Тишину вечера разорвал оглушительный грохот захлопнувшейся входной двери. Марина вздрогнула, не отрывая рук от раковины, в которой мыла посуду. Она узнала эти тяжелые, сердитые шаги. Денис домой. И он не один.
— Марина! Иди сюда! Немедленно!
Его голос гремел по всей квартире, отскакивая от стен эхом. Она медленно вытерла руки полотенцем, делая вид, что сохраняет спокойствие, хотя сердце бешено колотилось где-то в горле. В дверном проеме кухни стоял он, ее муж. Лицо его было искажено гримасой гнева, а в руке он сжимал свой телефон, будто оружие.
— Ты что, совсем офигела? — он швырнул телефон на кухонный стол. Тот звякнул и заскользил по гладкой поверхности. — Заблокировала карту? А мама с сестрой на что жить будут? Объяснишь?
Марина молча смотрела на него. Внутри все сжималось в тугой, холодный комок. Она ждала этого. Готовилась. Но от осознания, что момент настал, все равно перехватывало дыхание.
— Я задала тебе вопрос! — Денис приблизился к ней, и его тень накрыла ее целиком. — Мама звонила, рыдала в трубку. Они в магазине стоят, как дуры, не могут даже продукты купить! Это твоих рук дело?
Она отвела взгляд от его разгневанного лица и посмотрела в гостиную. На диване сидела их пятилетняя дочь Алиса, прижав к груди старого плюшевого мишку. Большие глаза девочки были полны страха.
— Алисонька, иди в свою комнату, поиграй немного, — тихо, но очень четко сказала Марина.
Девочка тут же сползла с дивана и пулей вылетела в коридор.
Когда шаги дочери затихли, Марина медленно перевела взгляд на мужа. И… улыбнулась. Это была невеселая, горькая улыбка, идущая из самой глубины души. Улыбка обреченного человека, который, наконец, перестал бояться.
— Да, — тихо произнесла она. — Моих. Я заблокировала карту.
Ее спокойствие, эта ледяная тишина в ответ на его ураган, казалось, взбесили Дениса еще больше. Он отшатнулся, будто его ударили.
— Ты с ума сошла? — его голос сорвался на шепот, полный неподдельного изумления. — Ты вообще понимаешь, что ты сделала? У мамы с сердцем плохо, она сейчас валерьянку пьет! А Ольга? Ей же на лекарства нужны!
— Какие лекарства? — спокойно переспросила Марина. — От чего? От безделья?
Перед ее глазами всплыли картины, как будто вставленные в одно и то же пасмурное окно их кухни.
Вот Ольга, румяная и довольная, показывает с экрана телефона новые замшевые сапоги. «По акции купила, просто даром!». А вчера Марина считала мелочь, чтобы купить Алисе свежих фруктов.
Вот ее свекровь, Светлана Викторовна, с важным видом расставляет на полочке новые фарфоровые безделушки. «Умейте жить красиво, невестка». А их с Денисом старый диван просел посередине, и пружины больно впиваются в бок.
И самое главное — бледное личико Алисы, ее частый кашель по ночам и слова врача на прошлой неделе: «Нужно полноценное обследование, Марина. Сложное. И дорогое».
Все это пронеслось в ее сознании за долю секунды.
— Ты знаешь, Денис, — голос ее по-прежнему был ровным, но в нем появилась стальная нить, — я сегодня получила смс от банка. На карте осталось семь тысяч триста рублей. До твоей зарплаты — десять дней.
Он молчал, тяжело дыша.
— Семь тысяч, — повторила она. — На нас троих. На еду, на садик, на коммуналку. И на ту самую «валерьянку» для твоей мамы, которая скупает фарфор, пока твоя дочь…
Она вовремя остановилась. Нет. Еще рано. Не сейчас.
— Пока моя дочь что? — резко спросил Денис, уловив ее колебание.
Марина снова посмотрела на него. И снова на ее губах играла эта странная, отрешенная улыбка.
— Пока твоя дочь будет жить на эти семь тысяч, — закончила она. — А твоя мама и сестра… найдут способ. Я уверена.
Она развернулась и снова подошла к раковине, взяв в руки тарелку. Разговор был окончен. Она сделала свой первый ход. Самый тяжелый. Теперь очередь была за ними.
Той ночью Марина не сомкнула глаз. Рядом на кровати тяжело ворочался Денис, всем своим видом показывая, что спит, но его сбивчивое дыхание выдавало ложь. Она лежала на спине и смотрела в потолок, где призрачными пятнами плавали отсветы уличных фонарей. В ушах еще стоял грохот хлопнувшей двери, его хриплый крик: «Ты с ума сошла!».
«Нет, — мысленно ответила она. — Я просто наконец-то проснулась».
И память, будто подчиняясь этому пробуждению, принялась безжалостно прокручивать пленку прошлого, возвращаясь к самому началу их финансового рабства.
Пять лет назад. Их маленькой Алисе только исполнилось три месяца. Марина, измученная бессонными ночами, чувствовала себя выжатой, как лимон. Денис в тот вечер пришел домой не один. С ним была его сестра Ольга. Та самая, что всегда смеялась громче всех и щеголяла в обновках.
Ольга не села, а буквально рухнула на стул на их кухне, точно такой же, но тогда казавшейся уютнее.
— Деник, Мариш, я пропала, — выдохнула она, и по ее лицу потекли настоящие слезы. — С работы уволили. Говорят, сокращение. Выживают, сволочи!
Марина, прижимая к груди теплый комочек спящей дочки, смотрела на нее и чувствовала жалость. Искреннюю, острую.
— Успокойся, Оль, все наладится, — тут же подхватил Денис, наливая сестре чай. Его лицо выражало готовность немедленно броситься на помощь.
— А на что жить? — всхлипнула Ольга. — Квартплата, кредит за телефон… Я же с голоду помру! Месяц, всего один месяц, пока устроюсь на новую! Помогите!
И Денис, не глядя на жену, достал кошелек и протянул ей свою банковскую карту.
— Бери. Снимай, что нужно. Пока не устроишься.
Ольга ушла, облегченно вытирая слезы. А Марина тогда промолчала. Ей казалось, что это правильно. Помочь родному человеку в беде. Разве можно поступить иначе?
Но месяц растянулся на два. Потом на три. Ольга то находила «перспективную вакансию», то ей «не подходил график», то начальник казался «строгим». А карта Дениса все чаще оказывалась в ее руках.
Параллельно с этим в их жизнь плотно вошла Светлана Викторовна, свекровь. Сначала она приходила «проведать внучку», принося пакеты с невкусным печеньем и дешевыми соками. Потом начала жаловаться.
— Ой, не знаю, как и быть, — вздыхала она, удобно устраиваясь на их диване. — Пенсия у меня просто мизерная. Коммуналка — все дорожает и дорожает. Лекарства мне нужны постоянно, сердце пошаливает.
И Денис, снова не глядя на Марину, мрачнел и кивал.
— Мама, не переживай. Мы поможем.
Так к расходам на Ольгу прибавились и регулярные «дотации» свекрови. Марина попыталась как-то упорядочить этот процесс. Она завела простую тетрадку в синей обложке и начала аккуратно записывать: «20 марта — Ольге, на продукты, 5000 р.», «5 апреля — Светлане Викторовне, на лекарства, 3000 р.».
Однажды вечером, когда Алиса уже спала, Марина осторожно показала эту тетрадь мужу.
— Денис, посмотри. За три месяца только твоей сестре мы отдали почти сорок тысяч. А твоей маме — еще двадцать пять. Мы сами себе отказываем во всем. Посмотри на этот диван, он уже весь просел.
Денис мельком глянул на цифры и отодвинул тетрадь.
— Ну и что? — пожал он плечами. — Это же моя семья. Мама одна подняла нас с Ольгой. Теперь моя очередь о них заботиться. Ты что, предлагаю бросить их на произвол судьбы?
В его голосе прозвучала такая непоколебимая уверенность, такая обида за саму возможность такого вопроса, что Марина отступила. Она спрятала тетрадь в самый дальний ящик комода. Но записи не прекратила. Это стало ее маленьким, тайным протестом. Доказательством, что она не сошла с ума, что цифры — вещь упрямая.
Годы текли. Ольга так и не устроилась на работу, находя все новые и новые причины. Светлана Викторовна, несмотря на «мизерную» пенсию, обзавелась новой шубой и дорогим телефоном. А в семье Марины и Дениса все застыло на месте. Их мечта о собственной, отдельной от родителей квартире, таяла с каждым месяцем, как весенний снег. Все деньги уходили в черную дыру родственного долга.
Лежа в постели и глядя в темноту, Марина мысленно перелистывала страницы той самой синей тетради. Цифры складывались в пугающую сумму, которая могла бы стать их спасением. А сейчас это была просто бумага, свидетель их глупости и слабости.
Она тихо повернулась на бок, спиной к мужу. Холодная решимость, рожденная сегодняшним вечером, крепла внутри нее с каждой минутой. Она не просто так заблокировала карту. Она начала войну. Войну за свою семью, за будущее своей дочери. И первый выстрел прозвучал.
Утро после скандала выдалось серым и неприветливым. Марина встала первой, как всегда. Механически приготовила завтрак, разлила по тарелкам овсяную кашу. Денис молча вышел из спальни, его лицо было замкнутым и каменным. Он не посмотрел в ее сторону, не ответил на тихое «доброе утро». Он сел за стол, уткнувшись в телефон, и начал быстро печатать сообщение, вероятно, утешая свою «несчастную» мать.
Марина наблюдала за ним краем глаза и понимала: его молчание — это не просто обида. Это была глухая стена, которую он возводил между ними, защищая свой привычный мир, где он — добытчик и опора для всей своей родни. Ее вчерашний поступок эту картину мира безжалостно разбивал.
Вдруг ее мысли прервал тихий, но частый кашель, доносящийся из комнаты дочери. Не сухой, лающий, а какой-то глубокий, влажный, от которого сжималось сердце. Марина отложила половник и быстро прошла в детскую.
Алиса сидела на кровати, бледная, с синеватыми тенями под глазами. Она кашляла, прижимая руку к груди.
— Мамочка, дышать больно, — прошептала она, и в ее глазах стояли слезы.
Холодная волна страха накатила на Марину, отбросив все мысли о вчерашнем скандале, о карте, о Денисе. Она присела перед дочерью, приложила ладонь ко лбу. Лоб был прохладным, температуры не было. Но этот кашель, эта бледность, эта слабость, которая не проходила уже несколько недель…
— Ничего, солнышко, ничего, — бормотала она, закутывая дочь в одеяло. — Сейчас все будет хорошо.
Она вышла из комнаты и остановилась перед Денисом, который все так же сидел за столом, уставившись в экран.
— Денис, Алисе плохо. Очень плохо. Надо ехать к врачу. Сейчас.
Он медленно поднял на нее глаза. Во взгляде не было ни тревоги, ни испуга. Только усталое раздражение.
— Опять? — произнес он. — Марина, хватит паниковать. У каждого ребенка бывает простуда. Не раздувай из мухи слона. У меня и своих забот хватает.
Его слова ударили ее с такой силой, что она на мгновение онемела. «Свои заботы». У него «свои заботы» — это разгневанная мать и сестра, оставшиеся без денег. А их собственная дочь, которой больно дышать, — это «раздувание из мухи слона».
— Хорошо, — тихо сказала она. — Тогда я одна.
Она не стала спорить. Не стала тратить силы. Она одела Алису, сама накинула пальто и, не прощаясь, вышла из квартиры.
Прием в поликлинике был переполнен. Они просидели в очереди два часа. Алиса вся горидела в ее объятиях, кашель не прекращался. Наконец, их вызвали. Кабинет старого педиатра, запах лекарств и строгое лицо женщины в белом халате.
Врач, Анна Петровна, слушала Алису долго и внимательно, заставляла дышать и выдыхать, снова и снова. Потом отложила фонендоскоп и устало посмотрела на Марину.
— Мама, ситуация серьезная. Обычные средства не помогают. У девочки подозрение на обструктивный бронхит, который быстро переходит в нечто более тяжелое. Возможно, начинается пневмония. Нужно немедленно делать полное обследование. Рентген, развернутые анализы, консультация пульмонолога.
Марина кивнула, сжимая в кармане пальто дрожащие руки.
— Хорошо, делайте. Что нам нужно?
Анна Петровна выписала направление и протянула ей листок.
— Это список. Часть можно сделать по полису, но за срочные анализы и некоторые процедуры в нашем учреждении придется заплатить. Плюс консультация специалиста в диагностическом центре тоже платная. Приготовьте примерно… сорок тысяч. В ближайшие дни.
Сорок тысяч.
Цифра повисла в воздухе, густая и тяжелая, как свинец. Сорок тысяч. Почти ровно та сумма, что они отдали Ольге за последние три месяца, аккуратно записанная в синей тетради. Та самая сумма, что сейчас лежала бы на их счету, если бы не «временная помощь» сестре.
Марина взяла направление. Рука не дрогнула. Внутри нее все замерзло и превратилось в лед. Она не помнила, как вышла из кабинета, как одела дочь, как они оказались на улице. Она шла по серому асфальту, держа за руку горящую ладошку Алисы, и в голове у нее стучало, совпадая с шагами: «Сорок тысяч. Сорок тысяч. Сорок тысяч».
Она вспомнила вчерашний вечер. Свою улыбку. Свое спокойствие. Тогда это была отчаянная бравада. Теперь это был холодный, выверенный расчет. Она не просто так заблокировала карту. Она чувствовала, что что-то идет не так. Что здоровье дочери не просто простуда. И теперь ее худшие опасения подтвердились.
Они дошли до дома. Марина уложила Алису в постель, дала жаропонижающее и вышла на кухню. Денис все так же сидел за столом, но уже не с телефоном, а с пачкой денег. Он пересчитывал купюры.
— Мама принесла, — мрачно бросил он, не глядя на нее. — Взял у соседки в долг. Чтобы хоть как-то прожить, пока ты не одумаешься.
Марина медленно подошла к столу и положила перед ним листок с направлением.
— Твоей дочери нужна помощь. Срочное обследование. Врач сказала — сорок тысяч. В ближайшие дни.
Денис на секунду оторвался от денег, взглянул на бумагу. На его лице промелькнуло что-то похожее на беспокойство, но тут же погасло.
— Сорок? Да ладно тебе, они там всегда все преувеличивают. Кашляет — пройдет. Не надо никуда торопиться. Сначала разберемся с этим бардаком, который ты устроила.
Он снова уткнулся в свои купюры.
В этот момент Марина окончательно поняла. Поняла, что он не просто не слышит ее. Он не хочет слышать. Его мир, где главные — это мама и сестра, а она с Алисой — просто приложение, был для него удобнее и реальнее.
Она не стала ничего говорить. Она развернулась и ушла в комнату к дочери. Она села на край кровати, гладила Алису по волосам и смотрела в окно. Теперь у нее не было выбора. Теперь ее тайный план из отчаянной попытки сохранить семью превращался в единственный шанс спасти жизнь своего ребенка. Война была объявлена. И на кону было все.
Ночь опустилась над городом, густая и беззвездная. За окном темнело рано, и в комнате было тихо, если не считать тяжелого, прерывистого дыхания Алисы. Девочка наконец уснула, но сон ее был тревожным, она всхлипывала и ворочалась. Марина сидела на полу, прислонившись спиной к кровати дочери. В ее руках была та самая синяя тетрадь, но теперь рядом с ней лежал листок с направлением от врача, где жирно была выделена сумма — сорок тысяч.
Цифры из тетради и цифра с листка вели между собой безмолвный, страшный диалог. Пятнадцать тысяч Ольге на сапоги. Пять тысяч Светлане Викторовне на «лекарства». Десять тысяч сестре на «оплату курсов», с которых она так и не дошла до второго занятия. Складываясь, они с легкостью перекрывали ту самую, такую пугающую сумму, которая отделяла ее дочь от здоровья.
Раньше эти записи были просто доказательством ее правоты, молчаливым укором мужу. Теперь они стали смертным приговором ее материнской нерешительности. Каждая потраченная на родственников копейка была украдена у Алисы.
Она закрыла глаза, и по ее лицу потекли горячие, беззвучные слезы. Она плакала не от жалости к себе, а от яростного, всепоглощающего гнева. Гнева на себя, за то, что позволяла, молчала, старалась сохранить мир. Гнева на Дениса, за его слепоту. Гнева на этих женщин, сосущих из них все соки, пока ее ребенок боролся за каждый вздох.
Но слезы быстро высохли. Их сменило холодное, стальное спокойствие. Жалеть себя было некогда. Время просить и убеждать закончилось.
Она встала, прошла в гостиную, где на диване, отвернувшись к стене, лежал Денис. Он делал вид, что спит, но напряженные плечи выдавали его.
— Денис, — сказала она тихо, но четко.
Он не отозвался.
— Я знаю, что ты не спишь. Завтра я отведу Алису в больницу. Начну с того, что можно сделать бесплатно. Но деньги понадобятся. И они будут. Я их найду.
Он резко перевернулся, его лицо в полумраке было искажено злобой.
— Найдешь? Где? Уже новую карту оформила, чтобы и ее заблокировать? Или у своего любовника попросишь?
Марина не дрогнула. Его слова больше не ранили. Они были жалкими.
— Нет. Я заберу их у тех, кто должен. У твоей семьи. Они должны нам больше ста пятидесяти тысяч за последние три года. Я все посчитала. Я требую вернуть хотя бы часть. Сорок тысяч. Для твоей дочери.
Денис фыркнул и снова отвернулся.
— Бред. Съехала с катушек. Никто тебе ничего не должен. Иди спать.
Она не стала спорить. Она вернулась в детскую и закрыла дверь. Теперь она была одна. Одна в осажденной крепости со своим больным ребенком.
Она села за старый ноутбук, который использовала для работы. Он медленно загудел, освещая ее решительное лицо холодным светом экрана. Она открыла программу для расчетов, куда уже давно перенесла все данные из синей тетради.
Она не просто смотрела на цифры. Она искала выход. Бесплатные процедуры по квотам были в очереди на три месяца вперед. У них не было трех месяцев. Платная диагностика в разных клиниках стоила по-разному. Она обзвонила все, что нашла в интернете, записывая цены. Самый дешевый, но все еще надежный вариант требовал тридцати пяти тысяч. Почти столько же, сколько они отдали за последние два месяца.
Потом она открыла браузер. Она искала не только клиники. Она вбивала в поиск: «как вернуть деньги, переданные родственникам», «долг без расписки», «можно ли заблокировать карту мужа». Она читала форумы, советы юристов. Большинство говорило: без расписок вернуть ничего не получится. Это был печальный приговор.
Но один комментарий натолкнул ее на мысль. Кто-то писал о возможности оформить официальную расписку задним числом, если есть доказательства переводов. У нее были доказательства. Выписки со счета, смс от банка. И ее тетрадь.
План, сырой и отчаянный, начал вырисовываться в ее голове. Он состоял из нескольких шагов.
Первый шаг — полная финансовая блокада. Карта уже заблокирована. Нужно убедиться, что Денис не сможет снять деньги с их общего счета через отделение банка. Для этого нужно сменить пароль в интернет-банке, к которому у него был доступ.
Второй шаг — точечный удар. Показать им, что она не шутит. Не просто эмоционирует, а действует по плану. Ей нужны были эти тридцать пять тысяч. И она знала, где их взять. У Светланы Викторовны была старая, но дорогая шуба. Та самая, купленная на «мизерную» пенсию. Ее можно было быстро и выгодно продать через комиссионный магазин.
Третий шаг — давление. Она напишет официальное, подробное письмо на имя Светланы Викторовны и Ольги, с приложением всех выписок и копий страниц из тетради. Она не будет требовать все сразу. Только сумму на обследование. И предложит оформить все официально, через расписку. Угрожать она будет не судом, а чем-то гораздо более страшным для них — полным разрывом всех отношений и оглаской среди всех родственников и знакомых.
Она печатала, сверяла цифры, продумывала каждую фразу. Она была бухгалтером. И сейчас она сводила главный баланс в своей жизни. Дебет — жизнь и здоровье ее дочери. Кредит — благополучие ее наглых родственников. И этот баланс не сходился. Его нужно было исправить. Жестко и бесповоротно.
Она закончила ближе к утру. Первые лучи солнца упали на экран ноутбука. Марина подняла голову и посмотрела на спящую Алису. Лицо дочки было все таким же бледным.
Она встала, подошла к окну и распахнула его. В лицо ударил холодный утренний воздух. Он был свеж и полон силы.
Война была объявлена. И теперь у нее был план наступления.
Тишину следующего утра разорвал резкий, настойчивый звонок в дверь. Не один короткий звук, а длинная, гневная серия, словно кто-то вдавливал кнопку звонка с непрекращающимся давлением. Сердце Марины ушло в пятки. Она знала, кто это.
Денис, бледный и помятый после бессонной ночи на диване, мрачно направился к входной двери. Марина быстро вышла из детской, прикрыв за собой дверь, чтобы шум не разбудил Алису.
— Не открывай, — тихо, но твердо сказала она.
Он посмотрел на нее с ненавистью.
— Это моя мать, Марина! Ты совсем оборзeла?
Он резко дернул дверь на себя. На пороге, как и ожидалось, стояли Светлана Викторовна и Ольга. Лицо свекрови было бледным от гнева, губы поджаты в тонкую ниточку. Ольга, напротив, выглядела раздраженной и сонной, будто ее оторвали от сладких снов.
Не дожидаясь приглашения, они вшестером ввалились в прихожую, оттесняя Марину и Дениса. Светлана Викторовна, не снимая пальто, уперла руки в бока.
— Ну-ка, немедленно объяснись, дорогая невестка! — ее голос звенел, как натянутая струна. — Ты в своем уме? Оставлять нас, старую женщину и безработную, без копейки денег? Я чуть с инфарктом не слегла вчера!
Ольга, зевнув, прошла на кухню и принялась рыться в шкафчике в поисках чая.
— Да, Марин, это уже переходит все границы, — бросила она через плечо. — У меня, между прочим, сегодня важные переговоры о работе были, а я даже на проезд не могу себе позволить! Сорвалось все из-за тебя.
Марина медленно закрыла входную дверь. Она чувствовала, как дрожат ее колени, но внутри царила ледяная пустота. Она была готова.
— Ваши переговоры, Ольга, — сказала Марина ровным голосом, — обычно заканчиваются в кафе или в магазине. За наш счет.
— Что ты сказала? — Светлана Викторовна сделала шаг вперед, ее глаза сверкали. — Ты еще и хамить вздумала? Денис, ты слышишь это? Ты позволишь так разговаривать с твоей матерью?
Денис стоял, опустив голову, словно пристыженный подросток.
— Мама, успокойся, пожалуйста… — пробормотал он.
— Нет, Денис, — перебила его Марина. — Пусть твоя мама скажет, на какие такие лекарства ей постоянно нужны были деньги. Конкретно. Названия, рецепты. И пусть Ольга предъявит хоть одно приглашение на работу за последний год. Хоть одно.
В кухне воцарилась тишина. Ольга перестала греметь кружками. Светлана Викторовна вытянулась в струнку.
— Как ты смеешь меня в чем-то подозревать? Я вся в болезнях!
— А я в поисках! — взвизгнула Ольга. — Рынок труда очень сложный!
— Сложный? — Марина не повышала голоса, и от этого ее слова звучали еще страшнее. — А знаете, что действительно сложное? Сложное — это когда твоему ребенку больно дышать. Сложное — это когда врач говорит, что нужно срочное обследование за сорок тысяч, а на счету семь. Семь тысяч, Светлана Викторовна! Можете представить?
Она повернулась и вышла в гостиную, вернувшись с той самой синей тетрадью и пачкой распечатанных выписок со счета.
— Вот, — она положила бумаги на стол перед остолбеневшей свекровью. — Полный финансовый отчет. За три года. Вся ваша «левая» зарплата, Ольга. Все твои «лекарства», свекровь. Сапоги, шубы, безделушки, посиделки в кафе. Сто пятьдесят семь тысяч восемьсот рублей. Вы не просто жили за наш счет. Вы жили за счет здоровья моей дочери.
Денис смотрел на бумаги, будто видел их впервые. Его лицо постепенно становилось серым.
— Это… это что такое? — тихо спросил он.
— Это правда, Денис, — сказала Марина, глядя прямо на него. — Та, на которую ты не хотел смотреть.
Светлана Викторовна фыркнула и с презрением ткнула пальцем в выписки.
— Какая-то ерунда! Подделка! Ты решила опозорить нас перед сыном?
— Нет, — холодно ответила Марина. — Я требую вернуть только часть. Тридцать пять тысяч. На обследование Алисы. Сейчас. Или…
— Или что? — вызывающе подняла бровь Ольга. — Вызовешь полицию? Так попробуй докажи! Деньги давали добровольно!
— Или, — продолжила Марина, не обращая на нее внимания, — я напишу подробное письмо твоей подруге, тете Люде, которая считает тебя бедной, несчастной пенсионеркой. И всем твоим соседкам. И всем нашим общим знакомым. С приложением всех этих документов. Пусть все знают, какая ты на самом деле «бедная». А тебе, Ольга, я направлю официальный запрос в налоговую, пусть проверят, как ты пять лет живешь без официальных доходов, но с постоянными обновками. Добровольность — не препятствие для проверки.
В гробовой тишине, которая повисла после ее слов, было слышно лишь тяжелое дыхание Светланы Викторовны. Ее лицо из бледного стало багровым. Ее главным капиталом всегда была репутация несчастной жертвы. И сейчас этой репутации угрожала реальная опасность.
— Ты… ты не посмеешь… — прошипела она.
— Попробуй меня остановить, — тихо сказала Марина.
И в этот момент из детской донесялся новый, душераздирающий приступ кашля Алисы. Звук был таким болезненным, что Денис наконец вздрогнул и поднял голову. Он посмотрел на мать, на сестру, на бледное, решительное лицо жены.
И впервые за много лет в его глазах мелькнуло не просто сомнение, а настоящий, животный страх.
Гробовая тишина, повисшая после ультиматума Марины, длилась недолго. Ее разорвал новый, лающий приступ кашля из детской, такой сильный, что, казалось, стены содрогнулись. Кашель был влажным, надрывным, полным страдания.
Денис, стоявший до этого словно в столбняке, встрепенулся. Он рванулся было к комнате дочери, но его мать резко схватила его за руку.
— Куда ты? — ее голос был резким и властным. — Не видишь, что она устраивает истерику и накручивает ребенка? Это все спектакль! Чтобы ты нас бросил и побежал за ней, как клуша!
Денис замер в нерешительности. Его лицо исказилось мукой. С одной стороны — крик его крови, его плоти и крови, с другой — железная хватка и голос матери, который с детства был для него законом.
— Мама, но Алиса… она действительно больна… — слабо попытался он возразить.
— Все дети болеют! — отрезала Светлана Викторовна. — А она раздувает из этого трагедию! Чтобы манипулировать тобой! Чтобы отобрать у тебя твою же семью! Ты теперь не сын мне и не брат Ольге? Ты только ее муж? Она тебя совсем под каблук загнала!
Марина не слушала их. Она уже была в детской. Она сидела на кровати, прижимала к себе горящую, дрожащую дочь, стараясь смягчить каждый новый болезненный спазм.
— Дыши, солнышко, дыши спокойно, — шептала она, гладя Алису по спине. — Все будет хорошо, я с тобой.
Вдруг дверь в комнату распахнулась. На пороге стоял Денис. Его лицо было бледным, а в глазах бушевала буря — стыд, злость, растерянность.
— Марина, выйди. Нам нужно поговорить, — произнес он глухо.
— Сейчас не время, Денис. Ты же видишь.
— Выйди! — крикнул он так, что Алиса вздрогнула и забилась в истерике.
Марина медленно, осторожно уложила дочь, накрыла одеялом и вышла в коридор, прикрыв за собой дверь. Она понимала — избежать этого разговора нельзя.
В гостиной их ждали Светлана Викторовна и Ольга, занявшие оборонительные позиции на диване, словно трибунал.
— Ну что, признавайся, — начала свекровь, сверля ее взглядом. — Когда ты решила разрушить нашу семью? С самого начала? Ты всегда была расчетливой. Ты на него охотилась?
Марина промолчала, глядя на мужа.
— Денис, что ты хочешь сказать?
Он тяжело дышал, не в силах поднять на нее глаза.
— Почему ты скрыла от меня диагноз дочери? — выдавил он наконец. — Почему я должен был узнать об этом в такой момент? От тебя? Перед всеми? Ты что, хотела выставить меня последним отцом, который не заботится о своем ребенке?
В его голосе звучала неподдельная обида. Обида раненого зверя, который не понимает, почему его ранили, и ищет виноватого.
— Я не скрывала, — тихо, но четко сказала Марина. — Я сказала тебе вчера вечером. Ты назвал это «раздуванием из мухи слона». Твои слова, Денис. Ты не захотел слушать. Ты был занят. Своими заботами.
— Не ври! — вспылил он. — Ты все специально подстроила! Сначала карту заблокировала, потом эту бумажку с суммой подсунула! Ты просто хочешь денег! Для себя! А на ребенка гонишь!
Марина смотрела на него, и последняя надежда в ее сердце медленно угасала, как тлеющий уголек. Она думала, видя болезнь дочери, он очнется. Прозреет. Но нет. Стена оказалась слишком толстой.
— Я все понимаю, — сказала она, и ее голос вдруг стал страшно спокойным, пустым. — Ты сделал свой выбор.
— Да, я сделал! — крикнул он, будто подгоняя сам себя. — Я выбираю тех, кто всегда был со мной! Кто меня по-настоящему любит! А ты… ты просто нас используешь!
Он повернулся к матери.
— Мама, пошли. Поедем к тебе. Оставим ее одну с ее деньгами и спектаклями.
Светлана Викторовна торжествующе поднялась с дивана, бросив на Марину уничтожающий взгляд.
— Правильно, сынок. Пусть одна подумает над своим поведением. Когда одумается — приползет и будет просить прощения.
Ольга, довольно ухмыляясь, последовала за ними.
Денис, не глядя на жену, направился к прихожей и стал грубо натягивать куртку.
— Денис, — позвала Марина. Он не обернулся. — Возьми свои вещи. Все. Потом не придешь за ними.
Он резко дернул плечами, распахнул входную дверь и вышел, громко хлопнув ею. За ним вышли его мать и сестра.
Марина осталась стоять посреди гостиной. В ушах звенело. Она слышала, как за дверью смолкли их шаги. Потом воцарилась тишина. Такая оглушительная, какой еще не бывало в этой квартире.
Она медленно опустилась на пол. Ни слез, ни истерики. Только ледяная, всепроникающая пустота. Он ушел. Бросил ее. Бросил свою больную дочь. В самый трудный момент. Он предпочел их.
Из детской снова донесся слабый, жалобный кашель.
Этот звук вонзился в ее сознание, как раскаленный нож. Нет. Она не может позволить себе распасться. Она не может позволить себе быть слабой.
Она поднялась с пола. Ее ноги сами понесли ее в детскую. Она села на край кровати, взяла горячую ладошку дочки в свою.
— Ничего, Алисонька, — прошептала она, гладя ее по волосам. — Ничего. Теперь мы с тобой одни. И мы со всем справимся. Я тебя спасу. Обещаю.
И в этой тихой, полной отчаяния клятве, не было ни капли сомнения. Война за жизнь дочери только что перешла в свою самую страшную фазу. Теперь у нее за спиной не было никого. Только она сама. И это делало ее по-настоящему опасной.
Квартира матери встретила Дениса гулкой, непривычной тишиной. Пахло лавандой и вчерашними пирожками. Он стоял в прихожей, не в силах сдвинуться с места, будто его ноги вросли в пол. В ушах еще звенели собственные крики, а перед глазами стояло бледное, опустошенное лицо Марины.
— Раздевайся уже, сынок, не стой как столб, — голос Светланы Викторовны прозвучал неестественно бодро. — Сейчас чайку горячего сделаю. Ольга, поставь чайник.
Ольга нехотя поплелась на кухню. Денис механически снял куртку и прошел в гостиную. Он опустился на диван, тот самый, на котором они с Мариной когда-то выбирали, сидя в магазине, и который теперь казался ему чужим и неудобным.
— Вот видишь, все правильно сделал, — свекровь расставляла на столе чашки, громко позванивая ложками. — Надо было сразу ее поставить на место. Вообразила себя королевой, наши деньги — ее деньги. А про долг перед семьей забыла. И ребенка своего использует, бедную девочку, лишь бы тебя подловить.
— Мама, — тихо прервал ее Денис. — Алиса и правда сильно кашляет. Это не просто простуда.
— Ну и что? — Светлана Викторовна махнула рукой. — Все дети кашляют. Это она ее не долечивает, по врачам не водит, вот и запустила. А теперь виноватых ищет. Не ведись на это, Денис.
Он промолчал. Слова матери не приносили облегчения. Внутри все было вывернуто наизнанку. Он видел глаза Марины. В них не было лжи. Только холодное, бездонное отчаяние.
Чай он пил молча, почти не слыша, о чем болтает его мать и сестра, ворча на несправедливость жизни и скупость Марины. Потом он сказал, что устал, и пошел в свою старую комнату, где все еще стояли его школьные грамоты на стенах.
Он не мог уснуть. Ворочался на узкой кровати, прислушиваясь к странным звукам из-за стены. Сначала доносился голос матери — быстрый, взволнованный. Потом смех Ольги. Громкий, беззаботный. Так не смеются люди, которые только что пережили семейную трагедию.
Он встал. Ему нужно было пить. Тихо, на цыпочках, он вышел в коридор. Свет в кухне был погашен, но из-за двери в спальню матери пробивалась узкая полоска света и доносились приглушенные голоса. Он замер.
— …ну, слава богу, пронесло, — это был голос Ольги. — Я уж думала, он сейчас обратно к ней побежит.
— Никуда он не денется, — уверенно ответила Светлана Викторовна. — Моего мальчика я знаю. Он слабый. Ему нужен кто-то сильный, кто скажет, что делать. А эта стерва чуть было не разрулила все своими истериками.
Денис застыл, не в силах пошевелиться. Кровь ударила в виски.
— А насчет этих расписок она, конечно, блефует, — продолжала мать. — Никаких доказательств у нее нет. А твоя черная зарплата… да кого она сейчас волнует.
— Ага, — фыркнула Ольга. — Главное — Денис теперь с нами. И его зарплата тоже. А там видно будет. Может, он тут немного поживет, поскучает по своей принцессе, и мы его к той дуре назад сплавим. Только чтобы она правила свои рога поджала и забыла про наши деньги.
— Именно, — в голосе Светланы Викторовны послышалось злое удовлетворение. — Пусть знает свое место. А больная дочка… сама виновата, не умеет детей растить. Наш Деник без нас пропадет, он же как маленький, ведется на все эти женские слезы.
В ушах у Дениса зазвенело. Комната поплыла перед глазами. Он услышал, как его собственная сестра назвала его дочь «больной девочкой» с таким пренебрежением, будто речь шла о надоевшей мухе. Он услышал, как его мать холодно и расчетливо называла его «слабым», «маленьким».
Все рухнуло в один миг. Вся картина мира, которую он так яростно защищал. Они не заботились о нем. Они использовали его. Они пили его кровь, его деньги, его жизнь, и еще смеялись над ним за его спиной. Над его наивностью. Над его глупостью.
А Марина… Марина все это видела. И пыталась его спасти. А он назвал ее истеричкой. Он обвинил ее в том, что она использует их дочь. Он бросил их обеих в самый страшный момент.
Перед его глазами встало лицо Алисы — бледное, с синевой под глазами. Ее кашель, от которого сжималось сердце. И слова врача о сорока тысячах. Деньгах, которые ушли на шубу его матери и сапоги его сестры.
Внутри него что-то сломалось. С грохотом обрушилась та самая стена, за которую он цеплялся годами. Он увидел все с ужасающей, мучительной ясностью.
Он не помнил, как отшатнулся от двери. Не помнил, как, шатаясь, вернулся в свою комнату. Он сел на кровать и уткнулся лицом в ладони. По щекам текли горячие, стыдные слезы. Слезы не просто за больную дочь и брошенную жену. Слезы за самого себя. За того слепого, слабого человека, которым он позволил себя сделать.
Он предал их. Предал самых близких. Ради тех, кто видел в нем только кошелек и послушную марионетку.
Тишина ночи, которую раньше он находил успокаивающей, теперь давила на него. Она была полна их смеха. Их презрительных слов. В ней звучал кашель его дочери.
Он поднял голову. В глазах, наконец, не было ни капли сомнения. Только ясность. И страшная, всепоглощающая решимость.
Он должен был вернуться. Сейчас же. Он должен был упасть на колени и просить прощения. Он должен был сделать все, что угодно, лишь бы исправить свою чудовищную ошибку.
Война, которую начала Марина, внезапно обрела для него смысл. Это была война за их семью. И теперь он, наконец, понял, на чьей он стороне.
Ночь была бесконечно долгой. Марина не сомкнула глаз, прислушиваясь к каждому шороху за стеной и к хриплому дыханию дочери. Внутри нее была выжженная пустыня — ни злости, ни боли, только усталое, холодное равнодушие ко всему, кроме одного — следующего шага. С первыми лучами солнца она позвонила в комиссионный магазин и договорилась о срочной оценке нескольких своих вещей — золотых сережек, подаренных Денисом на свадьбу, и цифрового планшета. Это был ее последний резерв.
Она уже составляла в голове список вещей для продажи, когда в квартире внезапно щелкнул замок. Тихо, неуверенно. Марина замерла, сердце заколотилось где-то в горле. Она медленно вышла из детской.
В прихожей стоял Денис. Он был бледен, как полотно, глаза запавшие, красные, в одежде, в которой ушел вчера. Он не смотрел на нее, его взгляд был прикован к полу.
— Мама… спит, — тихо, хрипло произнес он. — Я… просто вышел.
Марина молчала. Она ждала новых обвинений, нового витка скандала.
Но вместо этого Денис медленно, будто каждое движение давалось ему невероятным усилием, опустился перед ней на колени. Он не дотрагивался до нее, просто сидел на полу, опустив голову.
— Прости, — выдохнул он, и его голос сломался. — Прости меня. Я… я слепой идиот. Я предал тебя. Предал нашу дочь.
Он поднял на нее глаза, и в них стояли такие мука и стыд, что Марина невольно отвела взгляд.
— Я все слышал, — продолжил он, сжимая кулаки. — То, что они говорили… про тебя, про Алису… про меня. Ты была права. Все это время ты была права. А я… — он замолча, сглотнув ком в горле.
Марина смотрела на него, и лед внутри нее медленно начинал таять, обнажая острую, свежую боль. Она не хотела его жалеть. Не хотела прощать. Слишком много было сломано.
— Встань, Денис, — холодно сказала она. — Твои колени мне не нужны. Мне нужны действия. Твоей дочери нужны действия. У нас есть три дня, чтобы найти деньги.
Он поднялся, пошатываясь.
— Я все продам. Ноутбук, часы, все. Мы соберем.
— Твои часы и ноутбук — это капля в море, — покачала головой Марина. — Нужен другой план.
— У меня… есть возврат по страхованию жизни, — проговорил он, запинаясь. — Я о нем забыл. Там около двадцати тысяч. И… у меня есть накопления. Отложенные. На черный день. Еще тридцать.
Марина остолбенела. Она смотрела на него, не веря своим ушам.
— Какие накопления? — ее голос прозвучал оглушительно громко в тишине прихожей. — У нас не было денег даже на новый диван, Денис! Откуда накопления?
Он снова опустил глаза.
— Я… откладывал понемногу. Из премий. Думал, сделаю тебе сюрприз. Хотел… на юбилей свадьбы свозить тебя в Крым. Как ты мечтала.
В воздухе повисло тягостное молчание. Он копил на мечту, пока они жили впроголодь из-за его же семьи. Абсурдность ситуации была чудовищной.
Марина закрыла глаза. Слишком много. Слишком много боли, лжи и разочарований за один раз.
— Забери эти деньги, — наконец сказала она, открывая глаза. В них не было ни капли тепла. — И страховку. Сегодня же. Это покроет почти все. Остальное я найду.
— Марина, я… я все понимаю. Я не прошу прощения. Я его не заслужил. Но позволь мне… позволь мне хоть это сделать. Помочь. Я отдам все, что у меня есть. Все.
— Это ты делаешь не для меня, — отрезала она. — Это ты делаешь для своей дочери. И это — единственная причина, по которой я сейчас с тобой разговариваю.
Она развернулась и ушла на кухню, оставив его одного в прихожей. Разговор был окончен.
Через три часа деньги лежали на столе. Денис принес их наличными, аккуратной пачкой. Он молча протянул их Марине. Она так же молча взяла, пересчитала и убрала в сумку.
— Я еду в диагностический центр, записывать Алису, — сказала она, не глядя на него. — Ты останешься здесь. Если позвонят твои… если позвонят они, ты не поднимешь трубку. Ты будешь молчать. Это твоя работа на сегодня. Понял?
Он молча кивнул.
Лечение заняло несколько недель. Дни сливались в череду больниц, процедур, ночных дежурств у кровати дочери. Денис был тенью. Он выполнял все поручения Марины молча, безропотно. Он спал по три часа в сутки, дежуря в больнице, пока она отдыхала дома. Он носил еду, разговаривал с врачами, читал Алисе сказки. Он делал все, что должен был делать отец и муж, но делал это с таким видом обреченного покаяния, что это порой было невыносимо смотреть.
Марина наблюдала за ним. Она видела, как он смотрит на Алису — с такой любовью и таким стыдом одновременно. Видела, как он вздрагивает от каждого звонка в дверь. Он сломал все связи с матерью и сестрой. Блокировал их номера. Это было его единственным, но решительным поступком.
Однажды вечером, когда Алиса, наконец, крепко уснула после тяжелой, но успешной процедуры, они сидели в больничной палате у окна. За спиной у них ровно дышала дочь, а за окном медленно гасли огни города.
— Врач сказала, что самый тяжелый период позади, — тихо произнесла Марина, нарушая многочасовое молчание. — Она идет на поправку.
Денис кивнул, не в силах вымолвить слова. Его плечи содрогнулись.
— Я не знаю, что будет дальше, Денис, — продолжила она, глядя в темное стекло, в котором отражалось его изможденное лицо. — Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь забыть, как ты ушел, хлопнув дверью. Я не знаю, сможем ли мы быть семьей, как раньше. Доверие — это не деньги. Его не положишь на счет по быстрому переводу.
— Я знаю, — прошептал он.
— Но я вижу, что ты делаешь для нее, — она кивнула в сторону спящей Алисы. — И за это… за это я не прогоню тебя. Мы будем жить. День за днем. Будем растить нашу дочь. А там… посмотрим.
Она не простила его. Она просто дала ему шанс. Шанс начать все с чистого листа и годами доказывать, что он его заслуживает.
Денис медленно поднял на нее глаза. В них не было надежды на прощение, только тихая, суровая решимость.
— Спасибо, — сказал он. — За этот шанс.
Он не обещал, что все будет идеально. Он не клялся в вечной любви. Он просто принял ее условия. Как солдат, принявший приказ после тяжелого поражения.
И в этой тихой, лишенной пафоса сцене, под ровное дыхание их выздоравливающей дочери, и началась их новая, пока еще хрупкая и неуверенная, но общая жизнь.
