— Это что?!
Жанна Егоровна брезгливо ткнула пальцем в тарелку, где сиротливо расползалась горка чего-то свекольно-майонезного. «Правильная шуба» в исполнении Глеба напоминала скорее последствия неудачного эксперимента в химической лаборатории.
Алла вошла в квартиру ровно в пять тридцать. Как и обещала. Свежая, отдохнувшая, с новой укладкой и ногтями цвета «Бургундское вино». В квартире стоял густой чад вареных овощей, перемешанный с запахом… кажется, подгоревшей курицы.
Глеб, в фартуке жены (в горошек), с красным, потным лицом, метнулся к ней от плиты.
— А вот и она! Явилась! — прошипела Зина, сидевшая за пустым столом. — Мы тут с полпятого сидим!
— Добрый вечер, дорогие гости, — Алла лучезарно улыбнулась. — Жанна Егоровна, прекрасно выглядите. Зинаида, новое платье? Очень… смело. Глебушка, милый, а где же «воздушное» оливье?
Глеб только икнул. На столе, помимо «шубы», стояла кастрюля с недоваренной картошкой в мундирах, банка шпрот и Зинина «Зебра», сухая, как степи Казахстана.
— Ты! — Жанна Егоровна поднялась, опираясь на стол. Ее лицо пошло пятнами. — Ты где была? Мы приехали… мы с дороги… А она по салонам шляется!
— Жанна Егоровна, у меня день рождения. Я отдыхаю, — Алла спокойно повесила плащ в шкаф.
— Отдыхает она! — взвизгнула Зина. — А мужик у плиты! Глебчик весь день на ногах! Ты посмотри, на кого он похож!
— На повара? — предположила Алла.
— Ты совесть имеешь? — не унималась свекровь. — Тратить деньги на свои… куафюры! Деньги, которые мой сын зарабатывает!
Глеб в этот момент предпочел бы быть в клетке с росомахой. Он молчал, отчаянно протирая и без того чистую плиту.
— Деньги, которые я зарабатываю, Жанна Егоровна, — поправила Алла. — Напомню, я работаю официанткой в «Чайке». И чаевые у меня, знаете ли, неплохие.
— Чаевые! — фыркнула Зина. — Обслуживает там… тоже мне, работа. А мы слышали, ты мужа в ресторан звала? В «Чайку» свою? Это ж какие деньжищи!
— Вот именно! — подхватила свекровь, нащупав любимую тему чужих трат. — Это ж просто… жадность! Нет, чтобы дома посидеть, по-семейному! Сэкономить! А она — в кабак! Шикует! За счет Глебушки!
Алла устало прислонилась к косяку. Она ожидала этого. Это был их стандартный репертуар: «Алла-транжира», «Алла-эгоистка», «Алла-плохая-хозяйка».
— Жанна Егоровна, Зина. Присядьте. У меня новость. Я, собственно, поэтому и задержалась.
Интонация была такой, что даже Глеб перестал тереть плиту. Родственники машинально плюхнулись на стулья, ожидая подвоха.
— Я сегодня не только в салоне была. «Я еще к нотариусу заезжала», —буднично сообщила Алла, доставая из сумки бутылку хорошего коньяка, купленного для себя. — У меня тетя Клава в Вологде умерла. Две недели назад.
— Какая тетя? — не понял Глеб.
— Которая тебе мед присылала. И масло вологодское. Та, к которой ты ехать не хотел, потому что у нее «удобства во дворе».
— А, эта… — протянул Глеб.
— Царствие ей небесное, — фальшиво вздохнула Жанна Егоровна, не видя связи между умершей теткой и проваленным ужином.
— Так вот, — Алла налила себе в бокал коньяку. — Тетя Клава была одинокая. И она оставила мне наследство.
В кухне повисла такая тишина, что было слышно, как за окном каркнула ворона.
— Какое… наследство? — первой очнулась Зина, ее глаза загорелись нездоровым блеском.
— Домик в деревне. Ну, старенький, конечно, — Алла отпила глоток. — И вклад. В Сбербанке.
— Большой? — выдохнула Жанна Егоровна, забыв про «шубу».
— Достаточно, — туманно ответила Алла. — Достаточно, чтобы… уволиться из «Чайки».
Глеб уронил тряпку.
— Уволиться? — он смотрел на жену так, будто видел ее впервые.
— А что? — Алла усмехнулась. — Ноги болят. Спина отваливается. Хватит. Поработала. Хочу, знаете, пожить для себя. На свежем воздухе.
— Правильно! — вдруг закричала Жанна Егоровна, меняя тон с прокурорского на медовый. — Аллочка! Да ты что! Конечно, увольняйся! Тебе отдохнуть надо! Ты вся извелась на этой работе! Глебушка, что ж ты стоишь? Жена устала!
— И домик… это ж хорошо! — подпела Зина. — Дача! Мы будем приезжать… помогать… Огурчики сажать!
Алла посмотрела на них. На эти внезапно подобревшие, заискивающие лица. На эту жадность, которая полезла из всех щелей, вытеснив недавнее презрение.
— Да. Домик хороший. Тетя Клава, знаете, травами увлекалась. У нее там целые плантации. Она меня учила. Говорила, что нет лучше средства от больных суставов, чем настойка на сабельнике. Жанна Егоровна, у вас же колени вечно ноют?
— Ноют, Аллочка, ноют! — тут же запричитала свекровь, пододвигаясь ближе. — Прямо спасу нет!
— Вот. А еще она знала, как белый налив правильно сушить, чтобы компот зимой был ароматный. И помидоры у нее росли — во! — Алла показала кулак. — «Бычье сердце». Сахаристые.
Она говорила, а в кухне пахло уже не горелой курицей, а вологодскими травами, яблоками и парной землей.
— Я тут подумала, — Алла поставила бокал. — Я ведь уезжаю.
— Куда? — хором спросили Глеб и Зина.
— В Вологду. В домик. Прямо на следующей неделе. Весна скоро, надо к сезону готовиться. Рассаду сажать. Крышу чинить.
— А… а мы? — Глеб растерянно моргал. — А я? Моя работа? Зоопарк?
— А что ты, Глеб? — Алла посмотрела на него в упор. Прямо и безжалостно. — Ты остаешься. У тебя мама. Сестра. Они о тебе позаботятся. Будут «воздушное» оливье делать. Каждый день. Ты же так любишь, как «у мамы».
— В смысле… остаюсь? — до Глеба начало доходить. — А… наследство? Дом? Это же… наше!
Лицо Жанны Егоровны снова стало каменеть.
— Глеб, — спокойно сказала Алла. — Наследство мое. Тетя моя. И ноги, которые болят, — мои. Ты сам десять минут назад кричал, что я жадная эгоистка, которая шикует за твой счет. Ну так вот. Я больше не буду. Я буду шиковать за свой.
— Да как ты смеешь! — взвыла Зина, поняв, что «дача» с огурчиками уплывает из рук. — Это же… это же подло! Бросить мужа!
— Подло, Зинаида, — отрезала Алла, — это приходить в чужой дом на день рождения, на который тебя не звали, и оскорблять хозяйку. Подло — это считать чужие деньги и завидовать чужой укладке. А я… я просто ухожу туда, где меня ждут. Даже если это просто старый дом и сад.
— Глеб! Скажи ей! — Жанна Егоровна вцепилась в сына. — Ты мужик или нет?
Глеб посмотрел на Аллу. На ее спокойное лицо. На новую укладку. Потом на мать. На Зину. На испорченную селедку под шубой. Он представил, как едет в Вологду. Как чинит крышу. Как копает картошку. Он, который привык, что его максимум — это насыпать корма енотам.
И он промолчал.
— Я так и думала, — кивнула Алла. — Ну, что ж. С днем рождения меня. Глеб, я подаю на развод в понедельник. Квартира, кстати, моя, от родителей. Но я не жадная. Разменяем. Мне много не надо. Мне на домик хватит.
Она взяла из холодильника яблоко, прошла в комнату и закрыла за собой дверь.
В кухне остались трое. Жанна Егоровна смотрела на сына с такой ненавистью, будто это он, а не Алла, только что лишил ее дачи, бесплатных настоек на сабельнике и сахаристых помидоров. Зина молча доедала сухую «Зебру». А Глеб… Глеб вдруг остро почувствовал, что в зоопарке, рядом с молчаливыми сурикатами, ему было гораздо уютнее.
Через полгода Алла, и правда, жила в Вологде. Домик оказался крепким. Она починила крыльцо, развела кур и подружилась с местной почтальоншей. Ноги почти перестали болеть.
Глеб съехался с мамой. Жанна Егоровна быстро взяла его бюджет под контроль, и теперь он ходил в старом свитере и каждый день ел «правильные», но опостылевшие котлеты. Зина звонила ему только когда нужны были деньги.
Иногда Глеб, убирая клетку у лисиц, думал: а что, если бы он тогда, в ноябре, просто отвез жену в ресторан? Но лисицы только хитро щурились в ответ.
