— Ниночка, здравствуй, дорогая. Это Тамара Игоревна. Не отвлекаю?
Голос в трубке был вкрадчивым, медовым, с той самой фальшивой ноткой участия, от которой у Нины свело скулы. Десять лет она этого голоса не слышала и прожила бы еще сто столько же.
— Здравствуйте, Тамара Игоревна, — ровно ответила Нина, прижимая плечом телефон и продолжая протирать влажной тряпкой широкий лист фикуса. — Слушаю вас.
— Ой, да что ж ты так официально, — вздохнула бывшая свекровь. — Мы же не чужие люди. Столько лет вместе… Я вот пирог затеяла, яблочный, как Лёвочка любит. А рецепт твой фирменный потеряла. Помнишь, с корицей, такой рассыпчатый? Не поделишься, а?
Нина замерла. Лёвочка. Даже спустя столько лет он для матери оставался Лёвочкой. Сорокапятилетний мужчина с залысинами и вечно растерянным взглядом.
— Рецепт? — Нина усмехнулась про себя. Какая предсказуемая ложь. Тамара Игоревна никогда не пекла ничего сложнее шарлотки из готовой смеси. И уж точно не стала бы звонить ей из-за рецепта. — Тамара Игоревна, в интернете миллион рецептов. Уверена, вы найдете даже лучше моего.
В трубке повисла напряженная тишина. Нина слышала, как свекровь тяжело дышит, собираясь с силами для следующего захода.
— Ну что ты, Ниночка… Твой был особенный. С душой. У тебя всегда все с душой получалось. Дом, уют… Не то что у этих, нынешних. Ветер в голове, одни телефоны на уме.
«Началось», — устало подумала Нина и поставила ведро с водой на пол. Она села на диван, готовясь к долгой осаде.
— У вас что-то случилось? — спросила она прямо, решив не подыгрывать этому спектаклю.
— Случилось… — снова вздохнула Тамара Игоревна, и на этот раз в ее голосе зазвенели неподдельные слезы. — С Лёвочкой беда, Нина. Большая беда.
Нина молчала. Сердце не екнуло, не защемило. Там, где когда-то была любовь к Лёве, теперь была гладкая, затянувшаяся рубцовая ткань, абсолютно нечувствительная.
— Что с ним? — спросила она безразлично, как спросила бы о погоде.
— Его… его эта вертихвостка бросила! Олеся его! Собрала вещички и умотала. Обобрала его до нитки, представляешь? И оставила одного с огромными долгами!
Нина прикрыла глаза. Картина десятилетней давности встала перед ней так ярко, словно это было вчера.
Они прожили с Лёвой пятнадцать лет. Неплохо прожили, как казалось Нине. Обычная семья. Она — библиотекарь в районной библиотеке, он — инженер в каком-то НИИ, которое давно ничего не исследовало, а только сдавало свои площади в аренду. Жили в ее двухкомнатной квартире, доставшейся от бабушки. Тихая, размеренная жизнь. Нина создавала уют, готовила его любимые котлеты, штопала ему носки и верила, что это и есть счастье.
Лёва был человеком настроения. Он мог неделями ходить по квартире с потухшим взглядом, жалуясь на бессмысленность бытия, а потом вдруг загораться какой-нибудь идеей. То он решал стать великим фотографом и спускал половину зарплаты на подержанный «Зенит», который через месяц уже пылился на антресолях. То увлекался резьбой по дереву, засыпав всю квартиру стружкой, чтобы потом заявить, что это «не его». Нина терпеливо убирала стружку, складывала в коробку ненужный фотоаппарат и продолжала его любить. За что? За его мальчишескую улыбку, за то, как он смешно морщил нос, когда был доволен, за редкие минуты, когда он обнимал ее и шептал: «Нинка, ты у меня самая лучшая».
Тамара Игоревна в их жизнь вмешивалась дозировано, но метко. Она никогда не устраивала скандалов. Ее оружием были тихие вздохи, многозначительные взгляды и ядовитые комплименты.
— Ниночка, какое платьице у тебя скромненькое. Тебе бы что-нибудь поярче, ты же еще молодая женщина. А то Лёвочка у меня такой видный мужчина, ему нужна спутница под стать, — говорила она, оглядывая Нину с ног до головы.
— Ах, картошечка какая вкусная! Только для Лёвочкиного желудка жирновато. Ему бы на пару что-нибудь, диетическое.
Она никогда не критиковала Нину напрямую. Она всегда действовала через «заботу» о своем сыне. Лёва, конечно, ничего не замечал. Для него мама была святой женщиной, которая просто его очень любит.
— Нин, ну что ты на маму обижаешься? Она же добра тебе желает, — говорил он, когда Нина пыталась с ним поговорить.
А потом появилась Олеся. Двадцатипятилетняя, звонкая, с длинными ногами и горящими глазами. Она работала в одной из фирм, арендовавших помещение в Лёвином НИИ. Нина узнала обо всем последней, как это часто бывает. Лёва начал задерживаться на работе, стал прятать телефон, покупать себе новую одежду. Он словно помолодел лет на десять. А потом просто пришел домой и, не глядя Нине в глаза, пробубнил:
— Нин, прости. Я ухожу. Я полюбил другую.
Нина не плакала и не билась в истерике. Она просто смотрела на него, на этого мужчину, которому посвятила пятнадцать лет своей жизни, и чувствовала, как внутри что-то обрывается. Навсегда.
— Квартира моя. У тебя есть неделя, чтобы собрать вещи, — сказала она тогда тихо и холодно.
Лёва вскинул на нее удивленные глаза. Он, видимо, ожидал слез, уговоров, сцен.
— Но… куда я пойду?
— К маме. Или к ней, — Нина кивнула в неопределенную сторону. — Это уже не мои проблемы, Лев.
Он ушел, забрав свои немногочисленные пожитки. Через два дня позвонила Тамара Игоревна. Она не кричала. Она говорила с ледяным презрением.
— Я всегда знала, что ты не пара моему сыну. Сухая, бесчувственная. Даже не попыталась его удержать. Настоящая женщина борется за свое счастье! А ты… Ты просто его выгнала. Моего мальчика! На улицу!
— Тамара Игоревна, ваш «мальчик» — взрослый мужчина, который сделал свой выбор. А я выгнала из своей квартиры чужого мне человека. Всего доброго.
Нина повесила трубку и впервые за все это время заплакала. Она плакала не о Лёве. Она плакала о своей украденной молодости, о своей глупой вере в то, что любовь и терпение могут все преодолеть.
Первые полгода были самыми тяжелыми. Пустая квартира давила тишиной. Но потом Нина начала дышать. Она сделала ремонт, выкинула старый диван, на котором они спали с Лёвой. Записалась на йогу. Начала встречаться с подругами, о которых почти забыла за годы брака. Она вдруг обнаружила, что мир не рухнул. Более того, он стал ярче и интереснее. Ей больше не нужно было подстраиваться под чужое настроение, угадывать желания, терпеть молчаливое осуждение свекрови. Она была свободна.
Через пару лет до нее донеслись слухи, что Лёва женился на своей Олесе. Что они взяли огромную ипотеку на квартиру в новостройке. Что Лёва ушел из НИИ и пытается заняться каким-то бизнесом. Нина только пожимала плечами. Ее это больше не касалось. Она жила своей жизнью. Спокойной, тихой, но своей. Она научилась быть счастливой в одиночестве. Не в том звенящем, отчаянном одиночестве брошенной женщины, а в умиротворенном уединении самодостаточного человека.
— Нина! Ты меня слышишь? — голос Тамары Игоревны вернул ее в настоящее.
— Слышу, — спокойно ответила Нина. — Что за долги?
— Ой, я и не знаю толком! — запричитала бывшая свекровь. — Он же у меня такой доверчивый, такой… творческий! Открыл какую-то фирму по ландшафтному дизайну. Говорил, что это золотое дно. Взял кредит огромный. А эта Олеся его только подзуживала: «Давай, милый, ты гений, у тебя все получится!». Покупала себе шубы, цацки… А как запахло жареным — сразу хвост поджала и сбежала! Теперь к Лёвочке приходят какие-то страшные люди, требуют деньги. Говорят, если не отдаст, квартиру отберут. Мою квартиру, Нина! Он ее в залог отдал!
Нина молчала, переваривая информацию. Картина была ясна. Вечный мечтатель Лёва в очередной раз погнался за журавлем в небе, а когда журавль улетел, остался у разбитого корыта. И, как всегда, втянул в это свою мать.
— Я не знаю, что мне делать, Нина! — рыдала в трубку Тамара Игоревна. — Пенсия у меня копеечная. Продать нечего. Мы же на улице останемся! Лёвочка совсем расклеился, сидит, в одну точку смотрит. Не ест, не пьет… Я боюсь за него!
— А я тут при чем? — тихо спросила Нина.
На том конце провода снова воцарилась тишина. Очевидно, такого прямого вопроса Тамара Игоревна не ожидала.
— Как… как это при чем? — забормотала она. — Ниночка, ну ты же… ты же не чужой человек. Мы столько лет… Ты же знаешь Лёвочку, он не со зла. Он просто… такой. Непрактичный. Ему всегда нужен был кто-то рядом, кто направит, поддержит. Ты для него была опорой.
— Я была для него удобной функцией, Тамара Игоревна, — отрезала Нина. — Функцией, которая готовила, убирала и закрывала глаза на его инфантилизм. Но этот сервис больше не работает. Срок обслуживания истек десять лет назад.
— Как ты можешь так говорить! — в голосе свекрови появились стальные нотки. — У тебя совсем нет сердца? Речь идет о судьбе человека! О моей старости! Я же на улице могу оказаться!
— А когда ваш сын уходил к молодой любовнице, оставив меня одну в сорок лет, вы думали о моей судьбе? Вы позвонили мне только для того, чтобы сказать, какая я негодная, раз не смогла удержать ваше сокровище. Вы не спросили, как я буду жить дальше, на что. Вас это не волновало. Так почему меня сейчас должна волновать ваша старость?
— Но это же совсем другое! — взвизгнула Тамара Игоревна. — Он мужчина! Он ушел к любимой женщине! А ты… ты просто мстишь!
— Я не мщу, — Нина говорила удивительно спокойно. Внутри была не злость, а холодная, кристальная ясность. — Я просто живу своей жизнью. В которой для вас и вашего сына больше нет места. У него есть вы, его мать. Вы его всегда так оберегали, так превозносили. Вот и решайте его проблемы. Вы же так хорошо знаете, что ему нужно.
— Но у меня нет денег! — отчаянно крикнула свекровь. — А у тебя… у тебя же есть! Я знаю, ты откладывала. Квартира у тебя своя. Ниночка, миленькая, ну одолжи! Хотя бы часть! Мы все вернем! Лёвочка на работу устроится, все отдаст!
Нина горько усмехнулась. Сколько раз она слышала это «все отдам» за пятнадцать лет брака.
— Нет, Тамара Игоревна.
— Почему? — прошептала та.
— Потому что это будет не помощь, а очередное потакание его безответственности. Вы дадите ему денег, он закроет этот долг. А через год он придумает новый «гениальный» план и снова влезет в долги. Этот круг не разорвется никогда, пока вы бегаете и решаете за него все проблемы. Может быть, оставшись на улице, ваш сорокапятилетний «мальчик» наконец-то повзрослеет. Хотя я в этом сомневаюсь.
— Ты жестокая, — прошипела Тамара Игоревна. — Бездушная.
— Возможно, — согласилась Нина. — Ваш сын научил меня быть такой. Передайте ему привет. И скажите, чтобы больше не беспокоил меня. Ни сам, ни через вас. Прощайте.
Она нажала на отбой и положила телефон на стол. Руки слегка дрожали. Не от жалости. От давно забытого напряжения. Она подошла к окну. На улице шел мелкий осенний дождь. Город жил своей обычной жизнью.
Через неделю в ее дверь позвонили. На пороге стояла Тамара Игоревна. Постаревшая, осунувшаяся, в каком-то старом, стоптанном пальто. Ее взгляд был полон мольбы.
— Нина… — начала она, но Нина подняла руку, останавливая ее.
— Мы все уже обсудили по телефону.
— Пожалуйста! — Тамара Игоревна сделала шаг вперед, пытаясь войти в квартиру. — Я тебя умоляю! Не ради Лёвы, ради меня! Я всю жизнь на эту квартиру работала! Я не могу ее потерять!
Она попыталась схватить Нину за руку, но та отступила вглубь коридора.
— Ваш сыночек меня бросил, ушел к молодой, а за помощью вы бежите ко мне? Нет уж, не надейтесь! — отказала Нина. Голос ее был твердым, как сталь. В нем не было ни злорадства, ни ненависти. Только окончательное, бесповоротное решение.
— Ты пожалеешь об этом! — выкрикнула Тамара Игоревна, и в ее глазах блеснула бессильная ярость. — Бог все видит! Он тебя накажет за твою черствость!
— Мой бог — это мое душевное спокойствие, которое я слишком дорогой ценой обрела, чтобы разменивать его на ваши проблемы, — ответила Нина. — Всего хорошего, Тамара Игоревна.
Она медленно закрыла дверь перед носом бывшей свекрови. За дверью послышались сдавленные рыдания, потом шаркающие шаги, удаляющиеся по лестнице.
Нина прислонилась спиной к двери и закрыла глаза. Она не чувствовала себя победительницей. Она не чувствовала и вины. Она чувствовала только огромное, всепоглощающее облегчение. Как будто она только что вырвала с корнем последний сорняк, который отравлял ее жизнь.
Она прошла на кухню, налила себе чашку ароматного травяного чая и села у окна. Дождь кончился. Из-за туч выглянуло бледное осеннее солнце, и его лучи заиграли на мокром асфальте. Впереди была ее жизнь. Спокойная. Понятная. И только ее. И впервые за много лет Нина поняла, что она по-настоящему счастлива. Без всяких «но».
