«Ты забыла, откуда ты пришла»
Маша вошла в квартиру и поняла, что что-то изменилось. Не в интерьере, конечно — их хрущёвка осталась такой же уютной и тесной, как и всегда. Изменилось что-то другое. Что-то в воздухе. В тишине, которая встретила её у порога.
Сергей сидел на диване с телефоном. Не смотрел на него, а просто держал, как ребёнок, боящийся, что игрушку отберут. При виде Маши он быстро убрал его под подушку, но было уже поздно. Она заметила.
— Привет, — сказала она, не раздеваясь, остановившись в дверном проёме. — Как дела?
— Нормально, — ответил Сергей, уклончиво. — Как работа?
Маша четыре года проработала простым дизайнером в маленьком агентстве, сидела над макетами до полуночи, жила зарплатой, которой едва хватало на кредит за «вторичку». Но три недели назад произошло чудо. Руководитель заметил её проект, и теперь она была креативным директором. Не главным, но вторым. Маша шла в лифте с дрожащим сердцем, когда услышала этот титул впервые.
— На работе всё хорошо, — сказала она, наконец сняв пальто. — Я… я готовила кое-что для тебя. Давай в кухню?
Она разогрела борщ, который готовила с утра перед работой, выложила сметану, нарезала чёрный хлеб. Сергей тянулся к еде без энтузиазма, словно исполнял обязанность. И только когда Маша села рядом с кружкой чая и поделилась, что её повышение означает увеличение зарплаты на 40%, в его глазах вспыхнул интерес. Но не восхищение — расчёт.
— Ма, — начал он, откусывая хлеб, — мама звонила.
Маша почувствовала, как что-то ухнуло внутри. Слово «мама» в устах Сергея звучало как сигнал тревоги. Всегда.
— И?
— Она говорит, что квартира её протекает. Крыша совсем… ну, ты понимаешь. Нужен ремонт. Она уже к мастерам обращалась, они говорят, минимум 200 тысяч. Она просит… — Сергей отвел глаза, — она просит помочь.
Маша закрыла глаза. Даже не закрыла, а медленно, очень медленно опустила веки, как актриса, изображающая бесконечную усталость. В её голове мелькнули картинки. Мать Сергея, Ирина Владимировна, которая с первого дня считала Машу недостаточно хорошей для её сына. Машу, дочь дворника и дворницы, которая «забралась выше своего происхождения».
Ирина Владимировна работала учительницей, имела небольшую пенсию и собственную квартиру в «спальном» районе, которую получила ещё в советские времена. Маша никогда не просила у свекрови ничего. Напротив, это Ирина Владимировна регулярно вспоминала о своих материальных трудностях, о том, как ей хватает денег только на еду, как она копит на новый холодильник. И каждый раз, когда Маша и Сергей покупали что-то новое для своей квартиры — полку, люстру, шторы — свекровь находила способ упомянуть об этом с горько-сладким вздохом.
«Ну, молодёжь, у вас всё есть», — говорила она, сидя в их «дорогой» гостиной, не замечая, что здесь нет ничего дорогого, что каждый квадратный метр куплен в кредит.
— И как долго она со мной живёт в этой квартире? — спросила Маша ровным голосом.
— Ма, с чего ты вообще это говоришь? Это же моя мать!
— Я знаю, что это твоя мать. Я не потеряла рассудок. Я спрашиваю — сколько лет?
Сергей помолчал.
— Ну, с 2008, когда она потеряла работу и…
— Семнадцать лет, — перебила его Маша. — Семнадцать лет твоя мать живёт в этой квартире. За электричество платим мы. За газ платим мы. За интернет, которым она смотрит фильмы целыми днями, платим мы. Когда нужна была новая кухня, я переделала нашу комнату меньше, чтобы в её комнате была нормальная кровать. Я помню.
Сергей встал из-за стола. Он ненавидел, когда Маша говорила о деньгах. Для него деньги были чем-то пошлым, приземлённым, они не должны были звучать вслух в хорошем обществе. Но Маша уже не могла молчать.
— Сергей, послушай меня внимательно. Я только что стала полноценным директором. Мы только что начали дышать. Мне всё ещё нужно годика два, чтобы накопить на нормальное жилище для нас. У твоей матери есть пенсия, есть жильё. У неё есть сын, который её любит. И она требует ещё 200 тысяч?
— Требует? Она не требует, она просит!
— Сергей, давай не будем притворяться. Твоя мать никогда ничего не просит. Она плачет, вздыхает и вбивает тебе в голову чувство вины. Это другое. Это хуже. И я больше не буду это спонсировать. Мы не можем.
Сергей посмотрел на неё холодно, как будто смотрел на незнакомку, которая только что оскорбила его.
— Мама тебя и на дух не переносит, и это был один из немногих поводов, чтобы она подумала, что ты хорошая жена. Оказывается, это тоже ловушка. Ты просто жестокая.
Маша хотела ответить, но он уже вышел в спальню и закрыл дверь.
Следующие дни были пропитаны ледяным молчанием. Сергей спал отдельно, говорил только о необходимом, а его взгляд был полон такого презрения, что Маше казалось, она задыхается в собственном доме. Каждое утро она просыпалась с чувством, будто совершила что-то ужасное. Но она не совершала ничего плохого. Она просто сказала правду.
Ирина Владимировна тоже поняла — её план провалился. На третий день она позвонила Маше (в обход Сергея, что было особенно оскорбительно).
— Маша, доченька, — её голос был полон сладкого яда, — я знаю, что Серёжа уже тебе всё рассказал. Это, конечно, мой крест. Но я не хочу быть обузой. Я просто старая женщина с протекающей крышей. Я не прошу много…
Маша закрыла глаза. Вот оно. Вот то, чего она боялась. Не гнев, не требование, а эта гадкая, скользкая манипуляция. «Обуза». «Старая женщина». «Не прошу много». Каждое слово было тщательно рассчитано, чтобы вызвать чувство вины.
— Ирина Владимировна, у вас есть деньги. У вас есть пенсия. Вы когда-нибудь работали учительницей? Да. Вы получаете пенсию? Да. Значит, вы не нищая. Вы можете взять кредит, вы можете найти, кто поправит крышу дешевле. Но вы не хотите. Вы хотите, чтобы это сделал Сергей. И сделал за свои деньги, за деньги той женщины, которую вы презираете.
В трубке воцарилось молчание. Маша продолжала:
— Я терплю вас 12 лет, Ирина Владимировна. Я слушаю ваши намёки, ваши вздохи, видела ваше лицо, когда узнали, что я из малообеспеченной семьи. И я молчала. Потому что я люблю вашего сына. Но я не буду жертвовать своим будущим, своей карьерой, своей жизнью, чтобы финансировать ваше чувство собственной важности.
— Как ты смеешь! — вскрикнула Ирина Владимировна. — Я — мать его! Ты никто для меня! Ты берёшь его, используешь его, а теперь ещё и оскорбляешь мою семью!
— Нет, Ирина Владимировна. Ваша семья — это ваше право, но я — его выбор. И если он выбирает маму, которая манипулирует им, то это его выбор. Но я не буду быть соучастницей этого. Я очень добра к вам. Я позволяла вам жить в нашем доме, есть нашу еду, пользоваться нашим отоплением. Но я не буду платить за крышу в доме, который принадлежит вам.
Маша положила трубку.
Когда Сергей вернулся из спортзала, он был в состоянии, близком к истерике. Мать позвонила ему, рассказала (разумеется, в своей версии), и теперь он был твёрдо убеждён, что Маша нарочно оскорбила его мать.
— Ты не имела права говорить с ней так!
— Я имела право, — спокойно ответила Маша. — Я сказала правду.
— Правду? Ты унизила мою мать!
Маша сидела на кровати, в постели, и смотрела на него. На этого человека, которого она выбрала, за которого вышла замуж, которому верила. Она видела его в этот момент совершенно ясно. Не того, за кого вышла замуж в 25 лет, полная иллюзий. А того, кто был сейчас. Маленькая, несчастная, потерянная в своих иллюзиях личность, которая не в состоянии был выбрать между двумя женщинами, потому что у него не было собственного мнения. Он был куском пластилина в руках той, кто позже всего его дёргал.
Всё её тело пронзила странная, холодная ясность. Как если бы она вдруг отошла в сторону и стала смотреть на свою жизнь со стороны. Маша видела себя — уставшую, истощённую женщину 35 лет, которая работает не покладая рук, чтобы содержать дом, мужа и его мать. Видела Сергея — слабого, неблагодарного человека, который выбирает комфорт над честностью. Видела его мать — старую женщину, отравленную завистью и неудачей, которая съедает его изнутри.
И она поняла, что это не временное состояние. Это не «кризис», который они преодолеют. Это — их реальность. Их правда.
— Сергей, я уходу, — сказала она ровным голосом.
Он запнулся, не веря своим ушам.
— Что?
— Я уходу. Из этой квартиры. Из этого брака. Отсюда.
— Ты не можешь просто так уйти! — воскликнул он. — У нас есть кредит! Есть договор!
— Да, есть. И я буду платить за мою часть. Честно, по закону. Но я не буду платить за то, чтобы ты мне врал.
Она встала с кровати, прошла в комнату, стала складывать вещи в сумку. Сергей метался по квартире, то угрожая судом, то умоляя её остаться, то обвиняя в том, что она разрушает их брак. Его мать, узнав о происходящем, позвонила и начала рыдать в трубку. Маша не слушала, не смотрела, не останавливалась.
Она позвонила одной из своих коллег, которая недавно разводилась, и та мгновенно согласилась на несколько дней. Маша собрала необходимое, вышла из квартиры и не оглянулась.
В Иванове коллеге, Виолетте, была свободная кровать в квартире на противоположном конце города. Маша переехала туда. За первую неделю она не вышла на работу, просто сидела на кровати и смотрела в потолок. Её мобильный зудел постоянно. Сообщения от Сергея, в которых он то просил прощения, то обвинял её в предательстве. Звонки от Ирины Владимировны, которые Маша не брала.
Но на второй неделе что-то изменилось. Маша встала, приняла ванну, оделась и пошла на работу. Её босс, Виктор, сразу заметил её вернувшееся состояние.
— Маша, ты в норме?
— Да. Я развожусь. Но я в норме.
Виктор кивнул без излишних вопросов. Во втором половине дня к Маше подошла начальница отдела кадров и деликатно спросила, не нужна ли ей помощь с жильём. Оказывается, у компании была программа поддержки сотрудников. Маша могла получить беспроцентный кредит на первоначальный взнос и помощь с банком.
Когда она разговаривала с менеджером по ипотеке, она вдруг поняла: это было нечто, чего она никогда не имела. Никто не давил на неё, не просил денег, не ждал благодарности. Просто помогал, потому что она была достойна.
Три месяца спустя Маша уже смотрела квартиры под свои финансовые возможности. Маленькую, правда, но — свою. Не ту, которую нужно делить, не ту, где живёт свекровь, не ту, где она платит кредит одна, а все остальные пользуются.
Когда квартира была почти куплена, пришла смс от Сергея: «Мам просит взять её на работу в твоё агентство. Ты же теперь почти руководитель. Помоги семье».
Маша прочитала сообщение, посмотрела на окно своей новой квартиры, на город, который она вдруг ощутила так живо, как никогда раньше. И ответила: «Сергей, у тебя есть две недели, чтобы решить свои проблемы без меня. Я выставляю тебя из квартиры в соответствии с решением суда. Дальше — твой путь».
Она не чувствовала гнева. Она чувствовала только облегчение. Как если бы сняла очень тяжёлый рюкзак, который носила на спине десять лет, и вдруг открыла для себя, как легко дышится на самом деле.
В новой квартире первое, что она купила, — была люстра. Не потому, что она была нужна, а потому, что Маша могла себе это позволить. Потому, что никто не будет стоять рядом и вздыхать от обиды. Потому, что это было только её. И это была наибольшая роскошь из всех, что она когда-либо себе покупала.
Год спустя Маша стала полноценным руководителем креативного отдела. Кредит был погашен наполовину. У неё было друзей больше, чем когда-либо было раньше, потому что она теперь была способна находиться в отношениях, не пытаясь спасти другого человека. Сергей женился на Светлане, медсестре, которая росла в семье, где эмоциональная манипуляция была нормой. Маша узнала об этом от коллеги и улыбнулась без жалости, без злости. Она просто улыбнулась и продолжила читать презентацию.
Ирина Владимировна умерла два года спустя от инсульта. Сергей часто звонил Маше после этого, просил встретиться, говорил, что она была права. Маша никогда не брала трубку. Не из ненависти. Просто потому, что не было уже ничего, что они могли бы сказать друг другу. Они жили в разных мирах. Она поняла это слишком поздно для их брака, но ещё рано для своей жизни. И это было достаточно.
