Звонок в дверь прозвенел так нагло, на пороге стояла она. Моя бывшая свекровь, которую я не видела пять лет и молилась не увидеть до конца жизни. Постаревшая, в стоптанных ботинках, она уже не походила на ту властную женщину, что когда-то вышвырнула меня из дома со словами «пустоцвет». Она посмотрела на меня безумными глазами и, не сказав ни слова, рухнула на колени прямо на коврик в прихожей.
«Валя, умоляю! — завыла она, цепляясь за мои джинсы. — Игорь спивается, его вертихвостка сбежала, бросив ребенка! Внука в детдом забирают! Спаси мальчика!»
Я смотрела на нее сверху вниз, на эту жалкую пародию на человека, и не чувствовала ни капли жалости. Только ледяное, пьянящее чувство справедливости. А потом я рассмеялась. Громко, зло, прямо ей в заплаканное лицо.
«Ваш сын меня бросил, ушел к молодой, а за помощью вы бежите ко мне? — переспросила я, наслаждаясь каждым звуком своего голоса. — Не надейтесь. Вы ошиблись адресом».
***
Звонок в дверь прозвучал так нагло и требовательно, что Валентина поморщилась. Она никого не ждала. После развода ее дом стал ее крепостью, куда допускались лишь избранные. Вытерев руки о фартук — она как раз готовила себе свой любимый рататуй, — Валя пошла открывать.
На пороге стояла Тамара Игорев ее бывшая свекровь. Постаревшая, осунувшаяся, в каком-то затрапезном пальто, она выглядела жалкой тенью той властной женщины, что когда-то отравляла ей жизнь. Валентина застыла, не веря своим глазам. Прошло пять лет с тех пор, как она выставила за дверь своего мужа Игоря, а вместе с ним и всю его семью. Пять лет тишины и покоя.
— Валюша… — голос Тамары Игоревны был скрипучим и умоляющим. — Пусти, Христа ради. Дело жизни и смерти.
Сердце Валентины пропустило удар. Она хотела захлопнуть дверь перед ее носом, высказать все, что накопилось за годы унижений, но что-то в отчаявшемся взгляде старухи остановило ее. Молча, она посторонилась, пропуская ее в прихожую. Свекровь прошла, оглядывая чистую, уютную квартиру, в которой она когда-то была хозяйкой положения, и тяжело вздохнула.
— Чаю? — холодно бросила Валентина, скорее по привычке, чем из гостеприимства.
— Не до чая мне, Валюша, — Тамара Игоревна обернулась, и ее лицо исказилось гримасой страдания. — Беда у нас. Огромная беда.
— У вас? — Валя сделала ударение на слове, давая понять, что она к этому «вас» больше не имеет никакого отношения. — Что ж, сочувствую. Но я тут при чем?
Тамара Игоревна сделала шаг вперед, протягивая к ней дрожащие руки.
— Игорь… сынок мой… пропадает, — зашептала она. — Помнишь, он женился снова? На Ленке этой вертихвостке. Так вот, она ему сына родила… А три месяца назад сбежала. Просто собрала вещи и исчезла. Говорят, с хахалем каким-то в Турцию умотала. А ребенка оставила.
Валентина слушала, и внутри все холодело. Ребенок. То, о чем она мечтала все годы ее брака. То, из-за чего выслушивала бесконечные упреки от этой самой женщины. «Пустоцвет», «бракованная», «не можешь мужику наследника родить» — эти слова до сих пор звенели у нее в ушах.
— Игорек запил, Валя. Страшно запил. Работу потерял, квартиру в свинарник превратил. А там же младенец! Соседи в опеку нажаловались. Приходили уже… Грозятся забрать внука моего, кровиночку! — голос свекрови сорвался на всхлип. Она вдруг рухнула перед Валентиной на колени, цепляясь за ее домашние брюки. — Валюша, родненькая! Помоги! Не дай забрать мальчика в детдом! Я старая, больная, сердце ни к черту. Я одна не справлюсь, не потяну! А Игорь… он же слабый человек!
Валентина смотрела на седую голову у своих ног, и в ней поднималась волна ледяной, всепоглощающей ярости. Это было не просто наглостью. Это было верхом цинизма. Прийти к ней, которую они с сыном фактически выкинули из жизни, обвинив в бесплодии, и просить спасти его ребенка?
— Вон!!! — прошипела она, отталкивая от себя старуху. Голос сорвался до крика. — Вон отсюда!!! Вы с ума сошли?! Вы пришли ко мне?! Ко мне, которой вы жизнь сломали?! Вы забыли, что вы мне говорили? Забыли, как ваш сынок попрекал меня каждым днем без детей? А теперь я должна спасать его отпрыска?!
— Валя, умоляю! — рыдала Тамара Игоревнa, ползая по полу. — Он же не виноват! Маленький ангелочек! Пропадет ведь!
— Это не мои проблемы! — отрезала Валентина, чувствуя, как дрожат руки. — У вашего «ангелочка» есть отец! Есть бабушка! Вот и спасайте его! А ко мне дорогу забудьте! Я для вас умерла пять лет назад!
Она буквально выволокла свекровь за дверь, игнорируя ее вопли и проклятья, которые теперь сыпались вперемешку с мольбами. Захлопнув дверь и повернув ключ в замке, Валентина сползла по ней на пол. Тело била крупная дрожь. Она закрыла лицо руками. Ярость медленно уступала место глубокой, ноющей боли. Судьба смеялась ей в лицо. Она поднесла ей на блюдечке то, о чем она молилась годами, но в самом жестоком и издевательском виде. Ребенок ее мужа. От другой женщины. И она, Валентина, должна его спасти. «Нет, — твердила она себе, раскачиваясь из стороны в сторону. — Нет. Никогда. Это их крест. Их расплата».
Она сидела так долго, пока не почувствовала запах гари. Ее рататуй, который она готовила с такой любовью, сгорел до углей. Как и ее надежды на спокойную жизнь.
***
Ночь прошла в тяжелом, липком бреду. Валентине снились детские врачи в белых халатах, которые с сожалением качали головами, снился Игорь, который смеялся ей в лицо, держа на руках младенца, и его смех эхом отдавался упреками свекрови: «Пустоцвет… Пустоцвет…» Она проснулась в холодном поту, сердце колотилось как бешеное. В ушах стоял плач. Детский плач.
Она села на кровати, пытаясь отдышаться. Тишина. В квартире было абсолютно тихо. Но фантомный плач не уходил, он будто засел глубоко в подсознании. Валентина встала, подошла к окну. Утро было серым и промозглым, под стать ее настроению. Вчерашняя ярость испарилась, оставив после себя опустошающую смесь обиды и тревоги.
«Он же не виноват! Маленький ангелочек!» — слова свекрови, которые она вчера гнала с такой злостью, теперь впились в мозг, как занозы. Она пыталась убедить себя, что это не ее дело. Что она имеет полное право на свой эгоизм. Ей хватило страданий. Она построила новую жизнь на руинах старой, у нее была хорошая работа, своя квартира, покой. Зачем ей этот ребенок, живое напоминание о предательстве и боли?
Она заварила крепкий кофе, но вкус показался ей горьким, как полынь. Она включила музыку, но мелодия раздражала. Мысли снова и снова возвращались к маленькому, беззащитному существу, запертому в грязной квартире с пьяным отцом. А если Тамара Игоревна не преувеличивала? Если там действительно ад? Если ребенок голодает?
«Это шантаж, — твердил внутренний голос. — Дешевая манипуляция. Они хотят повесить на тебя свои проблемы. Снова. Как и всегда».
«А если нет? — отвечал другой, тихий голос. — А если там правда умирает ребенок? Сможешь ли ты жить с этим, зная, что могла помочь, но из-за своей гордыни прошла мимо?»
Этот внутренний диалог разрывал ее на части. Она вспомнила, как они с Игорем годами ходили по врачам: анализы, гормональные схемы, процедуры, от которых болело тело и опускались руки. Игорь сначала держался, но все чаще бросал через плечо: «У мужиков с этим все в порядке, это ты лечись», — и уходил от полноценного обследования, прячась за парой формальных анализов. Свекровь поддакивала, и Валентина, измотанная, уже не спорила. После развода она все же решилась на полное обследование — и старый профессор, глядя на ее карту, тихо и спокойно сказал: «Проблема не надуманная, Валентина Андреевна. У вас сочетанный фактор: гормональный сбой и трубный компонент. Рожать можно, но путь будет долгим и сложным». Слова ударили, как ледяной душ: все эти годы не были пустой мукой — она действительно боролась с диагнозом, который делал их попытки почти безнадежными. И в этой правде было особенно горько то, что Игорь так и не захотел идти рядом до конца.
И вот теперь у него есть ребенок. А у нее — ничего, кроме сгоревшего рататуя и квартиры, наполненной тишиной. Жестокая ирония.
К обеду Валентина не выдержала. Она больше не могла сидеть сложа руки. Неведение было хуже всего. Ей нужно было увидеть все своими глазами. Не для них. Для себя. Чтобы убедиться, что свекровь все врет, что там все не так страшно. Чтобы со спокойной совестью закрыть эту дверь навсегда и никогда больше не возвращаться к этому разговору.
Она оделась в самое простое, что у нее было — джинсы, водолазку, старую куртку. Накинула на голову капюшон, словно пытаясь спрятаться от самой себя. Вызвала такси.
— Куда едем? — бодро спросил водитель.
Валентина назвала адрес. Сердце забилось чаще. Она ехала туда, чтобы поставить точку. Но где-то в глубине души уже зарождался предательский страх, что вместо точки она поставит многоточие.
***
Подъезд встретил ее запахом сырости и кислой капусты. Ничего не изменилось. Лифт не работал. Валентина начала подниматься по лестнице, и с каждым этажом сердце стучало все громче, отдаваясь в висках. Вот она, знакомая, обшарпанная дверь квартиры №42. Оттуда доносились какие-то хриплые звуки — то ли музыка, то ли пьяное бормотание. И сквозь них — тонкий, надрывный плач.
Валентина замерла. Плач был настоящим. Не фантомным. Он был слабым, измученным, таким, будто у ребенка уже не осталось сил кричать громче. Рука сама потянулась к звонку. Она нажала раз, другой. Тишина. Плач затих, будто ребенок прислушивался. Потом снова возобновился, еще жалобнее.
Тогда она просто нажала на ручку. Дверь оказалась не заперта. Валя сглотнула и толкнула ее. В нос ударил чудовищный запах. Смесь перегара, грязных носков, прокисшей еды и чего-то еще, от чего желудок свело спазмом. В полутемном коридоре валялись пустые бутылки, какая-то одежда. Валентина шагнула внутрь, зажав нос рукавом куртки.
В комнате, заваленной окурками и остатками еды, на диване лежал Игорь. Он спал, раскинув руки, и пьяно постанывал во сне. Он обрюзг, лицо было одутловатым и серым. От прежнего холеного красавца, которого она когда-то любила, не осталось и следа.
А в углу комнаты стояла детская кроватка. Старая, еще советская, с облезлыми прутьями. И в ней, на комке серого, грязного белья, лежал крошечный человечек. Он был совсем один, в тоненьком, мокром бодике. Он уже не плакал, а тихо, всхлипывая, икал.
Валентина подошла ближе, заглянула в кроватку. И ее мир перевернулся. На нее смотрели огромные, серьезные глаза. Голубыe, как у Игоря. Ребенок был худенький, бледный, под глазами залегли тени. Он посмотрел на нее без страха, с каким-то взрослым ожиданием. И протянул к ней крошечную ручку.
В этот момент все обиды, вся ярость, вся боль последних лет просто испарились. Перед ней был не «сын Игоря», не «отпрыск соперницы», не «проклятый подарок судьбы». Перед ней был просто маленький ребенок, которому было страшно, холодно и голодно. И который был абсолютно один в этом страшном, грязном мире.
Она, не раздумывая, протянула руки и взяла его из кроватки. Малыш был легким, как перышко. Он прижался к ней всем своим крошечным тельцем, уткнулся холодным носиком в шею и затих. Валентина обняла его, и по ее щекам покатились слезы. Это были слезы не горя, а какой-то пронзительной, острой жалости и нежности, которой она никогда раньше не испытывала. Она стояла посреди этого хаоса, прижимая к себе чужого, но уже такого родного ребенка, и понимала, что обратной дороги нет. Она не сможет уйти и оставить его здесь. Не сможет.
В этот момент Игорь на диване заворочался и открыл глаза. Мутный, несфокусированный взгляд остановился на ней.
— Валька? — прохрипел он. — Ты… Ты что тут делаешь?
Он попытался сесть, но смог только приподняться на локте.
— Отдай, — просипел он, протягивая к ней руку. — Это мой сын. Не трогай.
Валентина посмотрела на него поверх головы малыша. И в ее взгляде не было ни страха, ни старой любви. Только холодная, звенящая сталь.
— Твой сын? — переспросила она тихо, но отчетливо. — Ты даже не знаешь, что это такое. Ты не отец. Ты — животное.
Она развернулась и, на ходу схватив с кресла старый шерстяной плед, чтобы укутать драгоценную ношу, пошла к выходу.
— Стой! Куда?! — заорал он ей вслед, пытаясь встать. — Верни! Я в полицию заявлю! Ты украла моего ребенка!
Валентина даже не обернулась. Она вышла из квартиры и плотно прикрыла за собой дверь, отрезая себя от прошлого. На лестничной клетке она остановилась, чтобы перевести дух. Малыш мирно сопел у нее на плече. Она поцеловала его в макушку, пахнущую чем-то кислым и несчастным.
— Ничего, мой хороший, — прошептала она. — Теперь все будет хорошо. Я обещаю.
***
Вернувшись домой, Валентина первым делом бросилась в ванную. Она осторожно раздела малыша, брезгливо отбрасывая грязную одежду. Тельце было покрыто опрелостями и какой-то сыпью. Она набрала теплую ванночку, добавив отвар ромашки, и аккуратно опустила ребенка в воду. Он сначала испуганно вздрогнул, а потом вдруг расслабился и даже попытался улыбнуться беззубым ртом. Валентина мыла его, а слезы сами текли по щекам, капая в воду.
После купания, завернув его в свое самое мягкое махровое полотенце, она с ужасом поняла, что у нее нет абсолютно ничего для ребенка. Ни одежды, чтобы его переодеть, ни подгузников, ни, самое главное, еды. Руки дрожали, пока она лихорадочно оформляла заказ на все необходимое с самой быстрой экспресс-доставкой. Эти сорок минут ожидания показались ей вечностью. Она сидела, прижимая к себе закутанного в полотенце и уже начавшего хныкать от голода малыша, и молилась, чтобы курьер приехал скорее. Наконец, долгожданный звонок. Валентина почти вырвала пакеты из рук курьера, на ходу разрывая упаковки. Быст смесью, она поднесла ее к губам ребенка. Малыш ел жадно, захлебываясь, словно не ел несколько дней. Насытившись, он обмяк и мгновенно уснул прямо у нее на руках, умиротворенный и теплый.
Валентина сидела в кресле, боясь пошевелиться, и смотрела на спящее личико. Кто он? Как его зовут? Сколько ему? Она ничего не знала. Но она знала одно: она его никому не отдаст. Особенно ему.
Первым делом она позвонила своему старому другу, Семену Аркадьевичу, одному из лучших адвокатов по семейному праву в городе.
— Сеня, привет. Это Валя. Мне нужна твоя помощь. Срочно, — без предисловий начала она и быстро, сбивчиво изложила ситуацию.
Адвокат слушал молча, лишь изредка хмыкая.
— Так, Валюша, без паники, — сказал он, когда она закончила. — То, что ты забрала ребенка, — это, конечно, самоуправство. Но, учитывая обстоятельства, это наш козырь. Это доказывает, что жизнь ребенка была в опасности. Первое: никого не пускай в квартиру. Особенно Игоря и полицию, если он ее вызовет. Второе: я сейчас подъеду, мы составим заявление в органы опеки и вызовем их сами. Мы должны действовать на опережение.
Через час Семен Аркадьевич уже сидел у нее на кухне. Он привез с собой юриста-помощника и кипу бумаг. Пока они составляли заявления, в дверь начали ломиться.
— Валентина! Открой, сволочь! Я знаю, что ты там! Отдай моего сына! — раздавался пьяный ор Игоря.
Малыш на руках у Валентины проснулся и заплакал. Она прижала его к себе, пытаясь успокоить.
— Не реагируй, — тихо сказал Семен Аркадьевич, набирая номер на телефоне. — Алло, полиция? Я адвокат, нахожусь по адресу… Тут ломятся в дверь, угрожают моей клиентке… Да, в квартире находится несовершеннолетний ребенок, жизни которого угрожала опасность…
Приезд полиции и опеки превратил тихий подъезд в арену для скандала. Игорь, увидев людей в форме, тут же сменил тактику. Он начал изображать убитого горем отца.
— Товарищи, она украла моего ребенка! — кричал он, тыча пальцем в дверь Валентины. — Я на минуту в магазин вышел, а она… Ворвалась, забрала! Она сумасшедшая! Мстит мне за развод!
— В магазин? — усмехнулся Семен Аркадьевич, когда Валентина наконец открыла дверь инспектору по делам несовершеннолетних и двум полицейским. — А почему от вас так разит перегаром, гражданин? И почему дверь в вашу квартиру была не заперта, а ребенок находился в антисанитарных условиях?
Инспектор, строгая женщина лет пятидесяти, прошла в квартиру Валентины. Увидев чистого, накормленного малыша, мирно спящего в импровизированной кроватке из подушек на диване, она заметно смягчилась.
— Мы зафиксируем состояние ребенка, — сказала она Валентине. — И вам придется проехать с нами, дать показания. И вам тоже, папаша, — она строго посмотрела на Игоря.
В отделении начался ад. Игорь кричал, что Валентина все подстроила, что она мстительная и бездетная стерва, которая хочет отобрать у него единственную радость в жизни.
Валентина молчала. Она держалась из последних сил. Весь яд, который эта семья копила годами, сейчас выливался на нее. Но она смотрела на инспектора и спокойно, четко рассказывала, что увидела в квартире. Без эмоций. Только факты. Грязь, бутылки, пьяный отец, голодный, больной ребенок.
— Я требую провести медицинское освидетельствование отца на предмет алкогольного опьянения и ребенка на предмет истощения и наличия заболеваний! — властно заявил Семен Аркадьевич. — И мы подаем иск о лишении родительских прав гражданина Романова и ходатайство о назначении временной опеки моей доверительнице, Валентине Сергеевне.
Игорь побледнел. Он понял, что дело принимает серьезный оборот.
— Да кто ты такая, чтобы моего сына воспитывать?! — зарычал он на Валю. — Я отец! Я!
— Отец, который променял сына на бутылку? — тихо, но так, что услышали все, спросила Валентина. — Ты не отец, Игорь. Ты — ошибка природы. И я не позволю тебе сломать еще одну жизнь.
В ее голосе было столько холодной уверенности, что Игорь осекся. Он впервые увидел ее такой. Не мягкой, любящей Валей. А женщиной, которая будет бороться за этого ребенка, как волчица. И он испугался.
***
Начались тяжелые недели судебных разбирательств. Игорь, подстрекаемый нанятым за копейки адвокатом, строил из себя жертву. Он бросил пить (по крайней мере, на людях), пытался устроиться на работу и на каждом заседании клялся, что обожает своего сына и что Валентина — коварная разлучница.
Валентина слушала все это с каменным лицом. Семен Аркадьевич научил ее держать себя в руках. Каждый вечер она возвращалась домой, выжатая как лимон, и падала в кресло. А потом брала на руки маленького Пашу (она узнала его имя из документов — Павел Игоревич), он тянул к ней ручки и улыбался. И вся усталость, вся грязь этого дня улетучивалась. Она целовала пухлые щечки и понимала, ради чего все это терпит.
Семен Аркадьевич тем временем работал как лев. Он нашел соседей, которые дали показания о постоянных пьянках в квартире Игоря и детском плаче за стеной. Он поднял медицинские документы из поликлиники, где было зафиксировано, что за полгода жизни ребенка к врачу вызывали всего один раз. Экспертиза показала у Паши дистрофию и запущенный дерматит. Это были весомые аргументы.
Самый скандальный момент произошел, когда адвокат Игоря попытался обвинить Валентину в аморальном поведении.
— Ваша честь, мой подзащитный утверждает, что Валентина Сергеевна сама не может быть опекуном! У нее нет семьи, мужа! Откуда мы знаем, какой образ жизни она ведет? Может, она водит домой мужчин!
Зал загудел. Валентина вспыхнула, но Семен Аркадьевич знаком велел ей молчать.
— Простите, — встал он. — А какое отношение это имеет к делу о спасении жизни ребенка от отца-алкоголика? Моя клиентка — успешный финансовый директор крупной компании. У нее безупречная репутация, собственное жилье. В то время как ваш клиент не имеет ни работы, ни средств к существованию, ни элементарных понятий об уходе за младенцем. И если уж мы заговорили об аморальности…
Тут Семен Аркадьевич достал свой главный козырь. Через частного детектива он нашел ту самую Лену, сбежавшую мать Паши. Она не улетела в Турцию. Она жила в соседнем городе с новым сожителем и не хотела даже слышать о ребенке. Адвокат привез в суд ее нотариально заверенный отказ от родительских прав и письменные показания. В них она в красках описывала жизнь с Игорем: его запои, агрессию, то, как он пропивал детские пособия.
Игорь сидел бледный, как полотно, и смотрел в пол. Его линия защиты рушилась на глазах.
В своем последнем слове Валентина была краткой.
— Ваша честь, — сказала она, и голос ее не дрогнул. — Я не держу зла на своего бывшего мужа. Я даже не держу зла на его мать. Все, чего я хочу, — это дать этому ребенку, Павлу, шанс на нормальную жизнь. Шанс иметь дом, где его любят и о нем заботятся. Где чисто, тепло и всегда есть еда. Я не прошу дать мне его навсегда. Я прошу дать мне возможность спасти его. А дальше… дальше жизнь покажет.
Она села, и в зале повисла тишина. Даже Тамара Игоревна молчала, глядя на нее с непонятным выражением — смесью ненависти и запоздалого уважения.
***
Решение суда было в пользу Валентины. Игоря не лишили прав окончательно, но ограничили в них, обязав пройти лечение от алкоголизма и найти работу. А Валентину назначили временным опекуном Паши сроком на один год. Это была победа. Огромная, выстраданная победа.
Когда Валентина вышла из зала суда, держа на руках сопящего Пашу (она брала его с собой, не в силах оставить), к ней подбежала Тамара Игоревна.
— Валя… Постой… — прошептала она. Ее лицо было мокрым от слез. — Дай хоть посмотреть на него…
Валентина остановилась. Она посмотрела на эту сломленную женщину, потом на малыша.
— Вы можете навещать его. По выходным. — холодно сказала она. И, не дожидаясь ответа, пошла к машине, где ее ждал Семен Аркадьевич.
Первые недели были самыми трудными. Паша плохо спал по ночам, часто плакал. Врачи диагностировали у него кучу проблем — от дисбактериоза до неврологии. Валентина научилась делать массаж, ставить компрессы, разбираться в лекарствах. Она взяла на работе длинный отпуск за свой счет. Ее жизнь теперь вращалась вокруг этого маленького существа. Кормления, прогулки, походы по врачам, бессонные ночи.
Она валилась с ног от усталости. Иногда, ночью, сидя у кроватки плачущего малыша, она спрашивала себя: «Господи, зачем я в это ввязалась?» Но потом Паша обхватывал ее палец своей крошечной ручкой, смотрел на нее своими бездонными голубыми глазами, и все сомнения улетучивались. В этих глазах была такая безграничная вера и любовь, что у Валентины перехватывало дыхание.
Ее квартира преобразилась. Вместо стильных безделушек появились погремушки, вместо модных журналов — книги по уходу за ребенком. Тишина, которую она так ценила, сменилась детским смехом, агуканьем, а иногда и громким плачем. И эта новая жизнь, наполненная заботами и тревогой, оказалась в тысячу раз счастливее прежней, спокойной и одинокой.
Однажды вечером, когда Паша уже спал, раздался звонок. Это был Игорь. Судя по голосу, трезвый.
— Валь… Как он? — спросил он тихо.
— Нормально. Растет, — сухо ответила она.
— Можно мне… ну, хоть фотографию? Мать совсем извелась.
Валентина на мгновение задумалась. В ней боролись два чувства: злорадство и жалость. Жалость победила. Она молча сфотографировала спящего Пашу и отправила ему.
Через минуту пришел ответ: «Спасибо. Он… он красивый».
Валентина не ответила. Она удалила переписку и заблокировала его номер. Ей не нужно было это «спасибо». Ей нужен был только покой для нее и ее мальчика.
Постепенно жизнь вошла в свою колею. Паша окреп, начал набирать вес, стал улыбчивым и любознательным. Валентина обожала его до безумия. Она ловила себя на мысли, что никогда в жизни не была так счастлива. Даже в лучшие годы брака. Это было совсем другое счастье. Абсолютное. Безусловное. Она больше не была «пустоцветом». Она была мамой. Самой настоящей.
***
Прошло полгода. Теплая осень сменилась снежной зимой. Валентина гуляла с Пашей в парке. Малыш, которому уже исполнился годик, сидел в санках, укутанный в теплый комбинезон. Он смешно морщил носик от падающих снежинок и заливисто смеялся, когда Валентина подбрасывала вверх горсть снега.
Она и сама изменилась. Посвежела, помолодела. Из глаз исчезла застарелая тоска, они светились теплом и любовью. Она больше не была одинокой, успешной бизнес-леди. Она была просто счастливой женщиной, мамой.
На другом конце аллеи она заметила знакомую фигуру. Тамара Игоревна. Она стояла у дерева и смотрела на них. За эти полгода она приходила всего пару раз. Приносила нелепые игрушки. Паша ее дичился, плакал. И она перестала приходить.
Сейчас она стояла одна, съежившись от холода в своем старом пальто. Она не решалась подойти. Она просто смотрела. Смотрела, как ее бывшая невестка, которую она гнобила за бесплодие, играет с ее родным внуком. Как они смеются. Как Валентина нежно поправляет ему шапочку, а он доверчиво тянется к ней. Они выглядели как настоящая, идеальная семья. Семья, которую Тамара Игоревна разрушила собственными руками.
Она видела, каким здоровым и счастливым стал ребенок. И видела, какой счастливой стала Валентина. Эта женщина, которую они с сыном растоптали и выбросили, сумела не просто выжить. Она сумела стать счастливой. Вопреки им. Забрав себе осколок их рухнувшей жизни и превратив его в сокровище.
Игорь так и не начал лечиться. После суда он продержался месяц, а потом снова запил. Его уволили с последней работы, и теперь он перебивался случайными заработками, медленно скатываясь на самое дно. Тамара Игоревна жила как в аду, разрываясь между больным сердцем и попытками спасти пропащего сына.
Она смотрела на Валентину и Пашу, и ее душу раздирали два чувства: жгучая зависть и горькое, запоздалое раскаяние. Она поняла, что в тот день, когда она пришла к Вале на порог, она пришла не просить. Она пришла отдавать. Отдавать свое единственное сокровище, своего внука, в единственные надежные руки. И Валентина приняла этот дар.
По щекам Тамары Игоревны потекли горячие слезы, застывая на морозе. Она поняла, что они потеряли не только ребенка. Они потеряли свое будущее. Свое прощение. Свою последнюю надежду. А Валентина… Валентина обрела все.
Она отвернулась и медленно побрела прочь, сгорбленная под тяжестью своих ошибок. А Валентина, ничего не заметив, подхватила Пашу из санок, закружила его, и их счастливый смех полетел над заснеженным парком, провозглашая рождение новой жизни, выросшей на обломках старой. Она обрела свой смысл. Она обрела своего сына.
