— Леночка, родная, открывай! Это я, с угощением!
Голос за дверью был таким приторно-медовым, что у Лены на миг сжало челюсти. Она неспешно вытерла руки о кухонное полотенце, вдохнула поглубже и пошла отпирать. На пороге, сверкая отрепетированной улыбкой, стояла Галина Петровна. В руках она сжимала огромную яркую упаковку с пирожными из самой престижной пекарни в их квартале.
— Здравствуйте, Галина Петровна. Заходите, — ровным тоном произнесла Лена, отходя в сторону и пропуская свекровь в коридор.
— Ну что ты так формально, Ленок? Просто мама Галя, мы же тысячу раз договаривались! — пропела гостья, стягивая лёгкую куртку. Она окинула коридор придирчивым, но приукрашенным под восторг взглядом. — Какой у вас всё-таки идеальный порядок, прямо эталон! Не то что у нас со стариком, вечно всё не там лежит.
Лена промолчала, принимая куртку и убирая её в шкаф. Она знала цену этим похвалам. Каждая была лишь трамплином к очередной просьбе, а пирожные в руках свекрови были не знаком заботы, а скорее задатком, подкупом, чтобы разжалобить её перед основным разговором.
Они прошли в зал. Галина Петровна с театральным жестом поставила на стол картонную упаковку.
— Вот, взяла твой любимый, «Прага». Помню, как ты его расхваливала позапрошлым летом на дне рождения у Павла. Я всё помню, всё для своих ребят!
Лена молча взяла упаковку, достала широкий нож с зубчатым краем и принялась аккуратно, с какой-то отстранённой точностью, делить пирожные на идеально равные части. Свекровь тем временем хлопотливо заглядывала в полки, вытаскивая кружки, будто была здесь полной хозяйкой.
— Давай-давай, я сама всё организую, ты присядь, расслабься, — продолжала она свой номер. — Ты ведь трудишься, утомляешься, а я пенсионерка, мне не в тягость.
Они уселись за стол. Чай был налит, пирожные разложены по блюдцам. Некоторое время Галина Петровна вела пустые беседы о дожде, о свежих ценах на ярмарке, о соседке, которая сделала неудачную причёску. Лена отвечала коротко, не развивая тему, и лишь механически подносила ко рту вилку с пирожным. Она ждала. Напряжение росло с каждым съеденным кусочком, с каждым наигранным хихиканьем свекрови.
Наконец, когда её кружка почти опустела, Галина Петровна отодвинула свою в сторону, картинно вздохнула и сложила руки на столе. Её лицо приняло серьёзное и одновременно скорбное выражение.
— Леночка, я ведь к тебе не просто так заявилась, — начала она издалека, понизив голос до доверительного шёпота. — У нас с отцом скоро повод. Очень значительный. Можно сказать, ключевой в нашей жизни.
Лена подняла на неё глаза, но её лицо оставалось непроницаемым.
— Шестьдесят лет вместе, Ленок. Бриллиантовая свадьба. Ты представляешь? Шесть десятилетий! — в голосе свекрови появились драматические нотки. — И так хочется… ну, чтобы всё было по-человечески. Не просто дома посидеть. Хочется собрать всех близких, знакомых. Вспомнить былые времена. Мы тут с отцом присмотрели один кафешку, очень достойный, тёплый… Чтобы всё было торжественно, элегантно. Память на всю оставшуюся жизнь.
Она сделала паузу, внимательно вглядываясь в лицо снохи, пытаясь уловить хоть какую-то реакцию. Но Лена молчала, её взгляд был спокойным и морозным. Не дождавшись ответа, Галина Петровна продолжила, её голос стал ещё более вкрадчивым и жалобным.
— Ты же понимаешь, Леночка, какие сейчас пособия. Нам самим такой праздник ни за что не осилить. А вы с Павлом у нас единственная поддержка, единственная опора. Мы бы хотели попросить у вас содействия… чтобы вы помогли нам этот вечер устроить. Сумма, конечно, немалая, но ведь и случай какой…
Лена долго молчала, медленно отставив свою кружку с недопитым чаем. Она не смотрела на свекровь. Её взгляд был устремлён куда-то в пол, словно она производила в уме сложные подсчёты. Галина Петровна заёрзала на стуле, её выверенная поза начала трещать. Эта тишина была куда хуже, чем немедленный отказ или возмущение. В ней чувствовался холодный, взвешенный ответ, и свекровь инстинктивно понимала, что он ей не понравится.
— Ленок, ну что же ты молчишь? — не выдержала она, её голос дрогнул, теряя вкрадчивые нотки. — Мы же не на Марс просимся лететь. Это же родственное… для всех нас воспоминание.
Не говоря ни слова, Лена поднялась из-за стола. Её движения были плавными и лишёнными всякой спешки. Она вышла из зала и направилась в спальню, к старому светлому шкафу, который достался им ещё от её дедушки. Галина Петровна проводила её недоумённым взглядом, её лицо вытянулось. Она ожидала чего угодно: слёз, уговоров посоветоваться с мужем, воплей, но точно не этого странного, молчаливого похода к предмету мебели.
Лена выдвинула нижний ящик, который открылся с тихим скрипом, и достала оттуда старую тетрадь в потрёпанной бумажной обложке. С этой «учётной книгой» она вернулась в зал и положила её на стол рядом с блюдцем с надкусанным кусочком пирожного. Атмосфера фальшивого уюта окончательно улетучилась, сменившись предчувствием чего-то неотвратимого и неприятного.
Она открыла тетрадь где-то в конце, пробежалась пальцем по строкам и остановилась. Затем, подняв на свекровь абсолютно бесцветные глаза, начала читать ровным, монотонным голосом, словно зачитывала официальный документ.
— Тридцатое мая, позапрошлый год. Маме на стиралку. Сумма — пятьдесят восемь тысяч рублей. Обещали вернуть за четыре месяца, до конца сентября. Прошёл год и девять месяцев.
Лена закрыла тетрадь и аккуратно положила её на край стола.
Лицо свекрови начало медленно меняться. Медовая улыбка исчезла, будто её стёрли тряпкой. Уголки губ поползли вниз, в глазах появился морозный, колючий блеск. Она выпрямилась на стуле, её поза стала жёсткой и боевой.
— Это ты к чему сейчас? — голос её приобрёл стальные нотки. — Ты что, считаешь? Близким людям подачки в тетрадку вписываешь?
— Я записываю займы, Галина Петровна, — спокойно поправила Лена. — Подачки — это когда помог дотащить пакеты. А пятьдесят восемь тысяч — это заём. Который вы обещали вернуть. И не вернули.
— Да как у тебя язык поворачивается! Мы же родные! — почти взвизгнула свекровь, окончательно сбрасывая маску. — Не посторонние! Из-за каких-то рублей ты сейчас будешь меня корить? Вспоминать про эту несчастную стиралку? Она, между прочим, и для вашей дочери стирает вещи, когда она к нам в гости приходит!
Лена смотрела на неё прямо, не отводя взгляда. Её спокойствие, казалось, выводило Галину Петровну из себя ещё больше.
— Я не корю. Я констатирую факт. Факт того, что на нашей семье висит ваш заём. И после этого вы приходите с пирожными и просите ещё средств. Не в заём, заметьте, а просто так. На кафе.
Она сделала небольшую паузу, а затем её голос стал твёрже, отчеканивая каждое слово. Лена слегка приподнялась со стула, опираясь руками о стол, и немного наклонилась в сторону свекрови.
— Вы мне ещё прошлый заём за стиралку не отдали, а теперь на годовщину в кафе клянчите?! Я больше ни рубля вам не переведу, пока всё до последней копейки не отдадите! Хватит существовать за наш счёт!
Воздух в зале, ещё пахнущий дорогим кремовым пирожным, вдруг стал густым и острым. Галина Петровна смотрела на сноху расширенными от ярости и удивления глазами. Она явно не ожидала такого прямого и сокрушительного удара.
— Ты… Ты что себе позволяешь? — прошипела Галина Петровна, её лицо пошло красными пятнами. — С матерью так разговаривать! Я твоему мужу жизнь дала, а ты меня теперь рублём попрекаешь!
— Я попрекаю вас не рублём, а вполне конкретной суммой. И разговариваю я с вами ровно так, как вы того заслуживаете, — отрезала Лена, её спокойствие начало перерастать в морозную ярость. — Вы пришли в мой дом не как мать, а как просительница. Причём с невыполненными обещаниями.
Галина Петровна поняла, что атака провалилась. Ленина оборона оказалась непробиваемой. Тогда она резко сменила тактику, схватив со стола свою сумку. Она не стала больше ничего говорить, лишь бросила на сноху взгляд, полный неприкрытой ненависти. Затем, демонстративно не притронувшись больше ни к чаю, ни к пирожным, она вихрем вылетела из зала. Лена слышала, как свекровь, гремя замками в коридоре, лихорадочно надевает куртку. Она не пошла её провожать. Вместо этого женщина молча собрала со стола кружки и блюдца и принялась их мыть, методично оттирая с фарфора остатки сладкого крема и горечь несостоявшегося разговора.
Не прошло и двадцати минут, как на её телефон поступил звонок от мужа. Павел. Лена вытерла руки и ответила, уже зная, что сейчас услышит.
— Лен, ты что там маме наговорила? — голос мужа в трубке был напряжённым и взволнованным. — Она мне звонит, вся в слезах, говорит, ты её из дома выставила, оскорбила!
— Никто её не выставлял, она сама ушла, — ровно ответила Лена, глядя в окно на серый городской вид. — И не оскорбляла я её, а просто напомнила о займе, прежде чем выслушивать просьбу о новом финансовом вливании в их красивую жизнь.
— Каком ещё займе? Опять ты про эту стиралку? Лена, ну мы же договаривались, что отдадут, когда смогут. Зачем сейчас-то было это вспоминать? У них праздник на носу, бриллиантовая свадьба!
— Вот именно, Павел. У них праздник, а средства на него должны дать мы. Снова. Потому что они «не могут». А мы, видимо, можем. Мы можем откладывать на ремонт, а потом отдать эти средства твоим родителям. Мы можем не купить что-то себе, зато твоя мама сможет похвастаться перед подругами ужином в кафе. Тебя это устраивает? Меня — нет.
В трубке повисло тяжёлое молчание. Павел явно пытался подобрать слова.
— Ну… они же родители. Им надо помогать.
— Помогать и содержать — это разные вещи, — отчеканила Лена. — Помочь — это когда у людей случилась беда. Сломалась та же стиралка, и без неё никак. Мы помогли. Но почему-то эта помощь превратилась в наш долг перед ними. Они даже не пытались ничего вернуть. А содержать двух взрослых, дееспособных людей, которые просто хотят жить шире, чем им позволяют пособия, я не собираюсь. И точка.
— Я сейчас приеду, — коротко бросил Павел и отключился.
Лена положила телефон на подоконник. Она знала, что этот разговор был лишь прелюдией. Основное сражение ждало её впереди.
Муж приехал через сорок минут, взвинченный и хмурый. Он влетел в квартиру, даже не разуваясь, и прошёл прямиком в зал, где Лена всё ещё сидела за столом. Недорезанные пирожные сиротливо стояли посредине, как немой свидетель провалившихся переговоров.
— Елена, что здесь произошло? — начал он без предисловий. — Мать говорит, ты ей в лицо какой-то тетрадкой тыкала, считала там что-то.
— Не какой-то тетрадкой, а учётной книгой, где записан их заём. И не тыкала, а спокойно зачитала. Чтобы освежить память, — Лена подняла на него усталый, но твёрдый взгляд.
— Да пойми ты, это же мои родители! Я не могу им отказать! Что обо мне люди подумают? Сын единственный, а на годовщину родителям средств зажал!
— А что подумают люди о твоих родителях, которые живут в заём у семьи собственного сына? — парировала Лена. — Почему тебя волнует только то, что подумают о тебе? Павел, пойми ты наконец, дело не в средствах. Дело в отношении. Они не видят в нас семью, они видят в нас кошелёк, источник. Пришли, улыбнулись, взяли сколько надо и ушли, забыв обо всех обещаниях. Так больше не будет.
— И что ты предлагаешь? Поссориться с ними навсегда из-за этого? — в голосе Павла прозвучало отчаяние. Он метался между двух огней, и ему явно не нравилась перспектива делать выбор.
— Я предлагаю расставить всё по своим местам. Пусть сначала вернут то, что должны. А потом уже приходят с новыми просьбами. Это честно. И если они из-за этого хотят ссориться, то это их выбор, а не мой. Моё решение окончательное. Финансовый поток для них перекрыт.
— Лена, это перебор. Это моя мать, понимаешь? Я не могу просто взять и вычеркнуть её из жизни, — Павел провёл рукой по волосам, его лицо выражало искреннее страдание. Он был зажат в тисках, и каждая из сторон сжимала их всё сильнее. — Давай мы просто дадим им эти средства и забудем. Сохраним лад.
— Какой лад, Павел? Лад, в котором мы молча оплачиваем их прихоти? Лад, в котором твоя мать приходит ко мне с фальшивой улыбкой, чтобы вытянуть очередную сумму? Это не лад. Это сдача позиций. И я не собираюсь сдаваться в собственном доме, — Лена встала и начала ходить по залу. Её спокойствие сменилось морозной, сдерживаемой энергией.
В этот самый момент в замке входной двери повернулся ключ. Павел и Лена замерли. Дверь открылась, и на пороге зала появилась Галина Петровна. Было очевидно, что она не уезжала далеко, а ждала в подъезде, прислушиваясь и надеясь, что сын сможет «вразумить» свою строптивую жену. Увидев, что её ожидания не оправдались, она решила перейти в последнюю, решающую атаку. Лицо её было искажено злобой, от былой любезности не осталось и следа.
— Я так и знала! — выкрикнула она, указывая на Лену пальцем. — Я всё слышала! Настраиваешь его против родной матери! С самого первого дня я видела тебя насквозь! Расчётливая, скупая! Только и думаешь, как бы всё под себя подгрести!
Павел дёрнулся, чтобы вмешаться.
— Мама, прекрати, не надо…
— А ты молчи! — оборвала его Галина Петровна, не сводя горящего взгляда с снохи. — Вырастила сына, а эта пришла на всё готовенькое и верёвки из него вьёт! Тебе наши средства нужны, да? На дачу нашу заришься, ждёшь, когда мы с отцом ноги протянем? Не дождёшься!
Она шагнула вперёд, оказавшись в центре зала. Её голос звенел от ярости, но Лена оставалась неподвижной. Она перестала ходить и просто стояла, оперевшись бедром о столешницу. Она смотрела на свекровь так, как учёный смотрит на насекомое под микроскопом — с холодным, отстранённым интересом. Она дала ей выговориться, выплеснуть весь яд, что копился годами.
— Ты думаешь, мы не видим? Все твои подачки, все твои «одолжения»! Ты это делаешь, чтобы потом носом тыкать! Чтобы власть свою показать! Чтобы сын мой перед тобой на задних лапках бегал! — свекровь уже почти задыхалась от собственных слов.
Когда поток обвинений иссяк, в зале повисла густая, напряжённая пауза. Галина Петровна тяжело дышала, ожидая ответной реакции, скандала, воплей. Павел смотрел то на мать, то на жену, его лицо было бледным.
И тогда Лена заговорила. Её голос был на удивление тихим, но в этой тишине была сталь.
— Я вас услышала, Галина Петровна. Теперь послушайте вы меня. Один раз и навсегда. Вы ошибаетесь. Дело не в средствах. И уж тем более не в вашей даче. Дело в вас.
Она сделала шаг навстречу свекрови, и та невольно отступила.
— Семья, о которой вы так любите говорить, — это взаимная поддержка и уважение. А не постоянное вымогательство под соусом родственных чувств. Уважение — это когда ты возвращаешь займы. Поддержка — это когда ты не пытаешься столкнуть лбами сына и его жену. Вы не способны ни на то, ни на другое. Вы — потребитель. И всё, что вас интересует, — это ваш собственный комфорт за чужой счёт.
Лена подошла к столу, взяла упаковку с пирожными и протянула её свекрови.
— Так вот. С этого дня финансовые отношения между нашими семьями прекращены. Окончательно. А вместе с ними и все остальные. Заём за стиралку я вам дарю. Считайте это платой за то, чтобы больше никогда не видеть вас в своём доме.
Галина Петровна остолбенела. Она смотрела на пирожные в руках снохи, потом на её ледяное лицо, и не могла вымолвить ни слова. Такого унижения она не испытывала никогда в жизни. Она ожидала ссоры, но получила приговор.
— Можете забрать свои пирожные. И больше сюда не приходить. Никогда, — закончила Лена и поставила упаковку на стул у выхода из зала.
Галина Петровна, побагровев от бессильной ярости, схватила упаковку так, что картон прогнулся, развернулась и, не проронив больше ни слова, вылетела из квартиры.
Павел остался стоять посреди зала. Он смотрел на свою жену, на её спокойное, но абсолютно чужое лицо, и с ужасом осознавал, что только что на его глазах сожгли все мосты. Лена не оставила ему выбора, не оставила пути к отступлению. Она провела черту, и он оказался по одну сторону, а его родители — навсегда по другую. И тишина, наступившая после ухода матери, была оглушительнее любого крика. Она знаменовала собой конец старой жизни и начало чего-то нового, неизвестного и пугающего…
