Карта не прошла на кассе — вот так, между пакетом молока и хлебом. Кассирша смотрела с тем выражением, когда неловко и за тебя, и за себя.
— Попробуйте ещё раз.
Вторая карта — то же самое. Третья. Экран мигал красным, а у меня вдруг похолодели пальцы. Люди в очереди переминались, кто-то вздохнул. Я развернулась и вышла, оставив продукты на ленте.
Дома Максим сидел на диване с ноутбуком. Даже не поднял глаз.
— Карты не работают.— Знаю. Я их заблокировал.
Он сказал это так, будто речь о замене лампочки.
— Ты серьёзно?— А что такого? Я зарабатываю — я решаю. Нужны деньги — попросишь. Как все нормальные семьи живут.
Я сжала кулаки. Если бы заговорила сейчас — не остановилась бы. А Даша спала в соседней комнате.
Вечером позвонила сестре.
— Катя, встретимся завтра. В том кафе у метро.
На следующий день пришла первой. Катя появилась минут через десять, сразу поняла по лицу.
— Что случилось?— Он заблокировал все карты. Я ухожу.
Катя замерла с чашкой в руке.
— Серьёзно?— У меня ключи от бабушкиной квартиры. И та карта, что ты на себя оформляла. Я туда два года переводила. Он не знает.
Катя выдохнула, взяла меня за руку.
— Когда?— В среду. Он задерживается. Я заберу Дашу, встретимся на вокзале. Купишь билеты?— Куплю. Только скажи — ты правда готова?
Я посмотрела ей в глаза.
— Я больше не могу так.
Три дня жила как обычно. Максим ничего не замечал.
Во вторник вечером, пока он был в душе, я открыла его сейф — код знала давно, дата рождения. Достала телефон, сняла все документы: договоры, счета, переписку. Руки дрожали, но я заставила себя не спешить. Вода в ванной шумела.
Закрыла, положила всё на место. Максим вышел, вытираясь, бросил взгляд.
— Чего стоишь?— Так. Думаю.
Прошёл мимо, даже не остановился.
В среду утром проводила его как обычно. Поцеловала в щёку — он не обернулся.
Забрала Дашу из садика пораньше, сказав, что к врачу. Запихнула в сумку вещи: документы, одежду, зубные щётки. И серого зайца — без него Даша не засыпала.
— Мам, мы надолго?— К тёте Кате в гости.— А папа?— Папа потом.
Вышли из подъезда. Я оглянулась на окна квартиры — оттуда не видно улицу. Максим в офисе, в двадцати километрах. Не может знать.
Но почему тогда так тревожно?
На вокзале Катя ждала с билетами.
— Через сорок минут отправление.— Хорошо.
Я села на скамейку, Даша устроилась рядом с зайцем. Катя протянула воду, но в горле всё равно пересохло.
Максим не звонил. Вообще. Уже два часа дня, я не дома, с ребёнком — а он молчит. Всегда звонил, если я задерживалась.
— Катя, странно, правда? Что он молчит.— Может, занят. Не думай. Сейчас сядем — и всё.
Даша дёрнулась, зайца выронила. Я подняла — шов на боку разошёлся. Потянула — и из набивки выпало что-то чёрное. Плата с проводками. Батарейка. Мигающий светодиод.
Я замерла.
— Это что?— Трекер.
Слово застряло в горле.
— Он знает. Всё время знал, где мы. И сейчас видит, что мы здесь.
Катя выхватила плату.
— Он следил через игрушку? Вера, господи…— Он видит, что я на вокзале. Понимает, что сбегаю. И молчит. Просто ждёт.
Холод пополз по спине. Я представила: он сидит где-то, смотрит на экран. Видит точку. Моё местоположение. Наслаждается.
Катя схватила меня за руку.
— Надо уезжать. Прямо сейчас.— Нет.
Я посмотрела на трекер.
— Если сбегу — найдёт. Если останусь — задушит. Но есть третий вариант.
Я сунула плату Кате в ладонь.
— Садись в поезд. С зайцем. Пусть думает, что уехала я. А я пока сделаю то, что надо.
Через полчаса сидела в офисе юриста. Женщина листала фото на моём телефоне.
— Договоры, левые счета, переписка. Если передать в налоговую — у него проблемы.
Она подняла глаза.
— Вы уверены?
—Я хочу, чтобы он не нашёл меня. Чтобы не достал. Чтобы отстал навсегда.
Женщина кивнула.
— Подам заявление на развод и запрет приближения. Документы в налоговую отправлю завтра. Он получит повестку — будет не до вас.
Я выдохнула впервые за весь день.
Вышли в сумерках. Даша молчала, прижималась ко мне. Телефон молчал тоже — Максим следил за точкой в поезде.
Я набрала Катю.
— Где ты?— За городом. Вера, он звонил. Орал, требовал, где ты. Я сказала, что ты со мной, что уехала и не вернёшься. Бросила трубку.— Отлично. Продолжай ехать. Я пока устроюсь.
Бабушкина квартира встретила холодом и тишиной. Две комнаты на окраине, из окна — фонарь и пустырь. Старый диван, стол, матрас на полу.
Я постелила Даше на матрасе, она легла, свернулась калачиком.
— Мам, а мы домой завтра?— Нет, солнышко. Теперь здесь поживём.— А где мой зайка?— Зайка… путешествует. Потом вернётся.
Даша закрыла глаза. Я гладила её по голове, пока не уснула.
Потом достала телефон. Написала Максиму коротко:
«Подала на развод. Документы в налоговой тоже. Не ищи».
Отправила. Заблокировала. Выключила.
Села у окна, прислонилась к стене. За стеклом — тёмный пустырь, одинокий фонарь.
Тихо. Впервые за годы — по-настоящему тихо.
Никто не контролирует. Не следит. Не говорит, что я должна делать.
Прошла неделя.
Максим не появлялся. Катя вернулась, сказала: ему пришла повестка из налоговой. Проверка. А следом — уведомление о суде по разводу. Он разрывался, писал ей угрозы, требовал «вернуть семью».
Я прочитала скриншоты и удалила. Мне было всё равно.
Бабушкина квартира оказалась тише, чем я думала. Даша привыкла быстро — дети вообще привыкают быстрее. Устроила её в садик, нашла удалённую работу через знакомых Кати. Немного, но хватало.
По вечерам сидели на полу. Даша рисовала на старых обоях, я читала ей. Или просто молчала, глядя в окно.
Никто не спрашивал, о чём я думаю. Не проверял телефон. Не требовал отчёта.
Однажды вечером позвонила Катя.
— Он больше не пишет. Говорят, налоговая его проверяет серьёзно. Штрафы, разбирательства. Он на ушах.
Я слушала и понимала: мне не жалко. Совсем. Раньше испугалась бы, пожалела. Подумала — может, зря.
Сейчас — ничего.
— Пусть разбирается.— Не боишься, что попытается найти?— Нет. У него другие заботы. А если попытается — я уже не та.
Катя помолчала.
— Ты изменилась.— Наверное.
Через две недели пришло уведомление о слушании. Максим не явился — его вызывали на допрос. Развод оформили заочно.
Я вышла из здания суда, села на скамейку. Хотела кому-то позвонить — но поняла, что не знаю, кому. И не надо.
Вечером сидели с Дашей на полу. Она уснула, уткнувшись в плечо. Я смотрела в окно — на фонарь, на пустую улицу, на снег, который только начал падать.
И впервые за долгое время не ждала, что сейчас кто-то войдёт и скажет, что я неправа.
Тихо. Холодно. Пусто.
Но моё.
