Тёти Гали не стало в среду, в три часа ночи. Я узнала утром, когда позвонила как обычно — проверить, приняла ли таблетки, поела ли.
Трубку взяла соседка, тётя Вера. Голос дрожал.
— Ритка, она ушла. Ночью. Тихо. Я зашла утром — а она лежит. Холодная уже.
Я села на край кровати. Положила телефон на колени. Смотрела в стену.
Шесть лет. Шесть лет я к ней ездила. Каждую субботу. Иногда по будням, если звонила — «Ритка, мне плохо, приезжай».
Я ездила. Без вопросов. Потому что тётя Галя была единственной в семье, с кем можно было разговаривать по-человечески. Без вранья, без упреков, без «ой, как ты себе накручивашь — муж есть и ладно».
Она говорила прямо. «Ритка, ты что, совсем? Зачем за этого недоделанного держишься?» Или: «Свекровь твоя — заноза. Сразу видно. Глаза хищные».
Я смеялась. Потому что она была права. И потому что с ней можно было не притворяться.
Остальные родственники к ней не ходили. Она говорила — что сложно ей, врут, лебезят. Её дочь, Аллу, она пускала приезжать только раз в год, на день рождения. Та сидела час и уезжала. Внуки вообще не появлялись.
А я ходила. Памперсы меняла, лекарства привозила, продукты. Сидела рядом, слушала её байки про молодость. Она была острой на язык, не стеснялась в выражениях. Как и я.
Мы понимали друг друга.
На следующий день после похорон мне позвонила Алла. Я была дома, мыла посуду. Взяла трубку.
— Алло?
— Ты на неё повлияла! — заорала она. — Как ты посмела?! Мать была не в себе! Ты ей мозги промыла!
Я поставила тарелку в сушилку. Вытерла руки.
— Алла, о чём ты?
— О квартире! Она тебе квартиру оставила! Мне только сто тысяч накопленных, внукам ничего! Тебе! Ты её использовала!
Я помолчала. Потом спокойно:
— Я шесть лет к ней ездила. Каждую неделю. Ты — раз в год. На день рождения. И сидела час.
— Это не твоё дело!
— Моё. Потому что я покупала лекарства. Слушала её. А ты не могла найти общий язык с собственной матерью.
— Мы в суд подадим! Мы докажем, что ты давила на неё!
— Удачи, — сказала я и положила трубку.
Я налила себе воды, выпила. Подумала — квартира. Двушка. Не центр, не новостройка. Но своя. Полностью моя теперь. Вот так и тётя Галя. Спасибо.
Я никому не сказала. Ни мужу, ни свекрови. ПОшла выяснять что с документами, забрала документы у нотариуса. Спрятала в ящике. Молчала.
Илья вернулся поздно. Как обычно. Пахло выпитым и женскими духами. Не моими.
Я лежала уже в кровати. Он разделся, бросил рубашку на стул. Лёг рядом.
— Как похороны? — спросил он.
— Нормально.
— Много народу было?
— Человек двадцать.
— Ну ничего. Для старухи нормально.
Старуха. Он так её и называл. Не тётя Галя, не родственница. Старуха.
— Илья, ты где был?
— На работе.
— До одиннадцати вечера?
— Совещание затянулось, — он зевнул. — Устал. Спать хочу.
Через три минуты он храпел. А я лежала без сна. Думала — двенадцать лет. Двенадцать лет я в этом браке. Вышла замуж в двадцать шесть, по залёту. Родила Лёшку. Вот и свыклась.
Терпела его поздние приходы. Запах чужих духов. Грубость. «Не трогай меня, устал». «Отстань, голова болит». «Ты опять со своими претензиями».
Терпела свекровь, которая считала меня второсортной. «Первая жена лучше была. Хозяйственная. А эта — только в интернете сидит».
Терпела ради Лёшки. Ради семьи. Чтобы было как у всех. Мама, папа, ребёнок. Нормальная семья с галочкой — счастливы вместе.
Только это не было нормальным. Никогда.
Через три дня после похорон я пришла с работы. Свекровь сидела на кухне, пила чай. Увидела меня, улыбнулась.
— А, Ритка. Садись со мной. Чай будешь?
— Нет, спасибо.
Я прошла к холодильнику, достала сок. Она смотрела на меня.
— Слушай, а ты же к Гале постоянно ездила. Деньги на такси, на лекарства тратила. Из нашего семейного бюджета брала?
— Нет. Из своего.
— Ну всё равно, — она отмахнулась. — Могла бы лучше на дом потратить. У нас батареи шумят, менять надо. А ты на чужую тётку тратила.
Чужая тётка. Родная, между прочим. Двоюродная, но родная.
— И что, — продолжила свекровь, — она совсем ничего не оставила? Ничего?
— Нет.
— Не может быть, — она покачала головой. — Пенсионеры всегда что-то прячут. В книгах, под матрасами, в шкатулках. Ты искала?
— Родственники искали.
— Хорошо искали?
— Да.
— А счета проверяли? Может, на счету деньги были?
— Проверяли. Сто тысяч для дочери она оставила.
Она посмотрела на меня недоверчиво.
— Странно. Всю жизнь пенсию копила.Вряд ли она ьанкам доверяла. должна была быть заначка. Должно было что-то остаться.
Я допила сок. Поставила стакан в раковину.
— Ничего не осталось. Всё на лекарства, видимо, ушло.
Свекровь вздохнула.
— Не верится. Столько лет ты к ней ездила, а она тебе даже копейки не оставила. Ты точно получила деньги и скрываешь это от меня. От сына моего скрываешь.
Я промолчала. Ушла в комнату.
Вечером я открыла шкаф — достать пижаму. И заметила, что вещи сдвинуты. Кофта лежала не на своём месте. Джинсы сложены не так, как я их складываю. Книги на полке переставлены.
Я замерла. Посмотрела внимательнее. Ящик с документами — приоткрыт. Конверт с деньгами на репетитора Лёшке — раскрыт. Деньги на месте, но конверт явно трогали.
Кто-то рылся в моих вещах.
Я закрыла шкаф. Вышла на кухню. Свекровь сидела, смотрела телевизор.
— Валентина Степановна, вы в моей комнате были?
— А? — она оторвалась от экрана. — Да, заходила. Искала пелёнки. Ты же говорила, что у тебя остались, для вытирания.
— Пелёнки в коридоре. В тумбочке.
— Ах, ну да, — она махнула рукой. — Я забыла.
Я вернулась в комнату. Села на кровать. Думала — она врёт. Искала не пелёнки. Искала деньги. То, что, по её мнению, должна была оставить тётя Галя.
На следующий день — снова. Вещи сдвинуты. Теперь ящики комода приоткрыты. Книги перевёрнуты.
Я ничего не сказала. Просто поставила всё на место. И подумала — надо поймать её. Совсем она страх потеряла.
В четверг утром я достала старый телефон. Зарядила, включила камеру. Поставила на полку, между книг. Нацелила на шкаф. Включила запись. Ушла на работу.
Вернулась в шесть вечера. Открыла запись.
Свекровь вошла в комнату в половине одиннадцатого. Огляделась. Подошла к большому шкафу.
Открыла дверцу. Начала перебирать вещи.
Медленно. Аккуратно. Проверяла каждый карман. Каждую коробку. Заглядывала в книги — листала страницы, проверяла, нет ли там денег.
Открыла ящик с документами. Достала конверты, просматривала. Потом положила обратно.
Искала. Методично. Настойчиво.
Я сохранила видео. Отправила себе на почту. Легла спать.
На следующий день — снова запись. Снова свекровь. Снова обыск.
Я смотрела видео и думала — как же ей не стыдно. Лезть в чужие вещи. Рыться в документах. В сумках. В карманах.
И тут я поняла — ей не стыдно. Она считает, что имеет право. Потому что это дом её сына. И всё, что здесь есть, — его. А значит, и её тоже.
В пятницу я пришла с работы пораньше. Свекровь была дома. Сидела на кухне, резала овощи на салат.
— А, Ритка. Пораньше сегодня.
— Угу, — я прошла в комнату.
Открыла шкаф. Достала телефон. Включила видео.
Свекровь зашла следом.
— Что ищешь?
— Ничего, — ответила я. — Проверяю, всё ли на месте.
— А что, должно что-то пропасть?
Я повернулась к ней. Показала экран телефона.
— Посмотрите.
Она посмотрела. На экране — она сама. Роется в моём шкафу. Перебирает вещи.
Лицо у свекрови побелело. Потом покраснело.
— Ты… Ты меня снимала?!
— Снимала. А что, нельзя было? В своей комнате?
— Это не твоя комната! Это дом моего сына!
— И моего мужа. И мой тоже, между прочим. А вы тут шкафы обыскиваете.
— Я не обыскивала!
— Нет? — я включила другое видео. — А это что? Вы книги листаете, в документах роетесь. Это называется как?
Она молчала. Челюсть сжата.
— Проверяла порядок, — выдавила наконец.
— Порядок, — я усмехнулась. — В моих карманах. В моих конвертах. В моей сумке. Конечно.
— Ты что-то прячешь! — она повысила голос. — Я знаю! Тётка тебе что-то оставила! Деньги! Вклад! Золото! Что-то оставила!
— Не ваше дело.
— Моё! — она шагнула ко мне. — Ты прячешь от моего сына! Значит, это моё дело тоже!
— От вашего сына я ничего не прячу. От вас — прячу. Потому что вы лезете куда не просят.
— Я имею право! Я мать! Я должна знать, что происходит в доме моего сына!
— Это не ваш дом. Это дом вашего сына. А вы тут гостья. И гостья, которая роется в чужих вещах, называется воровкой.
Она замахнулась на меня. Я не отступила.
— Ударите — покажу это видео всем. Всем родственникам. Всем знакомым. Пусть знают, какая вы.
Рука у свекрови повисла в воздухе. Потом опустилась.
— Ты жучка, — прошипела она.
— Знаю, — кивнула я. — Тётя Галя тоже такой же была. Говорила прямо. Не лезла за словом в карман. Поэтому мы с ней и ладили. А остальные родственники её не любили. Как и вы меня.
— Что ты несёшь?
— Правду. Вы меня с первого дня не приняли. Потому что я вторая жена. Потому что вышла замуж по залёту. Потому что, по-вашему, я охотница за вашим сыном и его деньгами.
Она молчала.
— Но знаете что? — я улыбнулась. — Ваш сын не такой уж и приз. Приходит домой в час ночи. Пахнет чужими духами. Грубит. Посылает. На ребёнка внимания не обращает. Вот такой ваш драгоценный сын.
— Не смей так о нём говорить!
— Почему? Это правда. Вы же сами говорили — надо правду говорить. Вот я и говорю.
Свекровь стояла, сжав кулаки.
— И ещё, — продолжила я, — тётя Галя мне квартиру оставила. Двушку. По завещанию. Потому что я шесть лет к ней ездила. Вот она и оставила мне. Не им. Мне.
Свекровь открыла рот.
— Квартиру?
— Да! Сорок два квадрата. Не много, но хватит. Мне и Лёшке.
— Ты… ты молчала?!
— Молчала. Потому что знала — вы начнёте лезть. Искать документы. Требовать продать и поделить. Или сдать и деньги сыночку вашему отдавать — семья же. Вот вы и начали. Как я и думала.
А теперь, — я посмотрела ей в глаза, — А теперь я ухожу. Заберу Лёшку. И уйду в свою квартиру. Потому что жить и знать, что в любой момент могут в мою комнату вломиться и копаться в моих вещах — это не мой вариант.
— Илья тебя не отпустит!
— Отпустит. Потому что у меня есть квартира. И адвокат. И доказательства того, что он мне изменяет.
Она молчала.
— А ещё у меня есть это видео. Где вы роетесь в моих вещах. Думаете, суд это оценит? Когда я буду доказывать, что жить с вами невозможно?
— Ты всё продумала, — прошипела она.
— Не всё. Но достаточно. Шесть лет я терпела тётю Галю — её капризы, её характер. Но с ней можно было разговаривать. Она была честной. А вы — нет. Вы лицемерка. Говорите одно, делаете другое. И я устала.
Я взяла телефон. Вышла из комнаты. Свекровь осталась стоять.
Вечером пришёл Илья. Мать уже всё ему рассказала. Он ворвался в комнату, красный.
— Ты что матери наговорила?!
— Правду.
— Какую правду?! Что ты уходишь?! С какого перепугу?!
— С того, что твоя мать обыскивает мои вещи. Роется в шкафах. Ищет мои деньги.
— Она просто переживает!
— За что? За то, что тётя Галя мне квартиру оставила?
Он замер.
— Квартиру?
— Двушку. На окраине. Сорок два квадрата. Моя теперь.
— И ты молчала?!
— Молчала. Потому что знала — ты скажешь: продадим, купим побольше. Или: сдадим, деньги в семью. А это моё. Я шесть лет к ней ездила. Я заработала.
Он сел на кровать.
— Рита, мы же семья…
— Семья, — повторила я. — Где муж приходит в час ночи. Пахнет чужими духами. Где свекровь роется в моих вещах. Где на меня даже не смотрят.
— Ты преувеличиваешь…
— Нет. Я устала терпеть. Устала быть удобной. Устала жить чужой жизнью. Илья, я ухожу. С Лёшкой. Через неделю. Собираю вещи и ухожу.
— Ты не можешь…
— Могу. У меня есть квартира. Есть работа. Есть адвокат. И есть доказательства твоих измен.
Он побледнел.
— Каких измен?
— Духи. сСмс в телефоне, который ты оставил на кухне. Помнишь? Месяц назад. «Жду тебя, любимый». От Кати.
Он молчал.
— Так что решай. Хочешь сохранить семью — начни меняться. Перестань шляться. Скажи матери держаться от меня подальше. Веди себя как муж. Если нет — я ухожу. И суд будет на моей стороне.
Он встал. Вышел из комнаты. Хлопнул дверью.
Я осталась одна. Села на кровать. Руки дрожали. Я глубоко дышала.
Первый раз за двенадцать лет я сказала правду. Всю правду. Без обиняков.
И стало легче.
