– Алл, ты спишь? – тихий шепот Олега прорвался сквозь плотную ткань сна.
Алла не спала. Она лежала, уставившись в потолок, на котором плясали отсветы фар проезжающих машин, и прислушивалась к его беспокойному дыханию уже добрый час. Он ворочался, вздыхал, вставал пить воду и снова ложился, издавая тихие, страдальческие звуки. Что-то случилось. Что-то серьезное, раз он, обычно засыпающий, едва коснувшись головой подушки, так мучился.
– Не сплю, – ровно ответила она, не поворачиваясь. – Что стряслось, Олег?
Он помолчал, словно собираясь с духом. Эта пауза натянула нервы Аллы тугой струной. Дурные предчувствия, которые она гнала от себя весь вечер, сгустились в липкий, холодный ком в груди. Весь вечер он был не свой: отвечал невпопад, ронял вилку за ужином и смотрел в одну точку, не видя ни ее, ни сына Кирилла.
– Понимаешь… Тут такое дело… Семейное, – наконец выдавил он.
Алла медленно повернулась. В полумраке его лицо казалось измученным, осунувшимся. Он сидел на краю кровати, ссутулив широкие плечи, и теребил край одеяла. Вид у него был такой, будто он собирался на эшафот.
– Говори прямо, Олег. Что с Ириной? Или с Валентиной Петровной?
Он вздрогнул от прямоты вопроса. С его семьей всегда было «такое дело». Его мать, Валентина Петровна, была женщиной с тихим голосом и стальными принципами, главным из которых был «семья – это святое», что на практике означало, что все должны жить интересами ее и ее дочери Ирины. А Ирина, младшая сестра Олега, была вечным ребенком, порхающим по жизни в поисках «себя», что неизменно заканчивалось финансовыми катастрофами, которые разгребал Олег.
– С Иркой, – глухо подтвердил он. – Она… в общем, у нее очень большие проблемы. Очень.
– Опять вложилась в какую-нибудь пирамиду по продаже «уникальной» косметики? Или решила открыть студию йоги в цокольном этаже без окон? – в голосе Аллы прозвучал металл. Она слишком хорошо знала сценарий.
Олег поморщился, будто от зубной боли.
– Хуже, Алл. Гораздо хуже. Она набрала кредитов. Микрозаймов. Там… там сумма какая-то нереальная. С процентами. Ей звонят, угрожают. Мама вся на нервах, давление скачет. Ты же знаешь, ей нельзя волноваться.
Алла села в кровати, обхватив колени руками. Вот оно. Началось. Она молчала, давая ему выговориться, зная, что это только прелюдия. Главное будет потом.
– Она плачет целыми днями, боится из дома выйти. Мама говорит, мы не можем ее бросить. Она же наша кровь.
«Наша кровь», – мысленно передразнила Алла. Кровь, которая последние лет двадцать только и делала, что требовала переливаний из чужих кошельков.
– И что ты предлагаешь? – спросила она холодно.
Олег поднял на нее глаза, полные отчаянной мольбы.
– Я продал машину. Сегодня. Перекупщикам, чтобы быстрее. Но этого не хватит. Даже половины не покроет. Я… я не знаю, что делать, Алл. Я в тупике.
Алла почувствовала укол жалости. Он действительно был в тупике, загнанный между чувством долга перед своей семьей и своей собственной жизнью, которую они строили вместе. Но жалость тут же испарилась, сметенная ледяной волной предчувствия. Она знала, к чему он ведет. Она видела это в его бегающих глазах, в том, как он не решался произнести следующие слова.
– Алла… – он замялся, его голос сел. – Есть только один выход. Один-единственный.
Она молчала, глядя на него прямо, не мигая. Ее взгляд был тяжелым, как камень.
– Нам нужно продать квартиру.
Время остановилось. Шум машин за окном, тиканье часов, его прерывистое дыхание – все исчезло. Остался только его шепот, повисший в воздухе, ядовитый и разрушительный. Квартиру. Ее квартиру. Крепость, которую она строила по кирпичику шестнадцать лет, отказывая себе в отпусках, в новой одежде, в элементарных женских радостях. Каждый квадратный метр здесь был оплачен ее трудом, ее бессонными ночами над отчетами, ее нервами.
– Что? – переспросила она так тихо, что сама едва расслышала.
– Ну, мы продадим ее, – заторопился он, ухватившись за то, что она не закричала сразу. – Погасим ее долги. На оставшиеся деньги возьмем что-нибудь поменьше, на окраине. Или поживем пока у моих. Мама будет только рада. А потом… потом снова возьмем ипотеку. Вместе. Все наладится, вот увидишь! Мы же семья, мы должны помогать друг другу!
Он говорил быстро, сбивчиво, как будто боялся, что если он остановится, то рухнет невидимая плотина. А Алла смотрела на него, и в ее душе поднималось что-то темное, огромное, что копилось годами. Все эти годы она была «понимающей». Она понимала, когда он отдавал свою премию на «лечение» вечно больной мамы, у которой по факту был лишь легкий гастрит. Она понимала, когда он покупал Ирине новый телефон, потому что ее «устарел», в то время как сама Алла ходила с треснувшим экраном. Она понимала, когда деньги, отложенные на ремонт балкона, уходили на оплату Ирининых очередных курсов «личностного роста».
Она молча встала, накинула халат и вышла на кухню. Ее движения были медленными, почти сомнамбулическими. Она налила в стакан воды, но пить не стала. Просто стояла, вцепившись пальцами в холодное стекло, и смотрела в темное окно.
Олег вошел следом. Он выглядел виноватым и одновременно настойчивым.
– Аллочка, ну пойми… Другого выхода нет. Ее просто уничтожат эти коллекторы.
И тут плотину прорвало. Не у него. У нее.
– Я 16 лет плачу ипотеку одна, а ты говоришь, что я должна продать квартиру чтобы погасить долги твоей сестры? – голос ее сорвался, но тут же обрел ледяную твердость. – Ты в своем уме, Олег?
Он отшатнулся.
– Почему одна? Мы же вместе живем! Я платил за еду, за коммуналку, за одежду Кириллу…
– Да, ты платил! – выкрикнула она, и стакан в ее руке дрогнул. – Ты платил за текущие расходы! А я платила за наше будущее! За эти стены! Я взяла эту ипотеку на свое имя за месяц до нашей свадьбы, потому что у тебя была «нестабильная работа»! Мои родители продали дачу, чтобы внести первый взнос! Ты помнишь это? Или твоя память тоже «семейное дело» и работает только в одну сторону?
– Алл, не надо так… Это было наше общее решение…
– Общее решение было, что я беру на себя основной груз, а ты помогаешь по мелочи! И я не жаловалась! Я работала на двух работах, пока ты искал себя! Я ночами сидела с Кириллом и с бухгалтерскими отчетами, чтобы вовремя внести платеж! Я забыла, что такое отпуск у моря! А твоя сестра в это время порхала по курортам, искала вдохновение и меняла «проекты» как перчатки! И теперь я должна отдать ей все, что создавала потом и кровью, потому что она в очередной раз вляпалась в историю?
Ее слова хлестали его по лицу. Он сжался, но упрямство на его лице не исчезло.
– Но это же моя сестра! Моя мать! Я не могу просто стоять и смотреть!
– А я твоя жена! А Кирилл – твой сын! Почему их проблемы всегда важнее наших? Почему их «хочу» всегда перевешивают наше «надо»? Ты хоть раз сказал своей маме «нет»? Хоть раз сказал Ирине, что пора повзрослеть и самой отвечать за свои поступки?
Он молчал. И это молчание было страшнее любого ответа. Он никогда не говорил им «нет». Он был хорошим сыном и хорошим братом. Но какой ценой он был хорошим мужем?
– Я не буду продавать квартиру, Олег, – отчеканила Алла, ставя стакан на стол. Вода выплеснулась, но она не обратила внимания. – Это не обсуждается. Если хочешь помочь своей сестре – ищи другие способы. Бери кредит на свое имя. Продай свои почки. Но мою квартиру ты не тронешь.
– Ты… ты эгоистка! – выдохнул он, и в его глазах блеснула злая обида. – Я не ожидал от тебя такого. В трудную минуту ты отворачиваешься от семьи!
– От твоей семьи, Олег. Не от нашей. Наша семья – это ты, я и наш сын. И я ее в обиду не дам. Ни твоей сестре, ни твоей матери, ни даже тебе.
Она развернулась и ушла в спальню, плотно закрыв за собой дверь. Она слышала, как он остался на кухне, как тяжело дышал, может быть, даже плакал от бессилия и злости. Но ей было все равно. Внутри нее выжгло все – жалость, любовь, понимание. Остался только холодный, твердый стержень. Стержень из шестнадцати лет ипотечных платежей.
Следующие дни превратились в тихий ад. Они не разговаривали. Олег спал на диване в гостиной, уходил на работу раньше, возвращался поздно. Его присутствие в квартире стало почти физически ощутимым – плотное облако обиды и невысказанных упреков. Алла ходила как во сне. Работа, дом, уроки с Кириллом – все на автомате. Она чувствовала себя пустой оболочкой.
Кирилл, которому исполнилось пятнадцать, все понимал. Он стал тихим, внимательным, старался помочь по дому, заглядывал матери в глаза с немым вопросом. Однажды вечером, когда они вдвоем ужинали на кухне – Олег снова где-то «задерживался», – он не выдержал.
– Мам, вы с отцом из-за тети Иры поругались?
Алла подняла на него усталые глаза. Она не хотела втягивать сына в это, но и врать не могла.
– Да, котенок. Из-за нее.
– Она опять денег просит? – спросил он с недетской проницательностью. – Я слышал, как бабушка звонила отцу. Кричала в трубку, что мы должны помочь.
Алла вздохнула. Валентина Петровна перешла в наступление.
– Все в порядке, Кирюш. Мы разберемся. Это взрослые дела.
– Вы не будете продавать квартиру? – прямо спросил он, и в его голосе прозвучал страх.
Этот вопрос ударил Аллу под дых. Ее мальчик боится потерять дом. Свой дом.
– Нет, – твердо сказала она, накрыв его руку своей. – Ни за что. Можешь не волноваться.
В субботу утром, когда Алла развешивала белье на балконе, раздался звонок в дверь. Она знала, кто это. Сердце неприятно екнуло. Она открыла. На пороге стояли Валентина Петровна и Ирина. Мать – строгая, поджатая, в своем лучшем «страдальческом» образе. Дочь – заплаканная, с покрасневшими глазами и дрожащими губами. Классический тандем «кнут и пряник».
– Алла, нам нужно поговорить, – без предисловий заявила свекровь, проходя в прихожую и оглядываясь так, будто оценивала имущество перед описью. Ирина прошмыгнула за ней, пряча взгляд.
– Проходите на кухню, – ровно сказала Алла, закрывая дверь. Она знала, что этот разговор неизбежен.
На кухне Валентина Петровна села за стол, сложив на коленях руки в стареньких перчатках. Ирина осталась стоять у двери, изображая из себя трепетную лань.
– Аллочка, я пришла к тебе как женщина к женщине, как мать к матери, – начала свекровь своим фирменным вкрадчивым голосом, от которого у Аллы по спине бежали мурашки. – Моя дочь в беде. Страшной беде. Эти… эти нелюди ей угрожают. Звонят по ночам. Обещают страшное. А мой сын, мой Олег, рвет на себе сердце, потому что не может ей помочь. Потому что его собственная жена оказалась… черствой.
Алла молча наливала себе чай. Руки немного дрожали, но она справилась.
– Валентина Петровна, я уже сказала Олегу свое решение.
– Решение? – свекровь повысила голос. – Какое может быть решение, когда речь идет о жизни человека? Твоей свояченицы! Кровиночки! Ирина, девочка моя, не молчи, расскажи Алле все сама!
Ирина всхлипнула, и из нее полился заученный, сбивчивый рассказ. Про то, как ее обманули «партнеры по бизнесу» (которого не было), как она хотела «встать на ноги», как брала один микрокредит, чтобы погасить другой, и как эта петля затянулась. Она говорила о страхе, о бессонных ночах, о позоре. Ни слова раскаяния, только жалость к себе.
Алла слушала, отпивая горячий чай. Когда монолог иссяк, она спокойно поставила чашку.
– Ирина, тебе тридцать восемь лет. Ты взрослый человек. Почему твои финансовые проблемы должна решать я, продав квартиру, на которую мой пятнадцатилетний сын имеет больше прав, чем ты?
Ирина захлебнулась воздухом от такой прямоты. А Валентина Петровна побагровела.
– Как ты смеешь! Да мы… Да Олег… Он в эту квартиру вкладывал не меньше твоего! Он всю семью содержал, пока ты свои копейки в банк носила!
– Эти «копейки» сейчас стоят несколько миллионов и называются «наш дом», – отрезала Алла. – А деньги, которые Олег «вкладывал в семью», по большей части уходили на содержание вашей с Ириной беззаботной жизни. Я не против помощи, Валентина Петровна. Но есть разница между помощью и тем, чтобы отдать последнее, поощряя безответственность. Пусть Ирина устроится на работу. На любую. Продавцом, уборщицей, кем угодно. Пусть начнет сама выплачивать свои долги. Это будет честно.
– На работу? – взвизгнула Ирина. – У меня тонкая душевная организация! Я не могу работать за кассой!
– А жить на улице с тонкой душевной организацией ты сможешь? – безжалостно спросила Алла.
В этот момент в кухню вошел Олег. Он, видимо, все слышал. Вид у него был измученный. Он посмотрел на мать, на сестру, потом на Аллу.
– Мама, Ира, идите домой, – тихо сказал он.
– Олег! Ты позволишь ей так с нами разговаривать? – задохнулась от возмущения Валентина Петровна.
– Идите домой, – повторил он тверже. – Я сам все решу.
Они ушли, хлопнув дверью так, что в серванте звякнула посуда. Алла и Олег остались стоять посреди кухни, как два противника на ринге после тяжелого раунда.
– Спасибо, – тихо сказала Алла. Она не ожидала этого.
– Не за что, – глухо ответил он. – Я просто понял, что они тебя не переубедят. Только хуже сделают. Но проблему это не решает, Алла. Долг никуда не делся.
Он развернулся и ушел в комнату. Маленькая искра надежды, вспыхнувшая в душе Аллы, тут же погасла. Он не защитил ее. Он просто сменил тактику.
Через неделю Олег пришел домой с каким-то незнакомым мужчиной. Коренастым, с цепким взглядом и неприятной улыбкой.
– Алла, познакомься, это риелтор, – бодро сказал он, избегая ее взгляда.
Алла, которая в этот момент проверяла у Кирилла домашнее задание по алгебре, замерла.
– Зачем нам риелтор? – спросила она ледяным тоном.
– Он просто посмотрит, оценит квартиру. Для банка. Я решил взять большой кредит под залог. Нужно официальное заключение об оценочной стоимости.
Это был удар. Кредит под залог их квартиры. Их общей собственности. Без ее согласия он бы этого не сделал. Значит… он собирался давить на нее, чтобы она согласилась. Риелтор был первым шагом, психологической атакой.
– Я попрошу вас уйти, – сказала Алла, обращаясь к мужчине и полностью игнорируя Олега. – Услуги риелтора нам не требуются.
Мужчина замешкался, посмотрел на Олега.
– Олег, я не понимаю… Мы же договорились…
– Уходите, пожалуйста, – повторила Алла, и в ее голосе прозвучала такая угроза, что риелтор счел за благо ретироваться.
Когда дверь за ним закрылась, Олег взорвался.
– Что ты творишь?! Это был наш единственный шанс! Я нашел способ, как не продавать квартиру, а ты…
– Ты нашел способ повесить на нашу семью многомиллионный долг на ближайшие десять лет! – закричала она в ответ, уже не заботясь, что их слышит сын. – Повесить его на меня! Потому что у тебя зарплата серая, и такой кредит тебе никто не даст! Ты хотел, чтобы я стала залогодателем и поручителем по кредиту на спасение твоей инфантильной сестры!
– Это был бы НАШ кредит!
– Не было бы никакого «нашего» кредита, Олег! Был бы МОЙ кредит, как и ипотека! И когда через год Ирина снова вляпалась бы в историю, а ты отдал бы ей деньги, предназначенные для платежа, кто бы разбирался с банком? Я! И в итоге мы бы все равно потеряли эту квартиру! Ты не видишь на два шага вперед!
Они стояли друг напротив друга, тяжело дыша. Пропасть между ними стала бездонной.
– Я не могу так больше, – прошептала Алла. – Я так устала, Олег. Я устала быть сильной за нас двоих. Устала быть ответственной за всех.
Он ничего не ответил. Просто смотрел на нее с выражением отчуждения и холодной злости. В эту ночь он не остался дома. Собрал сумку с самыми необходимыми вещами и ушел. Как оказалось, к маме.
Прошла неделя, потом вторая. Он не звонил. Алла тоже. Она ходила на работу, занималась сыном, механически выполняла домашние дела. Пустота в квартире стала оглушительной. По вечерам она сидела на кухне, смотрела на город в окне и думала. О шестнадцати годах, которые пролетели как один день. О любви, которая, как ей казалось, была крепкой. О человеке, который оказался не тем, за кого себя выдавал. Или, может, он всегда был таким, а она просто не хотела этого видеть, строя свою иллюзию идеальной семьи.
Однажды вечером ей позвонила Зоя Ивановна, ее начальница, пожилая и мудрая женщина, с которой у Аллы сложились теплые отношения.
– Аллочка, привет. Ты извини, что поздно. Я тут отчеты твои смотрела, все идеально, как всегда. Но ты сама не своя последние недели. Случилось что?
И Алла, которая держалась все это время, вдруг сломалась. Она рассказала все. Про ипотеку, про сестру, про Олега, про квартиру. Она говорила и плакала, и слова вырывались вместе со слезами, очищая душу от накопившейся боли.
Зоя Ивановна молча слушала, а потом сказала просто:
– Ты все сделала правильно, девочка моя. Мужчины приходят и уходят. А дом, который ты сама себе построила, остается. Это твоя земля под ногами. Никому не позволяй ее выбить.
Эти простые слова подействовали на Аллу лучше любой терапии. Она не одна. У нее есть сын. У нее есть работа. У нее есть дом. Ее дом.
Через месяц Олег появился на пороге. Похудевший, осунувшийся, с виноватыми глазами.
– Алл, я… я поговорить.
Она впустила его. Он сел на тот же стул на кухне.
– Я там чуть с ума не сошел, – начал он глухо. – Мать пилит с утра до ночи. Ира рыдает. Я понял… я понял, что ты была права. Во всем. Это их вечная яма, и они меня туда тащат. И тебя хотели затащить. Прости меня. Я был неправ. Давай я вернусь. Все будет по-другому. Я найду вторую работу, мы вместе…
Алла смотрела на него и не чувствовала ничего. Ни радости, ни злости. Пустота.
– А что с долгом Ирины, Олег?
Он замялся.
– Ну… мы с мамой решили продать ее долю в родительской квартире. Этого как раз хватит. Она поживет с мамой пока.
Алла усмехнулась про себя. Значит, выход был. Просто он требовал жертв от его семьи, а не от нее. И он нашелся только тогда, когда он сам оказался на грани.
– Я не знаю, Олег, – сказала она медленно, подбирая слова. – Я не знаю, как теперь будет «по-другому». То, что было, сломалось. Доверие сломалось. Ты был готов пожертвовать мной и нашим сыном ради них. Я этого не забуду.
– Но я же все понял! Я вернулся!
– Ты вернулся, потому что там тебе стало плохо. А если бы Валентина Петровна и Ирина окружили тебя заботой и пониманием, ты бы вернулся?
Он не ответил. И снова это молчание было красноречивее слов.
– Мне нужно время, Олег. Очень много времени. Чтобы понять, кто мы теперь друг другу. И есть ли у нас вообще будущее. А пока… поживи у мамы. Так будет лучше для всех.
Она открыла ему дверь. Он стоял на пороге, растерянный, раздавленный. Впервые в жизни он столкнулся с последствиями своего выбора. С тем, что «семья» – это не только та, в которой ты родился, но и та, которую ты создал. И что, предавая одну, можно потерять обе.
Он ушел. Алла закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Она не плакала. Внутри была тишина и странная, холодная ясность. Впереди была неизвестность. Но впервые за долгие годы она не боялась ее. Она стояла на своей земле. В своем доме. И это было самое главное.
