В одной из самых отдаленных провинций Италии, в те времена, когда жизнь измерялась размеренным шагом лошадей и шепотом ветра в кипарисах, жила юная девушка по имени Элиана. С самого рождения ее мир был лишен красок и света, но наполнен звуками и ощущениями: шелестом листвы за окном, запахом свежеиспеченного хлеба, доносившимся из кухни, и холодным, безразличным голосом отца. Она никогда не видела лиц своих старших сестер, Анны и Марии, но прекрасно слышала их насмешливый смех и перешептывания, когда они, нарядные и прекрасные, готовились к очередному балу. Ее отец, синьор Винченцо, человек с очерствевшей от жизненных невзгод душой, видел в своей младшей дочери не дитя, а обузу, живое напоминание о каком-то давнем проклятии. Он редко удостаивал ее словом, а если и обращался, то лишь для того, чтобы указать ей место — в тени, подальше от посторонних глаз.
Мать Элианы, добрая и кроткая женщина, чей образ в памяти девушки был смутным, как далекая мелодия, ушла из жизни много лет назад. С тех пор дом стал для Элианы красивой, но холодной клеткой. Ее единственным утешением была старая Библия с выпуклыми буквами, подаренная местным священником, отцовские пальцы которой научились читать тайные послания, скрытые в тексте. Она подолгу сидела в своей комнате, слушая, как за стеной кипит жизнь, в которой ей не было места.
Однажды утром, когда солнце только начало золотить верхушки деревьев, синьор Винченцо вошел в ее комнату без стука. Воздух сразу наполнился тяжелым запахом его одеколона и невысказанной угрозой.
— За тебя сватается нищий парень. Собирай вещи, потому что — завтра твоя свадьба, — бросил он отрывисто, словно выносил приговор.
Сердце Элианы сжалось в ледяной ком. Она почувствовала, как пол уходит из-под ног.
— Замуж? — прошептала она, и ее собственный голос показался ей чужим. — Но… я даже не знаю его. Кто он?
— Бродяга, что ищет подработку у церковной ограды, — прозвучал холодный, обезличенный ответ. — Он — без гроша, ты — без зрения. Справедливо.
Он развернулся и вышел, оставив ее одну с накатившимся отчаянием. Слезы, горячие и горькие, покатились по ее щекам, но вытирать их было некому. Впервые она почувствовала свою ненужность так остро и болезненно.
Церемония была короткой и безрадостной, словно спешное отпевание. Элиана не видела лица человека, стоявшего рядом, не слышала в его голосе ничего, кроме тихой, сдержанной решимости. Ее отец грубо вложил ее руку в руку незнакомца и толкнул их обоих за ворота, словно выметая сор.
— Вот, бери свою ношу. И не возвращайтесь, — бросил он вдогонку.
Молодого человека звали Лоренцо. Он молча повел ее по пыльной дороге, ведущей из деревни. Его рука была твердой и надежной, а шаг — неторопливым, подстраивающимся под ее неуверенную поступь. Они шли долго, пока не достигли маленького, полуразрушенного домика на самом краю земли. Внутри пахло старым деревом, полевыми травами и дымом.
— Я не могу предложить тебе богатства, — тихо сказал Лоренцо, впервые обращаясь к ней напрямую. — Но здесь ты найдешь покой. Я обещаю.
Элиана опустилась на жесткую соломенную подстилку, чувствуя, как дрожь пробирается по ее телу. Казалось, судьба окончательно захлопнула за ней дверь, оставив в полной темноте и нищете. Но в тот вечер случилось нечто удивительное. Лоренцо приготовил простую еду, подал ей чашку с горячим травяным чаем, а сам устроился у порога, укрыв ее своим единственным теплым плащом. Он не молчал, как она ожидала. Он задавал вопросы. Какие истории ей нравятся? О чем она мечтает в тишине своей комнаты? Что приносит ей утешение?
Никто и никогда не спрашивал ее о таких вещах. Сначала она отвечала односложно, сквозь внутреннюю стену страха и недоверия. Но его голос был спокойным и мягким, а слова — такими искренними, что стена постепенно начала рушиться.
Дни, похожие один на другой, стали складываться в недели, наполненные новым смыслом. Каждое утро Лоренцо вел ее к ручью, и вместо простого «здесь вода» он описывал ей, как солнце играет на поверхности, превращая ее в тысячи сверкающих бриллиантов, как ивы склоняют свои длинные ветви к самой земле, а птицы купаются в мелководье. Он пел старинные песни, занимаясь хозяйством, а по вечерам рассказывал легенды о далеких созвездиях и морях, бороздимых кораблями с алыми парусами. Элиана начала смеяться. Сначала тихо и неуверенно, а потом все чаще и свободнее. Ее сердце, скованное льдом обид и одиночества, начинало оттаивать, и сквозь трещины пробивался странный, новый росток — надежда. А потом и нечто большее. В этом бедном, но наполненном теплом доме она вдруг осознала, что влюбляется.
Она и сама не была беспомощной. Ее пальцы, тонкие и чуткие, научились видеть больше, чем многие глаза. Она могла по едва уловимой шероховатости отличить одну ткань от другой, по запаху определить, какая трава нужна для ужина, а какая — для лечения. Теперь она с радостью вела их скромное хозяйство: пекла хлеб, чинила одежду Лоренцо, находила малейшие разрывы на его простых рубахах.
Однажды вечером, сидя у потрескивающего камина, она коснулась его руки.
— Ты всегда был один? Всегда жил так… просто?
Лоренцо замолчал на мгновение, и в тишине был слышен лишь треск поленьев.
— Нет, — тихо ответил он. — Не всегда.
Больше он ничего не сказал, и Элиана не стала настаивать, уважая его молчание.
Как-то раз она решила сама сходить на рынок. Лоренцо подробно описал ей дорогу, и она, полагаясь на свою феноменальную память и слух, уверенно пошла по знакомому пути. Но на полпути чья-то грубая рука схватила ее за локоть.
— Слепая ворона, — прошипел знакомый, ядовитый голос. Это была ее сестра, Анна. — Ты все еще ковыляешь по этому миру? Все еще притворяешься женой бродяги?
Элиана выпрямилась, стараясь скрыть дрожь в коленях.
— Я нахожусь там, где мое сердце, — сказала она как можно тверже.
Анна фыркнула, и ее смех прозвучал как скрежет стекла.
— Твое сердце? Ты даже не знаешь, кто этот человек на самом деле! Он — изгой. Пятно на репутации нашего рода. Ходят слухи, что он скрывается от правосудия.
Она наклонилась ближе, и ее шепот впился в Элиану отравленным лезвием.
— Его могут схватить в любой момент. И тебя вместе с ним. Подумай об этом.
Весь остаток дня Элиана провела в тревоге. Когда Лоренцо вернулся домой, она встретила его не ужином, а вопросом, который жгл ее изнутри.
— Я должна знать правду. Кто ты? Что скрываешь?
Лоренцо замер на пороге. Потом медленно подошел, опустился перед ней на колени и взял ее руки в свои. Его ладони были шершавыми, но прикосновение — нежным.
— Я хотел уберечь тебя, — начал он, и его голос дрогнул. — Но ложь — плохая основа для нашего дома. Я не тот, за кого себя выдаю.
Он глубоко вздохнул, собираясь с мыслями.
— Мое имя — Лоренцо ди Санта-Мария. Я сын человека, владевшего землями к северу отсюда.
Мир Элианы перевернулся. Она силилась осмыслить его слова. Сын знатного рода. Ее память лихорадочно цеплялась за детали: его изысканные манеры, даже в бедности, его речь, полную скрытого образования, его рассказы, слишком яркие для простого крестьянина. Теперь все вставало на свои места. Ее отец отдал ее не нищему, а человеку из мира, о котором она могла только мечтать.
— Почему? — смогла выдохнуть она. — Почему ты здесь?
— Потому что я выбрал не ту сторону, — тихо сказал он. Он рассказал ей все. О том, как его отец, старый аристократ, жестоко подавлял волнения среди своих же арендаторов. Как Лоренцо, видя несправедливость и страдания, тайно помогал восставшим — едой, лекарствами, укрытием. Как во время одной из стычек погиб королевский офицер, и вину, чтобы спасти репутацию семьи и расположение короны, свалили на него, «бунтовщика и смутьяна».
— Мне пришлось бежать. Под чужим именем. Без прошлого, без будущего.
Элиана слушала, затаив дыхание, и в его словах слышалась не только боль изгнания, но и горечь предательства самыми близкими людьми.
— Ты поступил по совести, — сказала она наконец, и ее голос звучал удивительно твердо. — Это единственное богатство, которое у нас никогда не отнимут.
Он сжал ее руки с такой силой, словно она была его единственным якорем в бушующем море.
— Мое будущее началось с тобой, — прошептал он. — В тот день, когда я увидел тебя в церкви. Ты сидела так тихо, и в лице твоем была такая мудрая печаль, что я понял — ты одна видишь мир таким, каков он есть. Я наблюдал за тобой, пока не набрался смелости попросить твоей руки. Я знал, что твой отец согласится. Он смотрел на тебя, но не видел.
На следующее утро они покинули свое скромное пристанище. Слухи, словно сорняки, расползались по округе, и оставаться было опасно. Они шли по проселочным дорогам, скрываясь в тени деревьев, их путь лежал к старому, заброшенному поместью, которое когда-то принадлежало матери Лоренцо и о котором, как он надеялся, все давно забыли.
Путь был долгим и трудным. Однажды, на переправе через мелководную реку, их остановила группа всадников. Их предводитель, человек с хриплым, недоверчивым голосом, потребовал назвать себя.
— Мы — простые путники, — спокойно ответил Лоренцо, прикрывая Элиану собой. — Ищем работу в южных провинциях.
Всадник слез с коня, подошел ближе.
— Слишком уж прямая у тебя осанка для простолюдина, — проворчал он, всматриваясь. Его взгляд упал на пряжку ремня Лоренцо, некогда дорогую, теперь потускневшую, но все еще выдававшую происхождение хозяина. — И безделушка подозрительная.
Лоренцо понял, что секунда решает все. Он медленно достал из складок одежды маленький кожаный мешочек и протянул его всаднику.
— Возьми это. И забудь, что видел нас.
Тот вскрыл мешочек, раздался звон монет. Он взвесил его на ладони, потом кивнул своим людям.
— Слепая жена, — покачал он головой, глядя на Элиану. — И впрямь наказание. Ступайте своей дорогой. И чтобы духа вашего здесь не было.
Когда они ушли достаточно далеко, Элиана спросила:
— Что ты отдал им?
— Последнее, что связывало меня с той жизнью. Последние монеты с моего герба.
— Значит, теперь ты свободен от нее по-настоящему, — мягко сказала Элиана.
Он улыбнулся, и в его улыбке впервые за многие дни не было горечи.
Через несколько дней изнурительного пути они достигли цели. Поместье стояло на холме, полузабытое и запущенное. Ворота скрипели на ржавых петлях, но внутри, к их удивлению, теплилась жизнь — несколько преданных слуг, хранивших верность памяти прежней хозяйки. Однако их встретила не радость, а холодное недоумение. На пороге главного зала возникла высокая женщина в темном платье. Это была донна Изабелла, дальняя родственница, которую семейство сослало сюда доживать свой век за какую-то давнюю провинность.
— Ты не имеешь права здесь находиться, — сказала она ледяным тоном. — Для всех ты — призрак. Мертвец.
— Я мертв для тех, кто предал меня, — ответил Лоренцо. — Но я жив для себя. И для нее.
Женщина оценивающе посмотрела на Элиану, и ее взгляд, казалось, был полным такой острой неприязни, что та почувствовала его кожей.
— И это твой выбор? Слепая нищенка? — яд капал с каждого слова.
Элиана сделала шаг вперед. Она не видела лица донны Изабеллы, но чувствовала исходящую от нее волну одиночества и застарелой обиды.
— Я могу не видеть солнца, но я чувствую его тепло, — сказала Элиана тихо, но четко. — Я не вижу вашего лица, но слышу боль в вашем голосе. Иногда те, у кого есть глаза, видят куда меньше, чем те, кто смотрит сердцем.
Воцарилась тишина. Донна Изабелла замерла, пораженная. Потом ее строгие черты смягчились, а в глазах блеснула непрошеная слеза.
— Возможно, ты права, — прошептала она, и ее голос внезапно сник. — Возможно, мы все были слепы.
Прошли недели, наполненные трудным притиранием и обустройством новой жизни. Элиана училась ориентироваться в бесконечных залах и коридорах, наполняя их своим присутствием, теплом и незримым светом. Лоренцо занимался делами поместья, по крупицам восстанавливая то, что когда-то было его домом.
Однажды к воротам подъехала карета с гербом их рода. Гонец передал Лоренцо сверток с печатями. Его отец скончался, а перед смертью, очищая совесть, публично признался в клевете на собственного сына. Все обвинения с Лоренцо были сняты, его имя было очищено.
Он долго стоял с этим письмом в руках, глядя в окно на простиравшиеся перед ним земли.
— Честь, возвращенная ценой лжи и чужого горя, — не больше, чем пустой звук, — произнес он наконец.
Элиана подошла к нему и положила руку ему на плечо.
— Тогда давай построим свою честь. Не на гербах и титулах, а на делах, которые согреют этот дом.
И они построили. Через год в стенах старого поместья открылась небольшая школа для таких же, как Элиана, — для детей, лишенных зрения. Она учила их чувствовать мир кончиками пальцев: плести корзины из ивовых прутьев, лепить горшки из глины, различать запахи лечебных трав. Лоренцо преподавал им историю и языки, рассказывая о мире, который они не могли видеть, но могли понять и полюбить. Даже донна Изабелла, чье сердце постепенно оттаивало, нашла свое призвание — она учила детей музыке, и старые стены впервые за долгие годы наполнились не шепотом интриг, а чистым, ясным звуком фортепиано и детским смехом.
По вечерам, когда солнце клонилось к горизонту, Элиана часто просила Лоренцо:
— Расскажи мне о закате. Каким ты его видишь сегодня?
И он, обняв ее, описывал небо, окрашенное в цвета спелого персика и лаванды, и длинные тени, ложившиеся на поля, и первую звезду, зажигавшуюся в бархатной синеве ночи.
Она слушала, закрыв глаза, и на ее лице расцветала улыбка.
— Я вижу это, — шептала она. — Ты подарил мне целый мир, просто научив меня смотреть на него через твое сердце.
А он в ответ крепче прижимал ее к себе и говорил:
— А ты научила меня видеть свет даже в самой глубокой тьме. Потому что настоящий свет рождается не снаружи, а здесь, внутри, и ты — мой единственный и вечный источник сияния.
И в этом старом поместье, где когда-то царили холод и забвение, они нашли то, о чем даже не смели мечтать, — свой собственный, прекрасный и незримый мир, сотканный из любви, доверия и тихого счастья, которое способны разглядеть лишь сердца, научившиеся видеть сквозь любую тьму.
