— Ты и твой спиногрыз мне не нужны! — крикнул муж, заверяя документы о разводе.
Ручка дрожала в его руках, оставляя неровную подпись там, где раньше он расписывался уверенно и красиво. Алексей не поднимал глаз, будто боялся встретиться взглядом с женой. Или с самим собой в её глазах.
Ольга стояла у окна, спиной к нему. Её плечи были неестественно прямыми, напряжёнными, словно она держала всю тяжесть мира, не давая ему рухнуть. Она не плакала. Слезы закончились три месяца назад, когда он впервые не пришёл домой ночевать.
— Спиногрыз, значит, — тихо повторила она, всё ещё глядя в окно. На детской площадке внизу качались пустые качели. — Это о Мише.
— Не начинай, — Алексей захлопнул папку с документами. — Ты прекрасно знаешь, что я имел в виду.
— Нет, не знаю. — Она развернулась. Лицо было бледным, но спокойным. Слишком спокойным. — Объясни мне, Лёша. Объясни, как наш сын, которому пять лет, стал для тебя «спиногрызом». Когда именно это произошло? Когда он в два года сказал первое «папа»? Или когда ждал тебя у окна каждый вечер?
— Ольга…
— Нет! — Впервые за весь разговор её голос дрогнул. — Ты не имеешь права швырять эти слова и уходить. Если уж решил, что мы вам с Викой не нужны, хотя бы будь честен.
Алексей вскочил со стула. Он был выше её на голову, всегда был, и раньше Ольга чувствовала себя защищённой рядом с ним. Сейчас он просто казался чужим высоким человеком в их маленькой квартире.
— Я честен! Я не могу больше! Понимаешь? Не-мо-гу! — Он ударил кулаком по столу, и нотариус поморщился, но промолчал. Видел и не такое за свою практику. — Эта квартира, эти вечные долги, твоё лицо, когда я прихожу домой… Вечно чего-то от меня хотите! То ботинки купить, то на кружок записать, то внимания…
— Миша просил тебя один раз сходить с ним на футбол, — перебила Ольга. — Один раз за полгода. Ты обещал. Он месяц ждал.
— И что? Я работал! Я вкалывал, чтобы вас обеспечить!
— На неё, — Ольга не повысила голос, но слово прозвучало как пощёчина. — Вкалывал на цветы для Вики, на ужины с Викой, на гостиницы с Викой.
Повисла тишина. Даже нотариус перестал шуршать бумагами.
— Откуда ты… — начал было Алексей.
— Твой телефон. Забыл его месяц назад дома. Миша принёс мне, когда пришла эсэмэска: «Не могу дождаться завтра, котик». С сердечком. — Ольга усмехнулась без улыбки. — Знаешь, что было самым страшным? Не то, что ты изменяешь. А то, что мне стало всё равно.
— Оля…
— Я готова была закрыть на это глаза, — продолжала она, будто не слыша. — Готова была делать вид, что всё нормально. Ради Миши. Но ты назвал его спиногрызом. И тут я поняла, что ты уже не тот человек, которого я любила.
Алексей опустился обратно на стул. Внезапно он выглядел старше своих тридцати двух.
— Я не хотел так, — пробормотал он. — Просто вырвалось.
— Из сердца вырвалось. — Ольга подошла к столу, взяла ручку. Её подпись легла рядом с его — ровная, красивая, окончательная. — Я подписываю не потому, что не люблю тебя. Я подписываю, потому что люблю Мишу больше.
Нотариус откашлялся:
— Господин Громов остаётся прописанным по данному адресу или выписывается?
— Выписывается, — одновременно ответили оба.
— Вопрос об алиментах…
— Я буду платить, — быстро сказал Алексей. — Сколько положено по закону.
— Четверть дохода на одного ребёнка, — монотонно продолжил нотариус. — Если стороны не договорились об иной сумме.
— Четверть, — кивнула Ольга.
Алексей смотрел на неё с каким-то удивлением:
— Ты могла бы потребовать больше.
— Мне от тебя ничего не нужно, кроме того, что ты обязан своему сыну. — Она застегнула сумочку, поправила волосы. — Когда заберёшь вещи?
— Я… Завтра? Послезавтра?
— Завтра я буду с Мишей у врача. Послезавтра тоже. В среду буду дома.
— Что с Мишей? — В голосе Алексея мелькнуло что-то, что могло быть беспокойством.
— Ничего серьёзного. Простыл. — Она шагнула к двери, потом обернулась. — Или тебе уже не всё равно?
Он не ответил.
Миша сидел у бабушки, в той самой квартире, где вырос Алексей. Старая трёшка на окраине, с дубовым буфетом и запахом пирогов. Когда Ольга зашла за сыном, мальчик играл в машинки на полу, выстроив их в ровный ряд.
— Мама! — Он вскочил, но тут же остановился, вглядываясь в её лицо. — Ты плакала?
— Нет, солнышко. Просто устала.
— Где папа?
Вопрос повис в воздухе. Бабушка Вера — мама Алексея — замерла с чайником в руках. Ольга присела на корточки перед сыном, взяла его за руки.
— Миша, помнишь, мы с тобой говорили, что иногда люди не могут жить вместе?
— Как дядя Саша и тётя Лена?
— Да, как они. Так вот… папа теперь будет жить отдельно.
— А я?
— Ты со мной, родной.
Миша нахмурился, обдумывая услышанное.
— А папа будет приходить?
— Будет. Иногда.
— А на футбол мы пойдём?
Ольга закусила губу. Бабушка Вера поставила чайник и отвернулась к окну, но плечи её вздрагивали.
— Не знаю, Мишенька.
— Понятно, — очень по-взрослому кивнул мальчик. — Значит, не пойдём.
Он вернулся к своим машинкам, но играть уже не стал. Просто сидел, уставившись в одну точку.
— Оленька, — тихо позвала бабушка, когда Миша отвлёкся на мультик. — Я не знаю, что сказать. Он мой сын, но… мне так стыдно.
— Вера Павловна…
— Нет, послушай. — Пожилая женщина взяла её за руку. Ладонь была тёплой, шершавой от работы. — Я знаю, каково тебе. Я через это прошла. Мой муж, царствие ему небесное, тоже ушёл. Правда, потом вернулся, когда та его бросила. Но я уже не взяла обратно.
— Я даже не думаю об этом.
— Правильно. И не надо. — Бабушка налила чай в старые чашки с позолотой. — Но Мишу… Мишу я хочу видеть. Ты позволишь?
— Конечно. — Ольга крепко сжала её руку. — Вы тут ни при чём.
— Я с ним поговорю. С Лёшкой. Может, хоть стыдно будет.
— Не тратьте силы, — Ольга покачала головой. — Он уже сделал выбор.
Первый месяц после развода был странным. Ольга просыпалась и тянулась к телефону, чтобы проверить, не писал ли Алексей. Потом вспоминала, что теперь это не имеет значения, и начинала обычный день: завтрак, детский сад, работа, детский сад, ужин, сказка на ночь.
Миша не спрашивал про отца. Это пугало больше всего.
Алексей перевёл первые алименты вовремя. Ольга перечислила деньги на отдельный счёт для Миши. Вместе с каждым переводом приходила короткая эсэмэска: «Как сын?»
Первые три раза она отвечала: «Нормально». Потом перестала отвечать вовсе.
Однажды вечером, через четыре месяца после развода, в дверь позвонили. Ольга глянула в глазок и замерла. Алексей. С огромным пакетом игрушек.
— Можно войти? — спросил он, когда она открыла дверь.
— Миша спит уже.
— Я знаю. Я пришёл поговорить с тобой.
Они сели на кухне, как раньше, только теперь между ними была не близость, а пропасть.
— Я хотел извиниться, — начал Алексей. — За то, что сказал тогда. Про спиногрыза.
— Хорошо, — кивнула Ольга.
— Просто… хорошо?
— А что ещё? Ты извинился, я приняла. Это не отменяет того, что произошло.
— Я хочу видеть Мишу.
— Пожалуйста. Согласуй график, как положено.
Алексей сжал кулаки:
— Почему ты так холодна? Мы же семь лет вместе прожили!
— Восемь. И холодна я не к тебе. Я просто пустая. Всё, что я чувствовала к тебе, кончилось в тот момент у нотариуса.
— Не может такого быть…
— Может, Лёша. Ты не представляешь, как может. — Она встала, налила воды. Руки дрожали, она спрятала их за спину. — Знаешь, что самое страшное? Не то, что ты завёл любовницу. Не то, что ушёл. А то, что ты отрёкся от Миши. Он тебя боготворил. Ждал у окна каждый вечер. Рисовал тебя на всех рисунках. А ты назвал его спиногрызом.
— Я был зол. Устал. Это вырвалось…
— Ты на самом деле так думал! — Впервые за весь вечер Ольга повысила голос. — Люди срываются по-разному. Кто-то бросает тарелку, кто-то хлопает дверью. А ты отрёкся от собственного сына! Одним словом!
— Я не отрекался! Я люблю его!
— Покажи это. Не мне — ему. Приходи, гуляй с ним, интересуйся его жизнью. Но не ври себе, что любишь, если слова расходятся с делами.
Алексей сидел, опустив голову. Когда он поднял взгляд, в глазах блестели слёзы:
— Я всё испортил, да?
— Да, — просто ответила Ольга. — Но ты можешь это исправить. Не со мной. Со мной уже ничего не исправить. Но с Мишей — можешь. Если хватит силы воли и терпения.
— А если не хватит?
— Тогда хотя бы не мешай нам жить.
Алексей начал приходить по субботам. Забирал Мишу на несколько часов, водил в парк, в кино, иногда в кафе. Миша возвращался с подарками, но не с радостью.
— Как прогулка? — спрашивала Ольга.
— Нормально, — пожимал плечами сын.
Однажды она не выдержала:
— Мишенька, что не так? Папа же проводит с тобой время.
— Он смотрит в телефон, — тихо сказал мальчик. — Мы идём, а он пишет кому-то. Или звонит. А я просто иду рядом.
Ольга стиснула зубы. Так хотелось позвонить Алексею и наорать, высказать всё, что кипело внутри. Но она промолчала. Это не её битва. Это битва Алексея с самим собой.
Прошло три месяца. Зима сменилась весной. Миша готовился в первый класс. Алексей исправно платил алименты и приходил по субботам. Иногда пропускал, ссылаясь на работу.
Однажды позвонила бабушка Вера:
— Оленька, можно я заберу Мишу на выходные? Совсем заскучала.
— Конечно.
— И ещё… Лёшка разошёлся с той. С Викой.
— Это меня не касается.
— Я понимаю. Просто… он очень плох. Может, хоть сына увидит, легче станет.
— Вера Павловна, я не запрещаю ему видеться с Мишей. Это его решение — как часто видеться и насколько быть включённым в жизнь сына.
— Я знаю, девочка. Знаю. Просто материнское сердце болит.
— Моё тоже болело. Но Вы же ничего не сказали мне про Вику, когда только узнали…
Повисла пауза.
— Прости, — прошептала бабушка. — Ты права. Я должна была тебе сразу сказать. Но он мой сын…
— А Миша — мой, — твёрдо сказала Ольга. — И я сделаю всё, чтобы его детство не превратилось в ад.
В одну из суббот Алексей пришёл не как обычно. Без улыбки, без пакета с игрушками. Просто пришёл и сел на лестничной клетке, опустив голову.
Ольга, выглянув в глазок, увидела его и открыла дверь.
— Ты войдёшь или так и будешь сидеть?
Он молча поднялся и прошёл внутрь. Миша играл в комнате, даже не выглянул.
— Что случилось? — спросила Ольга.
— Всё рухнуло, — глухо сказал Алексей. — Вика ушла. Сказала, что ошиблась. Работа… на работе сокращения. Мать слегла с давлением. А я… я просто устал, Оль. От всего.
— И что я должна сделать? Пожалеть?
— Нет. — Он поднял на неё глаза. — Я хочу попросить прощения. У Миши.
— Зачем?
— Потому что я плохой отец. Потому что он заслуживает лучшего.
— Попроси, — кивнула Ольга. — Только не ври. Дети чувствуют ложь лучше взрослых.
Алексей прошёл в комнату. Ольга осталась на кухне, но слышала их разговор.
— Миш, можно я с тобой поговорю?
— Угу.
— Я хочу извиниться перед тобой. Я был плохим папой. Я обещал водить тебя на футбол и не водил. Обещал строить вместе конструктор и не строил. Я был занят собой.
Молчание.
— Мне не нужен плохой папа, — ровным голосом сказал Миша.
Ольга замерла.
— Я… я понимаю. Ты прав.
— Но ты можешь стать хорошим? — в голосе мальчика не было надежды, только вопрос.
— Я постараюсь.
— Ты уже говорил это раньше.
— Миша…
— Папа, я просто хочу, чтобы ты был. Не с игрушками. Не в кино. А просто был. Чтобы я мог показать тебе рисунок или рассказать, как дела. Чтобы ты не смотрел в телефон, когда мы гуляем.
В комнате стало так тихо, что Ольга слышала собственное дыхание.
— Хорошо, — наконец ответил Алексей. — Я буду. Обещаю. Но не жди, что всё изменится сразу, ладно? Я… я долго был плохим папой. Мне нужно научиться быть хорошим.
— Ладно, — согласился Миша. — Тогда давай пойдём сейчас гулять. Но телефон оставь.
Алексей вышел из комнаты, на глазах слёзы. Ольга протянула ему платок.
— Я правда постараюсь, — тихо сказал он.
— Вижу.
— Оля… а мы?
— Нас нет, Лёш. Ты разбил это. Но Миша и ты — это другая история. Она ещё может быть написана.
Прошёл год. Алексей действительно изменился. Не сразу, не идеально, но изменился. Стал приходить чаще. Звонил, чтобы просто спросить, как дела. Пришёл на утренник в школу, хотя Ольга его не приглашала.
Однажды, забирая Мишу, он задержался на пороге:
— Ты хорошо выглядишь.
— Спасибо.
— Есть кто-то?
Ольга усмехнулась:
— Это не твоё дело.
— Прости. Ты права. — Он помолчал. — Просто… я рад, что ты счастлива. Заслуживаешь этого.
— Счастлива — громко сказано. Но я спокойна. А это уже много.
Когда они ушли, Ольга закрыла дверь и прислонилась к ней. Да, она была спокойна. Боль ушла. Обида притупилась. Осталась только жизнь — простая, иногда трудная, но своя.
А Миша… Миша снова начал рисовать отца на рисунках. Не на каждом. Но на некоторых. И это было началом.
Спиногрызом его больше никто не называл.
