Слова «нам нужно развестись» упали на Ольгу не как гром среди ясного неба. Нет, гром — это что-то оглушительное, мгновенное. Эти же слова были похожи на медленно опускающийся, ледяной туман, который проникал в каждую клеточку, замораживая кровь в жилах. Дмитрий произнес их буднично, почти спокойно, помешивая сахар в своей чашке с чаем. Он сидел на их общей кухне, за столом, который они покупали вместе пятнадцать лет назад, и говорил о конце их общей жизни так, словно обсуждал прогноз погоды.
Ольга смотрела на него, на знакомые морщинки у глаз, на родинку на щеке, на то, как он привычно сдвигал брови, и не могла сопоставить этого родного, вросшего в нее человека с теми чужими, режущими словами, что он только что произнес. Пятнадцать лет. Целая жизнь. Первая влюбленность, неуклюжие свидания, скромная свадьба. Рождение сына, Леши, его первый шаг, первое слово. Бессонные ночи, когда у него резались зубы, совместные поездки на море, школьные собрания, его подростковый бунт. Все это было общим. Как можно было взять и одним махом перечеркнуть это «общее»?
— Почему? — только и смогла выдавить она. Голос был не ее, сиплый и дрожащий.
— Мы стали чужими, Оля, — он не поднял на нее глаз, продолжая изучать узоры на скатерти. — Мы живем как соседи. Пропала искра, понимаешь? Мы просто… выросли из этих отношений. Так бывает. Лучше разойтись сейчас, мирно, пока мы не начали ненавидеть друг друга.
«Мирно». Какое страшное, фальшивое слово. В нем не было ничего мирного. В нем была холодная пустота конца. Она пыталась спорить, что-то говорить о том, что искра уходит у всех, а остается что-то более важное — уважение, привычка, родство душ. Но он не слушал. Он уже все для себя решил. Он говорил заученными фразами, словно читал по бумажке. Было очевидно, что этот монолог он прокручивал в своей голове не один день. И говорил он его не ей, Ольге, своей жене, а просто в пустоту, чтобы поставить точку.
Первые дни после этого разговора прошли в каком-то ватном, сюрреалистичном состоянии. Дмитрий продолжал жить в квартире, спал на диване в гостиной. Они почти не разговаривали, обмениваясь лишь короткими бытовыми фразами. Ольга надеялась. Ее сердце, отказываясь верить в реальность, цеплялось за отчаянную надежду, что это просто кризис, временное помутнение, что он одумается, придет и скажет, что все это была глупая ошибка. Она старалась быть приветливой, готовила его любимые блюда, ждала его с работы. Но он приходил поздно, быстро ужинал и утыкался в телефон, отгородившись от нее невидимой стеной.
Надежда умерла через неделю, когда она случайно увидела на его телефоне всплывшее сообщение: «Милый, ты скоро? Я соскучилась. Кристина». Кристина. Молоденькая практикантка из его отдела. Ольга видела ее пару раз на корпоративных вечерах — яркая, смеющаяся, с хищным блеском в глазах. Вот, значит, как звали его «пропавшую искру». Все оказалось до банальности просто.
Она не стала устраивать сцен. Какой в этом был смысл? Она просто молча отошла, а внутри что-то оборвалось окончательно. Боль была почти физической, словно ей вырвали сердце без наркоза. Но вместе с болью пришла и холодная, звенящая ясность.
Разговор о разделе имущества состоялся в выходные. Дмитрий пришел на кухню с блокнотом и ручкой. Он снова был спокоен и деловит.
— Оля, нам нужно все обсудить, чтобы потом не было проблем, — начал он. — Я тут набросал список. Машина — я ее забираю, она на меня оформлена, но я выплачу тебе половину ее стоимости. Дача — продаем, деньги пополам. Счета в банке делим поровну. Мебель…
Он говорил, а Ольга смотрела на него и поражалась этому будничному, бухгалтерскому тону. Он делил их жизнь, их общие вещи, их воспоминания, как будто резал пирог.
— Хорошо, — кивнула она. Ей хотелось, чтобы этот кошмар поскорее закончился.
— И, конечно, квартира, — добавил он как бы между прочим.
Ольга непонимающе на него посмотрела.
— А что квартира? Квартира моя. Она досталась мне от бабушки еще до нашей свадьбы.
Дмитрий поднял на нее глаза. Его спокойствие как рукой сняло. Лицо стало жестким, а в голосе появились неприятные, требовательные нотки.
— Как это твоя? Мы в ней пятнадцать лет прожили. Это наша общая квартира.
Ольга сначала подумала, что ослышалась.
— Дима, ты в своем уме? Это моя добрачная собственность. По закону она не подлежит разделу.
— Меня не интересует твой закон! — он повысил голос. — Я в этой квартире прожил лучшие годы. Я в нее вкладывался.
— И что же ты теперь придумал? Что квартира будет делиться?
И тут он произнес фразу, которая показала ей всю глубину его падения, всю мелочность и низость человека, которого она когда-то любила.
— Ну, да. Твоя добрачная однушка — наша общая. Я в ней полку прибил и обои поклеил, — сказал он с таким видом, будто перечислял как минимум строительство египетских пирамид.
На несколько секунд Ольга онемела от абсурдности услышанного. А потом ее прорвало. Она рассмеялась. Громко, истерически, до слез. Смех был ее единственной защитной реакцией на это чудовищное заявление.
— Полку? Обои? — давясь от смеха и слез, переспросила она. — Ты хочешь половину моей квартиры за полку и обои? Дима, ты серьезно?
Ее смех взбесил его окончательно.
— Не смейся! — закричал он. — Я не только это сделал. Я кран на кухне чинил. И люстру в комнате повесил. И линолеум мы вместе стелили. Мы делали ремонт, а это считается неотделимым улучшением жилья. Я консультировался с юристом. Так что я имею полное право на половину.
Она перестала смеяться. На нее смотрел совершенно чужой, жадный и неприятный человек. «Ремонт». Она прекрасно помнила этот «ремонт». Лет десять назад они переклеили обои в комнате, потому что старые уже отходили. Дешевые, бумажные обои, которые они клеили сами, смеясь и пачкаясь в клее. Линолеум они тоже постелили самый простой, поверх старого паркета. А полка… эту несчастную полку для книг он прибивал три месяца, и то после десятка напоминаний, и в итоге прибил криво. И за это… за это он теперь требовал половину ее дома.
— Уходи, — сказала она тихо, но так, что он осекся. — Убирайся из моей квартиры. Прямо сейчас.
— Я никуда не уйду, это и моя квартира тоже! — упрямо повторил он. — Пока мы все не решим через суд.
—Вот как. Хорошо, — кивнула она. — Будет тебе суд.
В тот же день она позвонила своей лучшей подруге Ирине. Ирина, выслушав ее сбивчивый рассказ, на несколько секунд замолчала, а потом произнесла одно единственное, но очень емкое слово, характеризующее Дмитрия.
— Так, подруга, слезы вытерла, — скомандовала она. — Я сейчас приеду. Будем составлять план действий. У меня есть телефон отличного адвоката по семейным делам. Этот твой благоверный не получит ни сантиметра твоей площади.
Приезд Ирины привел Ольгу в чувство. Они сидели на кухне до поздней ночи. Ирина, практичная и резкая, задавала четкие вопросы, заставляя Ольгу вспоминать все детали.
— Так, вспоминай. Чеки на обои, клей, линолеум сохранились?
— Да какие чеки, Ира, десять лет прошло.
— Плохо. А кто за них платил?
— Я, кажется. У меня тогда премия была.
— Отлично. Дальше. Ремонт делали сами, бригаду не нанимали?
— Сами.
— Прекрасно. Его «неотделимые улучшения» не стоят и выеденного яйца. Любой эксперт это подтвердит.
На следующий день Ольга встретилась с адвокатом. Спокойный, пожилой мужчина в очках внимательно ее выслушал, изучил документы на квартиру.
— Закон на вашей стороне, Ольга Викторовна, — сказал он. — Имущество, приобретенное до брака, является личной собственностью одного из супругов. Ваш муж может претендовать на компенсацию половины стоимости «существенных улучшений», произведенных за счет общих средств в период брака. Но, судя по вашему рассказу, переклейка обоев и починка крана к таковым не относятся. Это обычный косметический ремонт, поддержание жилья в нормальном состоянии.
Слова адвоката немного успокоили ее, но впереди была еще долгая и унизительная процедура. Дмитрий, как и обещал, подал в суд.
Их сын, семнадцатилетний Леша, до этого момента старался держаться в стороне, тяжело переживая разлад родителей. Но когда он узнал о претензиях отца на квартиру, он не выдержал.
— Пап, ты серьезно? — спросил он его во время одной из редких встреч. — Ты хочешь у мамы квартиру отсудить?
Дмитрий попытался оправдаться, снова завел свою песню про «вклад» и «справедливость».
— Я просто хочу получить то, что мне положено.
— Тебе ничего не положено! — горячо возразил Леша. — Это бабушкина квартира, мамина. Ты пришел сюда жить. А теперь, когда уходишь, хочешь еще и кусок дома с собой унести? Это подло, пап.
Этот разговор окончательно испортил отношения между отцом и сыном. Леша встал на сторону матери, окружив ее заботой и поддержкой, в которой она так нуждалась.
Процесс развода тянулся несколько месяцев. Это было время унизительных разбирательств, копания в прошлом, лживых заявлений. Дмитрий привел в суд свидетелей — своего брата и его жену, которые клятвенно уверяли, что он «всю душу вложил в эту квартиру», что он «почти заново ее отстроил». Ольга слушала эту ложь, и в ее душе не было даже злости. Только горечь и недоумение. Как быстро человек, с которым ты делил постель и жизнь, может превратиться во врага.
Она узнала, что у Дмитрия давно была другая жизнь. Что его частые «командировки» и «задержки на работе» имели вполне конкретное имя — Кристина. Что он собирался строить с ней новое гнездо, и для этого ему нужны были деньги. Деньги, которые он так просто и цинично решил получить, отняв у нее и у собственного сына их дом.
Ольга тоже готовилась. По совету адвоката она собирала доказательства. Она нашла старые фотографии, сделанные до и после их «ремонта», на которых было видно, что никаких кардинальных изменений в квартире не произошло. Она подняла свои старые банковские выписки, где были видны ее траты на те самые обои и линолеум. Это было унизительно — доказывать очевидное, оправдываться за то, что принадлежит тебе по праву.
Судебное заседание было последней точкой в их отношениях. Дмитрий, подстрекаемый своим адвокатом, говорил много и пафосно. О том, как он, не покладая рук, улучшал их «семейное гнездо», как мечтал сделать из этой «старой бабушкиной конуры» современное жилище. Он врал, глядя судье прямо в глаза.
Когда слово дали Ольге, она говорила мало. Она просто положила на стол фотографии и документы. А потом посмотрела на Дмитрия.
— Пятнадцать лет, Дима. За пятнадцать лет совместной жизни ты прибил одну полку. Криво. И ты хочешь оценить эти пятнадцать лет в половину стоимости моей квартиры. Я думаю, это все, что нужно знать о твоем «вкладе» в нашу семью.
Решение суда было предсказуемым. В иске Дмитрию было отказано. Его право на компенсацию за «улучшения» было оценено в смехотворную сумму, равную половине стоимости нескольких рулонов обоев и банки клея. Это был полный и безоговорочный проигрыш.
Он вышел из зала суда, не взглянув на нее. Черный от злости и унижения.
Прошло полгода. Развод был оформлен. Дмитрий исчез из их жизни, исправно платил алименты, но с сыном почти не общался. Ольга осталась в своей квартире. В своей крепости. Первое время было очень тяжело. Тишина в доме давила, а каждая вещь напоминала о прошлом, о предательстве.
Однажды вечером, делая уборку, она наткнулась на ту самую полку, которую прибил Дмитрий. Она посмотрела на нее, криво висящую, вбитую в стену наспех, как символ всей их фальшивой совместной жизни. Она взяла молоток и гвоздодер и, не раздумывая, сорвала ее со стены. На обоях остались уродливые дыры.
На следующий день она начала ремонт. Настоящий. Она наняла бригаду, взяла небольшой кредит. Она содрала старые обои, под которыми скрывались еще более старые, бабушкины. Она поменяла линолеум на красивый ламинат, заказала новую кухню. Она делала все не так, как было раньше. Она создавала свое, новое пространство.
Сын помогал ей. Они вместе выбирали краску для стен, двигали мебель, смеялись. И в один из таких вечеров, сидя на полу посреди обновленной, пахнущей свежестью комнаты, Ольга вдруг почувствовала, что боль ушла. Осталась только легкая грусть о прошлом, о потерянных годах. Но впереди была новая жизнь. Ее собственная. В ее собственном доме.
Она посмотрела на аккуратно зашпаклеванную стену, где раньше висела та злополучная полка, и улыбнулась. Иногда, чтобы построить что-то новое, нужно до основания разрушить старое. Даже если это старое когда-то казалось тебе целой жизнью.
