартира была получена по наследству? — спросил судья.
— Да. От бабушки. Документы прилагаются.
— Истец, вы ранее знали, что жильё вам не принадлежит?
— Я… Мы же семья. Разве в семье делят?
Судья усмехнулся.
— Видимо, делят. Особенно после того, как один из супругов выкладывает видеообращения с обвинениями. Удовлетворение иска отклонено. Собственность остаётся за ответчицей.
После заседания Николай шёл позади, не сказав ни слова. Вера обернулась:
— Хотел войны — получил. Только запомни: ты проиграл не потому, что я женщина. А потому, что ты — трус. Ты убежал и начал жаловаться в интернет. А я осталась и воспитала тебе двоих детей. Самых умных и порядочных.
Он отвернулся. Сказать было нечего.
***
Прошло три месяца.
Осень пришла без предупреждения — как и одиночество. Но Вера не скучала. Наоборот, впервые за годы она ощущала пространство вокруг себя — без напряжения, без невысказанных претензий, без стонов по поводу «не того супа» или «не тех обоев».
Она сделала то, чего не позволяла себе раньше: сняла с кухни облезлую занавеску, перекрасила стены в тёплый горчичный цвет и купила кресло-мешок — ярко-зелёное, как весна, которой ей так не хватало все эти годы.
Глеб вернулся в Петербург, к учёбе и общежитию, но всё чаще звонил:
— Мам, ты как? Надо что-то привезти?
Он больше не говорил ничего лишнего — просто звонил. Иногда просто молчал в трубке, слушая, как она рассказывает, что купила новую сковороду или что Даша начала вязать. В этих звонках было больше поддержки, чем за всё то время, когда они жили под одной крышей.
Даша стала улыбаться чаще. Утром они вместе варили кофе, и дочь вдруг спросила:
— Мам, а ты жалеешь? Что прожила с ним так долго?
Вера задумалась. Потом ответила:
— Нет. Я жалею только, что слишком долго верила, что это и есть норма. Что терпеть — это и есть любить.
— А если он вернётся?
— Он не вернётся, — сказала она уверенно. — А если и попытается — будет уже поздно.
***
Николай действительно пытался вернуться. Спустя два месяца, с понурым видом, с цветами и тортом. Стоял у двери, будто мальчик, забывший выучить стихотворение.
— Вера, я подумал… Может, мы попробуем всё сначала?
Она смотрела на него спокойно. На его руки, на взгляд — растерянный и виноватый, но без настоящего раскаяния. Только страх. Страх остаться одному.
— Николай. Я не та, что была раньше. И ты тоже. Ты не ушёл. Ты сжёг за собой мост, выставив меня на посмешище. И вот что ты должен понять: я больше не стану мост строить. Ни для тебя, ни для кого.
— Но мы же семья…
— Нет. Семья — это не просто штамп и два ребёнка. Это уважение, ответственность, и когда твоя женщина — не враг. Ты называл меня королевой — но жил, как человек, который боится собственного голоса. А потом обвинил меня в том, что молчал.
— Я запутался…
— А теперь ты свободен. Иди. Распутывайся, или запутывайся дальше. Только не у моего порога.
Он ушёл. Медленно. Не оглядываясь.
***
Спустя полгода Вера подала на развод официально. Подумала, что лучше уж поставить точку, чем вечно оставлять запятую.
На суде Николай не появился. Просто молча подписал документы через адвоката.
— Всё? — спросила Даша, когда они шли домой после ЗАГСа.
— Всё, — кивнула Вера.
Они зашли в пекарню. Купили тёплые булочки и чай с чабрецом. И вдруг, совершенно неожиданно, Вера засмеялась. Легко, как смеются девчонки на первом свидании.
— Мам, ты чего?
— А ты знаешь, — сказала она, улыбаясь, — кажется, я только сейчас начала жить. Не для кого-то. Не вопреки. А просто — для себя.
Николай? Он продолжал снимать видео. Аудитория у него не только осталась — она даже понемногу росла. К нему тянулись такие же мужчины — испуганные, подавленные не внешними обстоятельствами, а собственной неспособностью брать ответственность. Те, кто предпочитал обвинять женщин во всех бедах, вместо того чтобы заглянуть внутрь себя.
Но каждый раз, когда он пытался записать очередной ролик о «доминирующих женщинах», ему всё труднее было убедить даже самого себя, что он — жертва. Потому что в глубине души он знал:
Это не они ушли. Это он сбежал.
***
Иногда мужчина уходит не потому, что его не ценили, а потому что слишком долго жил, ничего не давая взамен.
