«Бабушка дарит мне квартиру!» — поделилась я главной радостью с сестрой. Я думала, она порадуется за меня, но в ответ услышала ледяное шипение в трубку: «Поздравляю. Значит, теперь ты поскорее сдашь старуху в утиль и заживешь спокойно?» В тот момент я еще не знала, что этим звонком подписала себе приговор, а моя сестра уже начала плести паутину лжи, чтобы отнять у меня не только квартиру, но и всю семью.
***
Солнце заливало крохотную кухню бабушкиной квартиры, играя бликами на стареньком сервизе в серванте. Я сидела за столом, сжимая в руках чашку с чаем, и не могла поверить своему счастью. Бабушка, Валентина Петровна, моя любимая, самая родная на свете, только что сказала слова, которые перевернули мой мир.
— Ульяша, — она накрыла мою руку своей сухой, теплой ладонью. — Я ведь не вечная. А ты у меня одна такая. Кому еще оставлять все, что нажила? Решила я, внученька, квартиру тебе подарить. Оформим дарственную, и будешь ты полноправной хозяйкой.
Я смотрела на нее, на ее добрые, лучистые морщинки вокруг глаз, и слезы сами навернулись на глаза. Мне двадцать шесть, я моталась по съемным углам с тех пор, как приехала в этот город учиться. Своя квартира — это было что-то из области фантастики, мечта, до которой, как мне казалось, еще лет двадцать каторжного труда.
— Бабуль… я… я даже не знаю, что сказать… — пролепетала я, чувствуя, как по щекам катятся горячие слезы радости. — Это… это слишком.
— Ничего не слишком, — строго, но с любовью сказала она. — Ты мне как дочь. Помощи от тебя больше, чем от всех остальных, вместе взятых. Так что решено.
Я выпорхнула из ее дома, словно на крыльях. Хотелось петь, кричать на всю улицу о своем счастье. Телефон в руке завибрировал. На экране высветилось: «Оксанка». Моя двоюродная сестра. Мы с ней всегда были близки, как родные. По крайней мере, мне так казалось.
— Алло, Улька, привет! Ты где пропала? — бодро защебетала она в трубку.
— Оксан, привет! Я у бабушки была! — мой голос звенел от восторга. Я просто не могла держать это в себе. Мне нужно было поделиться с кем-то, а с кем, если не с ней, моей лучшей подругой и сестрой?
— И что там? Опять пирожками тебя закормила? — хихикнула она.
— Ой, Оксанка, ты сейчас упадешь! — выпалила я, не в силах сдержаться. — Бабушка… она решила мне свою квартиру подарить! Представляешь? Мне! Свою квартиру!
На том конце провода на несколько секунд повисла тишина. Такая густая и холодная, что я даже отняла телефон от уха, чтобы проверить, не прервался ли звонок.
— Чего? — наконец, глухо переспросила Оксана. В ее голосе не было и тени радости. Только ледяное недоумение. — Всю квартиру? Тебе одной?
— Ну да… — я немного сбавила тон, почувствовав что-то неладное. — Сказала, дарственную оформит.
— Понятно, — ее голос стал стальным. — Ловко ты ее обработала, сестренка. Поздравляю.
И она бросила трубку.
Я стояла посреди улицы, ошарашенная и сбитая с толку. Что это было? Зависть? Но почему? Оксана жила в просторной трехкомнатной квартире, у нее был муж с хорошим доходом. Мы никогда ничего не делили. Я всегда радовалась ее успехам, ее свадьбе, ее новой машине. Я думала, она ответит мне тем же.
Вечером я попыталась ей позвонить снова, но ее номер был недоступен. Я написала ей сообщение: «Оксан, ты чего? Я обидела тебя чем-то?». Ответа не было. Легкая тревога закралась в мое счастливое сердце. Я и представить себе не могла, что это было лишь затишье перед бурей, что мое неосторожное, радостное признание только что запустило механизм страшной, разрушительной войны, в которой мне предстояло потерять почти все.
***
Прошла неделя. Странная, напряженная неделя. Оксана так и не отвечала на мои звонки. Мама, которой я тоже, конечно, рассказала о подарке, сначала обрадовалась, а потом вдруг стала какой-то задумчивой. В телефонном разговоре она обронила фразу, которая меня насторожила: «Ульян, ты с бабушкой-то поосторожнее. Она человек пожилой, внушаемый…»
— В смысле, мам? — не поняла я. — Что значит «внушаемый»?
— Да так… — ушла она от ответа. — Просто будь внимательнее.
В воскресенье у нас был традиционный семейный обед у тети Марины, мамы Оксаны. Я пришла с тортом и бутылкой вина, все еще надеясь, что минутное помешательство Оксаны прошло. Но как только я вошла в комнату, я попала в атмосферу ледяного отчуждения.
Оксана сидела в кресле, поджав губы, и демонстративно меня не замечала. Тетя Марина, обычно такая радушная, поздоровалась сквозь зубы и тут же отвернулась к плите. Только дядя Паша, ее муж, неловко улыбнулся и пожал мне руку.
Я села за стол, чувствуя себя чужой. Разговор не клеился. Я пыталась рассказать что-то смешное с работы, но в ответ получала лишь короткие, односложные ответы. Наконец, не выдержав, я обратилась прямо к сестре:
— Оксан, что происходит? Почему ты со мной не разговариваешь?
Она медленно подняла на меня глаза. В них плескалась такая холодная ярость, что мне стало не по себе.
— А о чем мне с тобой разговаривать, Ульяна? — процедила она. — О том, как ты ловко вокруг пальца обвела беззащитную старушку?
Я опешила.
— Что? О чем ты говоришь?!
— Не строй из себя невинность! — вдруг взвилась тетя Марина, поворачиваясь от плиты. В руках у нее была лопатка, которой она размахивала, как мечом. — Мы все знаем! Знаем, как ты к ней подлизывалась, как в уши ей пела, какая ты бедная-несчастная! А сама только и ждала, как бы квартиру отхапать!
— Тетя Марина, вы с ума сошли? — у меня задрожал голос. — Бабушка сама мне ее предложила! Я ни о чем не просила!
— Да-да, сама! — ядовито усмехнулась Оксана. Она встала и подошла к столу, уперев руки в бока. Ее лицо исказила злобная гримаса. — А мы знаем, что ты дальше делать собираешься! Как только дарственную подпишет, сразу ее в богадельню сдашь, да? Уже и место, небось, присмотрела! А квартирку — под сдачу, денежки капать будут! Хорошо устроилась, ничего не скажешь!
У меня перехватило дыхание. Это была такая чудовищная, такая грязная ложь, что я не сразу нашлась, что ответить.
— Да как у тебя язык повернулся такое сказать?! — закричала я, вскакивая. — Про родную бабушку! Да я ее люблю больше жизни!
— Вот и видно, как ты ее любишь! — парировала Оксана. — Только о метрах квадратных и думаешь! Бессовестная!
Я смотрела на нее, потом на перекошенное от злости лицо тети, на смущенно потупившегося дядю Пашу, и поняла, что это не просто вспышка гнева. Это был заговор. Оксана не просто завидовала. Она решила уничтожить меня. Она плела свою паутину лжи и ей поверили. Поверили ей, а не мне.
Слезы обиды и бессилия душили меня.
— Я не буду это слушать, — прошептала я, схватила свою сумку и бросилась к выходу, под улюлюканье Оксаны:
— Беги-беги! Правда глаза колет!
Я выбежала на улицу, задыхаясь от рыданий. Это был кошмар. Моя радость, мое счастье рассыпалось в прах. Но самое страшное было не в квартире. Самое страшное было то, что я поняла: Оксана не остановится. Она пойдет до конца. И следующей ее целью будет самый дорогой мне человек — бабушка.
***
На следующий день я, немного успокоившись, решила, что должна немедленно поговорить с бабушкой. Я была уверена, что уж она-то, моя мудрая, любящая бабуля, не поверит в эту грязную клевету. Я куплю ее любимый зефир в шоколаде, мы сядем на кухне, и я спокойно все ей объясню.
Но когда я позвонила в ее дверь, мне открыла не бабушка. На пороге стояла Оксана. С самодовольной ухмылкой на лице.
— А, явилась, — протянула она. — Бабушка отдыхает. Ей нельзя волноваться.
— Что ты здесь делаешь? — холодно спросила я, пытаясь заглянуть ей за спину. — Пусти меня, мне нужно с ней поговорить.
— Я же сказала, ей нельзя волноваться, — Оксана выставила руку, преграждая мне путь. — Особенно после того, что она о тебе узнала. У нее давление подскочило. Врача вызывали.
Внутри у меня все похолодело.
— Что ты ей наговорила, змея? — прошипела я.
— Я? — она картинно вскинула брови. — Я лишь открыла ей глаза на правду. На то, какая у нее алчная и расчетливая внучка.
В этот момент из комнаты донесся слабый голос бабушки:
— Кто там, Оксаночка?
— Да это Ульяна, бабуль! — крикнула Оксана, не сводя с меня злорадного взгляда. — Пришла проведать!
— Пусть зайдет, — после паузы ответила бабушка.
Оксана нехотя посторонилась, и я прошла в комнату. Бабушка лежала на кровати, бледная, под глазами залегли темные тени. Она посмотрела на меня долгим, тяжелым взглядом, в котором не было ни капли прежней теплоты. Только усталость и… подозрение.
— Бабуль, как ты себя чувствуешь? — я шагнула к ней, но остановилась, наткнувшись на ее холодный взгляд.
— Ульяна, — тихо, но твердо сказала она. — Скажи мне честно. Это правда?
— Что «правда», бабуль? — у меня задрожали губы.
— То, что ты… хочешь от меня избавиться? — каждое слово давалось ей с трудом. — Сдать меня… в дом престарелых?
Я ахнула. Услышать это от нее было в тысячу раз больнее, чем от Оксаны.
— Бабушка! Да как ты могла такое подумать?! — воскликнула я, подаваясь к ней. — Это ложь! Гнусная, отвратительная ложь! Это все Оксана придумала, потому что завидует!
— Не перекладывай с больной головы на здоровую! — тут же вмешалась Оксана, стоявшая в дверях. — Ты сама проболталась своим подругам, а люди донесли! Думала, никто не узнает?
— Каким подругам?! Я никому ничего не говорила! — я переводила отчаянный взгляд с лживого лица сестры на бледное лицо бабушки. — Бабуль, милая, поверь мне! Я люблю тебя! Я никогда бы так не поступила!
— Хватит! — вдруг резко сказала бабушка и приподнялась на локте. — Хватит этого цирка! Я слышать ничего не хочу! Голова раскалывается. Оксана права, мне нельзя волноваться. Уходи, Ульяна.
— Но, бабушка!..
— Уходи, я сказала! — ее голос сорвался на крик. — И оставь меня в покое! Мне нужно подумать. Обо всем подумать.
Я смотрела на нее, и земля уходила у меня из-под ног. Она мне не верила. Она поверила ей. Хитрой, изворотливой Оксане, которая сейчас стояла за моей спиной и победно улыбалась.
— Ну что, получила? — прошипела она мне в спину, когда я, шатаясь, вышла в прихожую. — Это тебе не по съемным хатам побираться. Думала, самая умная?
Я не ответила. Сил не было. Я на ватных ногах спустилась по лестнице и вышла на улицу. Шел холодный осенний дождь, но я его не замечала. Внутри меня все омертвело. Я столкнулась со стеной. Глухой, непробиваемой стеной непонимания, построенной из лжи и зависти моей собственной сестры. И в эту минуту я поняла, что битва за квартиру уже проиграна. Теперь начиналась битва за нечто большее — за мое доброе имя, за любовь моей бабушки. И я понятия не имела, как в ней победить.
***
Следующие дни превратились в липкий, серый кошмар. Я оказалась в вакууме. Телефон родственников молчал, будто я разом стала для всех чужой. Но единственным спасительным маяком в этом тумане отчуждения были звонки мамы. Я набирала ее номер, и она тут же отвечала, ее спокойный и уверенный голос действовал как бальзам на душу.
«Ульяна, держись, дочка», — говорила она твердо. — «Я тебя вырастила и знаю, что ты никогда бы так не поступила. Это зависть, черная зависть. Оксана всегда была такой». Мама не сомневалась во мне ни на секунду. Она верила каждому моему слову, подбадривала и советовала не опускать руки. «Правда всегда найдет себе дорогу, — повторяла она. — Главное — не сдавайся и не позволяй их лжи тебя сломать». Эти разговоры были единственным, что не давало мне окончательно впасть в отчаяние.
До бабушки я дозвониться не могла. Оксана, видимо, постоянно была там и либо не брала трубку, либо отвечала сама и ледяным тоном сообщала, что «Валентине Петровне нездоровится».
Я чувствовала себя так, будто меня заживо похоронили. На работе я не могла сосредоточиться, делала глупые ошибки. Коллеги косились на мое заплаканное лицо, но я никому не могла рассказать о своей беде. Как объяснить, что все твои родственники считают тебя монстром, который готов сдать бабушку в утиль ради квадратных метров? Это звучало как бред сумасшедшего.
Апогей наступил в пятницу. Вечером раздался звонок от бабушки. Я тут же ответила.
— Бабушка! Родная! Как ты? Я так волновалась!
— Не волнуйся, — ее голос был ровным и чужим, как будто мы не виделись сто лет. — Я звоню сказать, чтобы ты не ждала. Я передумала.
— Что «передумала»? — прошептала я, хотя уже все поняла.
— Насчет квартиры, — отчеканила она. — Не будет никакой дарственной. Я все обдумала. Оксана была права. Нельзя в моем возрасте принимать такие поспешные решения. Мало ли что…
— Бабушка, постой! Не вешай трубку! — взмолилась я, чувствуя, как слезы снова подступают к глазам. — Давай встретимся! Просто поговорим, вдвоем, без Оксаны! Я все объясню!
— Нам не о чем говорить, Ульяна, — твердо ответила она. — Я все для себя решила. И еще… Прошу тебя, не приходи ко мне больше. И не звони. Мне нужно пожить спокойно. Без этих… скандалов.
И в трубке раздались короткие гудки.
Я сидела на полу в своей съемной конуре, прислонившись спиной к холодной стене, и выла. Не плакала, а именно выла — глухо, страшно, как раненый зверь. Она не просто отняла у меня квартиру. Она вычеркнула меня из своей жизни. Поверила лжи, отреклась от меня. И это было невыносимо.
В голове проносились картины: вот я, пятилетняя, сижу у нее на коленях, а она читает мне сказку. Вот мы вместе лепим пельмени, и вся кухня в муке. Вот она гладит меня по голове, когда я плачу из-за несчастной любви… Все это было перечеркнуто. Уничтожено. Растоптано завистливой сестрой.
Отчаяние было таким густым, что его можно было потрогать. Я была одна. Против всех. Против собственной семьи. В тот момент я действительно была на самом дне. Мне казалось, что выхода нет. Любые слова были бесполезны, любые попытки оправдаться лишь подливали масла в огонь, выставляя меня еще более корыстной и лживой.
Я сидела в темноте, обхватив колени руками, и вдруг в голове мелькнула злая, отчаянная мысль. Если слова не работают, значит, нужно что-то другое. Если они хотят видеть меня расчетливой дрянью, может, пора перестать быть наивной дурочкой и начать действовать их же методами? Они обвиняют меня во лжи? Что ж, тогда я поймаю на лжи их. Я докажу свою правоту. Не ради квартиры. Черт с ней, с этой квартирой. Ради бабушки. Ради того, чтобы она снова посмотрела на меня с любовью, а не с подозрением.
Эта мысль была как тонкий лучик света в непроглядной тьме моего отчаяния. Я еще не знала, как это сделать. Но я знала, что больше не буду плакать. Я буду бороться.
***
Прошла еще одна мучительная неделя. Я намеренно взяла паузу, перестала звонить и пытаться что-то доказать. Я понимала, что сейчас любое мое действие будет воспринято в штыки. Мне нужно было, чтобы они немного расслабились, чтобы бдительность Оксаны притупилась.
За это время в моей голове созрел план. Дикий, рискованный, может быть, даже подлый. Но другого выхода у меня не было. Я решила, что в следующий раз, когда буду говорить с Оксаной, я запишу наш разговор. Диктофон в телефоне был моей последней надеждой поймать сестру на лжи и доказать свою правоту.
Я знала, что просто так поймать Оксану на лжи не получится. Она была хитра и осторожна. Мне нужно было ее спровоцировать. Заставить ее потерять контроль и выложить все как на духу.
В субботу утром я набрала ее номер. Она ответила не сразу.
— Чего тебе еще? — прошипела она в трубку.
Я постаралась, чтобы мой голос звучал как можно более жалко и подавленно.
— Оксан… я… я звоню сдаться, — прохрипела я, изображая рыдания.
На том конце провода воцарилось удивленное молчание.
— В смысле? — настороженно переспросила она.
— Ты победила, — всхлипнула я. — Бабушка мне не верит, все от меня отвернулись. Я больше так не могу. Я просто хотела… попросить у тебя прощения. И у бабушки. Можно я приеду? Буквально на пять минут. Просто извинюсь и уеду.
Оксана молчала, обдумывая мое предложение. Я слышала, как она дышит. Она явно не ожидала такого поворота.
— Ладно, — наконец, сказала она. В ее голосе слышались нотки триумфа. Ей, видимо, не терпелось насладиться моим унижением. — Приезжай. Мы как раз у бабушки. Но только попробуй устроить очередной скандал — вылетишь отсюда пулей. Поняла?
— Поняла, — прошептала я и повесила трубку.
Сердце колотилось как бешеное. Получилось. Она клюнула.
Через час я стояла у знакомой двери. В кармане пальто лежал телефон, кнопка записи была уже нажата. Руки дрожали, во рту пересохло. Я нажала на звонок.
Мне снова открыла Оксана. Она оглядела меня с ног до головы с победоносной ухмылкой.
— Заходи, страдалица, — бросила она.
Я вошла в квартиру. Бабушка сидела в своем любимом кресле, укутавшись в плед. Она посмотрела на меня безразлично, как на пустое место.
Я подошла и опустилась перед ней на колени, как и планировала.
— Бабушка… прости меня, — сказала я, пряча глаза. Мне было стыдно за этот спектакль, но я гнала от себя это чувство. — Я была не права. Я не должна была даже думать об этой квартире. Простите меня.
Бабушка молчала. А вот Оксана не выдержала. Она подошла и встала надо мной, уперев руки в бока.
— Вот так-то лучше, — протянула она с наслаждением. — Давно бы так. А то возомнила о себе невесть что. Принцесса нашлась.
Она взяла меня под локоть и, не скрывая своего триумфа, повела к выходу, словно выставляя из собственного дома. Бабушка молча смотрела нам вслед, ее лицо было непроницаемым.
Дверь за нами захлопнулась, отрезав нас от тихой, напряженной атмосферы квартиры. Мы оказались на тускло освещенной лестничной площадке. И здесь, в этом гулком пространстве.
Я подняла на нее глаза.
— Ты довольна, Оксана? — тихо спросила я. — Ты добилась своего. Ты разрушила мою жизнь.
И тут ее прорвало. Видимо, вид моего унижения окончательно развязал ей язык. Она забыла об осторожности.
— А ты как думала?! — злобно рассмеялась она. — Ты думала, я позволю тебе, нищебродке, отхватить такую квартиру?! Бабушка совсем из ума выжила! Я просто поставила ее на место! И тебя тоже!
— Но зачем было врать про дом престарелых? — я смотрела ей прямо в глаза, надеясь, что диктофон в кармане фиксирует каждое ее слово.
— А как еще?! — она перешла на крик, размахивая руками. — Как еще было достучаться до этой старой… — она запнулась, покосившись на дверь квартиры, но тут же продолжила. — Как еще было заставить ее одуматься?! Нужно было что-то такое, чтобы она ужаснулась! И сработало ведь! Она мне поверила, дурочка! — Оксана наклонилась ко мне и прошипела прямо в лицо: — Она поверила, что ты готова сдать ее в утиль! А теперь эта квартира будет моей! Или, по крайней мере, не твоей! И это — главное!
Внутри все ликовало. Есть. Записано. Каждое слово.
— Спектакль окончен. Можешь проваливать. Сказала Оксана.
— Да, — сказала я, глядя ей в глаза. — Окончен. Но, кажется, не мой.
Оставив Оксану одну на лестничной площадке, я развернулась и решительно толкнула дверь обратно в квартиру. Я вошла внутрь с таким видом, будто за мной стояла вся правда мира, и твердым шагом направилась к бабушкиному креслу.
***
Я медленно вынула руку из кармана, сжимая в ней телефон. Оксана проследила за моим движением, и на ее лице мелькнуло недоумение, которое тут же сменилось тревогой.
— Что это у тебя? — нервно спросила она.
Я ничего не ответила. Я просто нажала на кнопку «Play».
Тишину комнаты разорвал ее собственный, полный злобного торжества голос, искаженный динамиком: «А ты как думала?! Ты думала, я позволю тебе, нищебродке, отхватить такую квартиру?! Бабушка совсем из ума выжила! Я просто поставила ее на место! И тебя тоже!»
Оксана застыла, ее лицо стало белым как полотно. Она с ужасом смотрела то на телефон в моей руке, то на бабушку.
А запись продолжалась. Мой тихий вопрос: «Но зачем было врать про дом престарелых?»
И ее яростный, крикливый ответ: «А как еще?! Как еще было достучаться до этой старой… Как еще было заставить ее одуматься?! Нужно было что-то такое, чтобы она ужаснулась! И сработало ведь! Она поверила, что ты готова сдать ее в утиль! А теперь эта квартира будет моей! Или, по крайней мере, не твоей! И это — главное!»
Когда запись закончилась, в комнате повисла оглушительная тишина. Было слышно только, как тяжело и прерывисто дышит бабушка.
Оксана смотрела на меня с нескрываемой ненавистью.
— Ты… Ты записала меня?! — прошипела она, делая шаг ко мне. — Да как ты посмела, дрянь?!
— Я посмела, — спокойно ответила я, глядя ей прямо в глаза. — Я посмела защитить себя от твоей лжи.
— Ах ты, сука! — взвизгнула она и бросилась на меня, пытаясь вырвать телефон.
Но тут раздался грозный, совершенно неожиданный по силе голос бабушки:
— Стой!
Оксана замерла на полпути. Мы обе повернулись к креслу. Бабушка медленно поднималась. Она опиралась на подлокотники, ее руки дрожали, но в глазах горел огонь. Тот самый, знакомый мне с детства — огонь праведного гнева.
— Вон, — тихо, но властно сказала она, глядя на Оксану.
— Бабуль, ты что? Это она все подстроила! Она меня спровоцировала! — залепетала Оксана, моментально меняя тактику. — Ты же ей не веришь, правда?
— Я верю, — отрезала бабушка, — своим ушам. Я все слышала. Каждое твое слово. Про «старую». Про то, что я «из ума выжила». Про то, как ты врала мне в лицо. Глядя в глаза.
Она сделала шаг вперед, и Оксана отступила.
— Я впустила тебя в свой дом, в свое сердце. Я доверилась тебе. А ты… Ты облила грязью Ульяну. Ты заставила меня поверить в чудовищную ложь. Ты заставила меня отречься от нее.
Слезы текли по щекам бабушки, но голос ее становился все тверже и громче.
— Ты растоптала все святое. Все, что есть в нашей семье. Ради чего? Ради этих проклятых стен?! Да будь они трижды прокляты!
— Бабушка, прости! Я не хотела! Я… я просто позавидовала! — зарыдала Оксана, понимая, что проиграла.
— Вон!!! — крикнула бабушка так, что зазвенели стекла в серванте. — Чтобы духу твоего в моем доме не было! Никогда! И чтобы я тебя больше не видела! Ты мне не внучка!
Оксана съежилась под этим криком, бросила на меня последний испепеляющий взгляд, схватила свою сумку и выскочила за дверь, громко хлопнув ею.
В комнате снова стало тихо. Бабушка стояла посреди комнаты, покачиваясь. Я подбежала к ней, подхватила под руку.
— Бабуль, тише, тебе нельзя так волноваться…
Она посмотрела на меня. Ее лицо было мокрым от слез. Она взяла мое лицо в свои дрожащие ладони.
— Ульянушка… Девочка моя… Прости меня… Прости меня, дуру старую… — прошептала она, и ее плечи затряслись от беззвучных рыданий.
Я обняла ее крепко-крепко, как в детстве, уткнувшись носом в ее плечо, пахнущее валокордином и чем-то неуловимо родным. И мы стояли так посреди комнаты, две женщины, обманутые, преданные, но нашедшие дорогу друг к другу. И плакали. Очищающими, горькими, но такими нужными слезами. Справедливость восторжествовала. Но какой же страшной ценой.
***
На следующий день после бури наступило затишье. Тихое, немного печальное, но умиротворенное. Мы с бабушкой сидели на ее кухне, пили чай с тем самым зефиром в шоколаде и молчали. Говорить ничего не нужно было. Все было сказано вчера.
Телефон бабушки разрывался от звонков. Звонила тетя Марина, мама Оксаны. Сначала она кричала, обвиняя меня в том, что я «столкнула лбами» семью и «подставила» ее бедную девочку. Бабушка молча выслушала ее и спокойно ответила:
— Марина, я не хочу тебя видеть и слышать. По крайней мере, сейчас. Твоя дочь совершила страшный, подлый поступок. А ты ей в этом потакала. Если у тебя есть хоть капля совести, оставь меня в покое.
Потом тетя Марина звонила мне. Плакала, говорила, что Оксана не в себе, что она не хотела ничего плохого, что это я во всем виновата, потому что «хвасталась» квартирой. Я не стала с ней спорить. Я просто сказала: «Тетя Марина, до свидания» — и положила трубку.
В понедельник мы с бабушкой пошли к нотариусу. Она держала меня под руку, и я чувствовала, как она опирается на меня, и в этом было что-то новое. Мы стали еще ближе. Беда, как это ни страшно звучит, сцементировала наши отношения.
Дарственную оформили быстро. Когда мы вышли из конторы, бабушка остановилась и посмотрела на меня.
— Ну вот, Ульяша. Теперь ты хозяйка, — сказала она. — Только знай, для меня ничего не изменилось. Это всегда будет и мой дом тоже.
— Бабуль, ну что ты такое говоришь! — воскликнула я. — Конечно, твой! И ты будешь жить здесь столько, сколько захочешь! Я перееду, буду рядом, буду заботиться о тебе.
Она улыбнулась. Впервые за долгое время искренне, тепло.
— Я знаю, внученька. Теперь знаю.
Я переехали в ту же неделю. Собрала свои скромные пожитки из съемной квартиры и перевезла их в свой новый дом. Первое время было странно и непривычно. Я ходила по комнатам, трогала вещи, смотрела в окно и не могла поверить.
Но радость была неполной. Она была отравлена горечью предательства. Каждый раз, когда я думала об Оксане, на душе становилось мерзко. Я не чувствовала злорадства или триумфа. Только пустоту и боль. Как можно было из-за зависти к квадратным метрам разрушить то, что строилось годами? Дружбу, родственные узы, доверие…
Я не держала зла на бабушку. Я понимала ее страх одинокой старости, ее уязвимость перед лицом такой чудовищной лжи. Но смогу ли я когда-нибудь простить Оксану и тетю Марину? Я не знала. Шрам на сердце остался.
Однажды вечером я сидела на диване, разбирая старые фотоальбомы. И наткнулась на фотографию: мы с Оксанкой, нам лет по десять, стоим в обнимку, смешные, щербатые, в одинаковых платьях. И такие счастливые. Я смотрела на это фото, и слезы сами потекли по щекам. Мне было жаль не себя. Мне было жаль ту девочку, мою сестру, которая потерялась где-то по дороге, променяв любовь и семью на злобу и зависть.
Эта квартира стала для меня не просто домом. Она стала уроком. Горьким, жестоким, но очень важным. Уроком о том, что самые страшные враги иногда носят лица самых близких людей. И о том, что за свое счастье, за свою правду и за своих любимых нужно бороться. До конца. Даже если кажется, что весь мир против тебя.
