— Ну конечно, ты опять всё испортила, Аня! — голос Владимира раздался с такой громкостью, будто он хотел, чтобы слышали все соседи.
Анна стояла у раковины, руки в пене, по щекам текли капли — не разобрать, то ли от воды, то ли от слёз. За окном моросил дождь, мелкий, нудный, будто издевался: «Ну что, опять?» Она вздохнула и повернулась к мужу, который вальяжно развалился на диване, уткнувшись в телефон. На экране — короткое видео с котами, но смеяться он перестал, как только она вошла на кухню.
— Что я испортила на этот раз, Володь? — спросила она, не оборачиваясь. Голос звучал спокойно, но внутри всё сжималось.
— Мама звонила. Сказала, ты ей нахамила. Опять.
— Я не хамила. Я просто сказала, что не стоит без предупреждения приходить домой с чемоданами.
— Ань, — Володя встал, — ты же знаешь, мама не просто так хотела остаться. У неё давление, она себя плохо чувствует.
Анна тихо рассмеялась. Горько, почти беззвучно.
— Давление у неё повышается ровно тогда, когда я начинаю говорить, что у нас своя жизнь. Совпадение, да?
— Ты вечно ищешь подвох. Мама просто хочет быть рядом.
— Да я не против быть рядом! Только рядом — это не в нашей спальне, когда она без стука заходит и говорит, что «у тебя постель не по-семейному застелена». — Анна резко бросила тряпку в раковину. — Рядом — это когда звонишь, спрашиваешь, можно ли прийти. Не когда вваливаешься как контролёр, проверяющий билеты на терпение.
Володя отступил на шаг, нахмурился.
— Ты утрируешь. Мама просто любит порядок.
— Да, особенно порядок в чужих шкафах, — парировала Анна. — Сегодня я нашла, что она опять рылась в моих ящиках. Угадай, что сказала, когда я спросила «зачем»?
— Ну?
— «Я просто искала ножницы». В шкафчике с нижним бельём! Ножницы, понимаешь?
Володя отвёл взгляд, пробормотал что-то вроде:
— Мама старенькая… ей трудно всё запоминать.
— Старенькая? — Анна рассмеялась снова, но уже громко, нервно. — Ей шестьдесят два, она бегает по утрам и пилит мне мозги в мессенджере с семи утра! Не надо делать вид, что она беспомощная. Она просто знает, что ты ей всё простишь.
Молчание зависло в комнате. Только из телевизора доносился голос диктора: «В регионах похолодает». И правда — холодно. Даже дома, где вроде бы должно быть тепло.
— Ань, — начал Володя мягче, — ты просто устаёшь. Работа, дом… всё на тебе. Мама хотела помочь.
— Помочь? — она развернулась. — Помочь чем? Тем, что рассказывает твоим друзьям, что я не умею готовить? Что я «городская лентяйка» и только деньги трачу? Она же тебя против меня настраивает, а ты стоишь и киваешь, как послушный сынок.
Он вспыхнул:
— Не смей говорить про маму таким тоном!
— А каким? Почтительным? Благодарным? Она из меня делает сумасшедшую, а ты говоришь: «Ну мама не со зла».
— Потому что не со зла!
Анна покачала головой.
— Знаешь, в какой момент я поняла, что всё? Когда она выбросила мои таблетки, решив, что я «пичкаю себя химией вместо того, чтобы родить ребёнка». А ты стоял рядом и молчал. Молчал, Володя!
Он отвернулся к окну.
— Я просто не хотел ссор.
— Да ты вообще ничего не хочешь, кроме чтобы всё было «спокойно». Но спокойно только у тебя. У меня внутри война, Володя. И я одна там воюю.
Она опёрлась на стол, пытаясь не разрыдаться. Сколько раз она пыталась объяснить, сколько раз думала — вот сегодня он услышит. Но нет. Он всё так же смотрит сквозь неё, как на мутное стекло.
— Знаешь, — произнесла она тихо, — я ведь раньше верила, что семья — это когда поддерживают. Даже если не понимают. Просто рядом стоят. А сейчас… я просто чувствую, что живу в доме, где меня никто не ждёт.
Он тяжело выдохнул.
— Ну зачем ты всё усложняешь…
— Потому что ты всё упрощаешь, — отрезала Анна. — Думаешь, если не говорить о проблеме, она сама рассосётся? Не рассосётся, Володь. Моя усталость не испарится, как твой одеколон после душа.
Володя прошёлся по комнате, остановился у двери.
— Мама придёт завтра поздравить нас. Не устраивай сцену, ладно?
— А я думала, сцена уже идёт, — усмехнулась она. — Только ты в ней главный актёр. Я давно — массовка.
Он хотел что-то сказать, но передумал. Хлопнула дверь. Оставив за собой запах холодного воздуха и ту самую тишину, которая хуже любой ругани.
Вечером Анна сидела у окна, смотрела на двор: мокрые машины, подростки с кофе из автомата, соседка в халате, выгуливающая кота на поводке. Всё казалось таким обычным, будто жизнь вокруг шла своим чередом, а у неё внутри всё рушилось.
Телефон загорелся сообщением: «Завтра приеду с вещами. Не возражай, родная. Мамочка».
Анна смотрела на экран минуту, потом медленно выключила телефон и положила его на стол. Хотелось смеяться. Или кричать. Или просто исчезнуть.
Она пошла на кухню, поставила чайник, но тот, как назло, не включился. Ещё и пробки выбило. Темнота — и только её отражение в окне. Уставшее, блеклое.
— Ну вот, — прошептала она. — Даже техника против.
И тут в голове промелькнула мысль, от которой самой стало страшно: а может, просто уйти? Собрать вещи и исчезнуть?
Но потом она посмотрела на фотографию на стене — их свадебное фото. Она, он, оба улыбаются. Тогда казалось — впереди счастье, дом, дети, совместные утренники. А вышло — дом есть, счастья нет, детей нет, зато есть свекровь с чемоданами и муж, у которого позвоночник из резины.
Анна выключила свет, прошла в спальню и тихо легла. Дождь за окном всё шептал: ещё немного, Ань, ещё чуть-чуть потерпи.
Но внутри уже рвалось наружу: хватит терпеть.
— Привет, Анечка! — голос Галины Петровны раздался из-за двери звонко, бодро, как будто она не стояла с чемоданами, а с букетом роз.
— Открывай скорее, у меня руки заняты!
Анна вздрогнула. Она стояла на кухне, держала в руках чашку с недопитым кофе, и у неё было ровно три секунды, чтобы решить: сделать вид, что дома никого нет, или открыть. Но соседка с четвёртого уже высунулась в коридор — проморгать момент не получится.
Дверь распахнулась. На пороге — Галина Петровна во всей красе: прическа, макияж, духи — будто собралась на премьеру спектакля, в котором собиралась играть роль мученицы. У ног — два здоровенных чемодана и сумка через плечо.
— Здравствуй, дорогая! — свекровь улыбнулась так сладко, что у Анны мгновенно заныло за ухом. — Ну вот, приехала поздравить вас заранее.
— Вижу, — медленно сказала Анна, глядя на багаж. — Серьёзное поздравление.
— А как иначе? Я же не на пять минут! — бодро отозвалась Галина Петровна и шагнула внутрь, будто в свою квартиру. — Сынок где?
— На работе.
— Отлично, тогда мы с тобой как раз спокойно всё обсудим.
Анна хотела возразить, но свекровь уже сняла пальто, аккуратно повесила на крючок и прошла в гостиную, оглядываясь с видом эксперта по интерьерам:
— Ну, ничего себе… У вас тут всё по-прежнему. Хотя я бы, конечно, занавески сменила. Эти цвета давят на психику.
Анна сжала зубы.
— Мы с Володей так решили.
— Володя у нас добрый, ему всё равно, — отмахнулась свекровь. — А женщина должна следить за уютом.
«Ага, как ты следишь за моими нервами», — подумала Анна, но вслух сказала другое:
— Вы хотели поговорить. Говорите.
Галина Петровна села на диван, положила руки на колени, глядя прямо, как следователь.
— Анечка, я много терпела. Я старалась понять, почему у вас нет детей, почему мой сын похудел, почему в доме всегда такая… напряжённая атмосфера. Но теперь я всё поняла. Это ты, родная. Это всё от тебя идёт.
— Простите, что? — Анна застыла.
— Не притворяйся, я всё вижу. Ты же манипулируешь Володей. Он тебе всё время поддакивает, а дома у него потом мигрени. — Галина Петровна театрально вздохнула. — Женщина должна вдохновлять мужа, а не высасывать из него силы.
Анна чуть не рассмеялась.
— Вы серьёзно думаете, что мигрень у него от меня, а не от вашего «мама звонила — мама обиделась»?
— Вот видишь! Опять этот тон! — всплеснула руками свекровь. — Ты совсем не уважаешь старших!
— А вы — младших, — парировала Анна.
— Я стараюсь для вас, — обиженно протянула Галина Петровна. — Я принесла вам еду, чтобы вы не питались этой вашей магазинной химией.
Анна посмотрела на пакеты — там аккуратно разложенные контейнеры, на каждом — наклейка: «Завтрак», «Обед», «Ужин». Вроде бы забота. Но от этой «заботы» хотелось орать.
— Спасибо, — сказала она ровно. — Но мы как-нибудь сами.
— Ты всё сама, сама! — вспыхнула Галина Петровна. — А где благодарность? Где уважение к матери мужа? Я всё ради вас, а ты меня из дома выгоняешь!
— Я просто не хочу, чтобы вы жили с нами, — выдохнула Анна. — Это не дом тогда будет, а поле боя.
— А вот и нет! — глаза свекрови сверкнули. — Если я уйду, Володя останется без опоры. Он тебя не потянет. Ты его уже к себе приучила, а теперь бросишь. Нет уж! Я остаюсь.
Анна стояла, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
— Это не обсуждается, — твёрдо сказала она.
— Ошибаешься, милая. — Галина Петровна поднялась, подошла ближе. — У тебя до завтра, чтобы передумать. Или я сама всё решу.
Анна молча развернулась и ушла в спальню. В коридоре глухо грохнули чемоданы — свекровь таскала их по квартире, устраиваясь «временно».
Вечером вернулся Володя. С пакетом из магазина, в хорошем настроении.
— Мам! — радостно сказал он, увидев чемоданы. — О, ты всё-таки приехала! Здорово!
— Вот видишь, — с довольной улыбкой произнесла свекровь. — Я же говорила, сынок будет рад.
Анна вышла из комнаты.
— Володя, мы договаривались, что это не вариант.
— Ань, ну перестань. Мама же ненадолго.
— С чемоданами? — холодно спросила она.
Он опешил.
— Ну, может, на пару недель.
— Или на пару лет, — добавила Галина Петровна, явно наслаждаясь моментом.
Анна посмотрела на мужа. Долго. Потом спокойно, тихо, без крика сказала:
— Тогда я — ненадолго.
— Что значит «я — ненадолго»? — нахмурился Володя.
— Это значит, что я уеду. Сегодня.
— Куда?
— Туда, где хоть воздух есть. Где не проверяют, в каком порядке у меня носки лежат и как я варю суп.
Он растерялся:
— Ань, ты чего, мы же семья!
— Мы — цирк. Ты, мама и я — номер с тремя клоунами. Только смеяться уже не хочется.
Галина Петровна вскрикнула:
— Ах, вот как ты заговорила! И это после всего, что я для тебя…
— Хватит, — Анна подняла руку. — Вы для себя делали. Чтобы чувствовать власть. Чтобы я была виновата. Чтобы сын ваш не вырос.
Володя шагнул к ней, но она отстранилась.
— Не трогай. Я сказала — всё.
Она пошла в спальню, достала чемодан — старый, потрёпанный. Сложила туда всё, что помещалось: документы, пару платьев, фото в рамке.
На мгновение задержала взгляд на свадебном платье в чехле — и закрыла шкаф.
— Ань, не делай глупостей! — за дверью голос мужа звучал растерянно. — Мы же можем всё обсудить!
— Мы обсуждаем уже четыре года, Володь, — спокойно ответила она. — А живём — как мама скажет.
Она вышла в коридор, взяла чемодан. Свекровь стояла посередине, уперев руки в бока.
— Думаешь, он за тобой пойдёт? — ядовито спросила она.
Анна улыбнулась.
— Нет. И в этом вся проблема.
Она открыла дверь, шагнула в подъезд. Прохладный воздух обжёг лицо. На лестничной площадке было тихо, только где-то капала вода.
Позади раздался голос Володя:
— Аня! Подожди!
Она обернулась. В его глазах мелькнуло что-то — может, страх, может, сожаление. Но не любовь.
— Возвращайся, когда научишься выбирать сам, — сказала она и пошла вниз.
На улице моросило. Воздух пах асфальтом и мокрыми листьями. Анна остановилась у подъезда, достала телефон, набрала сестру.
— Лена, привет. Могу у тебя переночевать?
— Конечно. Что случилось?
— Да так, семейная драма с продолжением.
Она улыбнулась. Настоящей, живой улыбкой — впервые за много месяцев.
Пока ждала такси, глянула на окна их квартиры: третье сверху, слева. Там мелькнула тень — муж или его мать, неважно. Пусть живут. Пусть варят свой идеальный суп, расставляют мебель, спорят, кто главнее.
А она — выдохнула. Словно сбросила с плеч бетонную плиту.
Через неделю она сидела на кухне у сестры, пила кофе и слушала, как капает кран. Телефон завибрировал — сообщение от Володя:
«Ань, поговорим? Мама уехала. Я всё понял».
Она долго смотрела на экран. Потом набрала ответ:
«Я тоже всё поняла. Удачи вам обоим».
Отправила. Выключила телефон.
Вышла на балкон — город шумел, гудел, жил своей жизнью.
И впервые за долгое время ей не хотелось ни плакать, ни спорить.
Просто дышать.
Без чужих советов. Без вечных «Анечка, ты должна».
Солнце пробивалось сквозь облака, серое небо стало чуть светлее.
Анна подумала:
Вот так и начинается свобода. Не с хлопка дверью. А с того, что впервые не боишься жить так, как хочешь.
