– Ты только не волнуйся, ладно? Мама поживет с нами.
Марина застыла на пороге, все еще держась за ручку двери. Ключи звенели в замке, как замерзающий на ветру колокольчик. Она вернулась с работы, мечтая только о горячей ванне и тишине, а вместо этого ее встретил муж Вадим и его мать, Тамара Павловна, с огромным клетчатым чемоданом у ног. Гостья стояла, смиренно опустив голову, словно провинившаяся школьница, и теребила ручку своей потертой сумки.
– Что значит «поживет с нами»? – Марина медленно сняла ботильоны, ставя их на коврик. Усталость моментально испарилась, сменившись ледяной тревогой. – Что случилось, Тамара Павловна?
Свекровь подняла на нее выцветшие, полные вселенской скорби глаза.
– Ох, деточка, не спрашивай. Горе у меня, горюшко.
Вадим шагнул вперед, обнимая мать за плечи. Его лицо было напряженным, но в глазах горел упрямый огонек.
– У мамы квартиру затопило. Соседи сверху, алкаши проклятые, забыли кран закрыть. Там все, понимаешь? Все плавает. Ремонт на месяцы. Ей некуда идти.
Марина посмотрела на чемодан. Один чемодан на месяцы ремонта? Что-то не сходилось. Она знала квартиру свекрови – старенькая, но ухоженная «двушка» в тихом районе. И знала ее характер: Тамара Павловна была женщиной старой закалки, которая скорее бы разбила палатку на лестничной клетке, чем попросилась к кому-то в дом без крайней нужды.
– Хорошо, – медленно произнесла Марина, пытаясь собраться с мыслями. – Пусть остается в гостиной. Диван раскладывается, я сейчас принесу постельное белье.
– Нет, – отрезал Вадим, и его тон заставил Марину вздрогнуть. – Она не будет спать в гостиной, как какая-то прислуга. Она поживет в нашей спальне.
Воздух в прихожей сгустился. Марина уставилась на мужа, не веря своим ушам.
– В нашей… спальне? А мы где, позволь спросить?
– На диване, где же еще? – Вадим говорил так, будто это было самое очевидное решение в мире. – Маме нужен покой и удобная кровать. У нее спина больная, ты же знаешь.
Тамара Павловна тут же схватилась за поясницу и тихо охнула, подтверждая слова сына. Марина смотрела на этот спектакль, и внутри у нее все холодело. Это была ее квартира. Она купила ее за два года до свадьбы, вложив все свои сбережения и взяв ипотеку, которую выплачивала до сих пор. Вадим переехал к ней. Они поженились, и он стал здесь полноправным хозяином, но квартира оставалась ее личной крепостью, ее территорией. А спальня… спальня была святая святых. Место, где она могла быть собой, где отдыхала ее душа.
– Вадим, это не обсуждается. В спальне мы спим. Тамара Павловна может расположиться в гостиной. Там большой, удобный диван.
– Я сказал, нет! – его голос стал громче. – Это и моя квартира тоже, так что моя мама поживет с нами в твоей спальне!
Последние два слова он произнес с ядовитым нажимом. «В твоей». Он всегда это помнил. И сейчас, кажется, решил отомстить за все унижения, которые сам себе придумал.
Тамара Павловна подняла на невестку заплаканные глаза.
– Мариночка, если я вам мешаю, вы так и скажите. Я пойду… на вокзал пойду. Не впервой мне, старой, скитаться.
Вадим тут же бросился к матери.
– Мама, что ты такое говоришь! Никуда ты не пойдешь! Ты будешь жить здесь, в комфорте. А с женой я сам разберусь. Марина, – он повернулся к ней, и его лицо исказила злая гримаса, – прояви хоть каплю сочувствия! Это моя мать!
Марина молчала. Она смотрела на мужа, на его мать, на их почти театральные позы, и понимала, что это не просто просьба. Это было вторжение. Объявление войны на ее собственной территории. И если она уступит сейчас, то проиграет не просто спальню, а саму себя.
Но усталость была сильнее. Спорить не было сил. Она молча развернулась и пошла на кухню. Налила в стакан ледяной воды и выпила залпом. За спиной послышался скрип колесиков чемодана – Вадим вез его по коридору. Прямо в ее спальню.
Первая ночь на диване в гостиной была пыткой. Жесткие стыки подушек впивались в спину, из-за двери спальни доносилось приглушенное бормотание – Вадим успокаивал маму. Марина лежала с открытыми глазами, глядя в потолок, и чувствовала себя чужой в собственном доме. Это было не просто физическое неудобство. Это было унижение. Ее выселили из ее же гнезда, как птенца, который стал не нужен.
Утром она проснулась от запаха валокордина. Тамара Павловна сидела на кухне в Маринином любимом кресле, бледная и печальная. На столе перед ней стоял пузырек с каплями и стакан воды.
– Что-то мне нехорошо, деточка, – пожаловалась она, увидев Марину. – Давление, наверное. Атмосфера в доме тяжелая.
Марина промолчала, наливая себе кофе. Атмосфера и правда была тяжелой. Она висела в воздухе, как грозовая туча. Вадим вышел из спальни бодрый и выспавшийся. Поцеловал мать в макушку, а на Марину даже не посмотрел.
– Мам, ты как? Я сейчас в аптеку сбегаю, куплю тебе все, что нужно. Ты только список напиши.
Он вел себя так, будто ничего не произошло. Будто это нормально – выгнать жену из спальни и поселить туда свою мать. Будто ее чувства не имели никакого значения.
Дни потекли, как вязкий, мутный кисель. Тамара Павловна не хозяйничала. Она не двигала мебель и не меняла шторы, как делали свекрови в анекдотах. Ее тактика была тоньше и куда более разрушительной. Она была воплощением тихой, страдающей жертвы.
Она ничего не делала по дому, ссылаясь на слабость и больную спину. Целыми днями она сидела в кресле в гостиной, глядя в окно или читая старый роман в потертой обложке. Но ее присутствие ощущалось в каждом углу квартиры. Когда Марина приходила с работы и начинала готовить ужин, свекровь тихо вздыхала с дивана:
– Ох, бедная моя девочка, опять у плиты. Совсем себя не жалеешь. В наше время женщины больше о доме пеклись, а не о карьере.
Если Марина пыталась убраться, Тамара Павловна начинала кашлять:
– Пыль летит, дышать нечем. У меня на пыль аллергия, доченька. Может, не надо сегодня?
Она называла ее «деточкой» и «доченькой», и от этих слов у Марины по спине бежали мурашки. В них не было ни капли тепла – только холодный, расчетливый яд.
Вадим полностью встал на сторону матери. Любая попытка Марины поговорить натыкалась на стену непонимания и обвинений.
– Ты что, хочешь, чтобы моя больная мать полы драила? – возмущался он, когда Марина намекала, что помощь по хозяйству не помешала бы.
– Ей скучно, Марина! Она целый день одна. А ты приходишь с работы и нос воротишь, – говорил он, когда она отказывалась участвовать в вечерних посиделках со свекровью за чаем.
Интимная жизнь сошла на нет. Какой секс на скрипучем диване, когда за стеной в твоей кровати спит его мать? Вадим, кажется, этого не замечал. Он приходил поздно, быстро ужинал и заваливался спать рядом с Мариной, отворачиваясь к стене. Они стали соседями.
Самым невыносимым было то, что Тамара Павловна оккупировала не только спальню, но и все личное пространство Марины. Она будто специально появлялась в те моменты, когда Марина хотела побыть одна. Заходила в ванную без стука, когда та принимала душ: «Ой, я только руки сполоснуть». Садилась рядом, когда Марина пыталась почитать книгу: «А что это ты читаешь, деточка? Небось, опять что-то заумное».
Однажды вечером Марина не выдержала. Она вернулась домой выжатая как лимон – на работе был тяжелый квартальный отчет. Все, о чем она мечтала, – это тишина. Но на кухне ее ждал сюрприз. За столом сидела Тамара Павловна и ее давняя подруга, Зинаида Марковна, шумная дама в цветастом платье. Они пили чай с печеньем, которое Марина покупала для себя.
– А вот и наша хозяюшка! – провозгласила Зинаида Марковна. – Тамарочка мне все уши про тебя прожужжала. Какая ты молодец, и работаешь, и за домом следишь. Не то что некоторые!
Марина сцепила зубы и выдавила из себя улыбку.
– Здравствуйте.
– Мариночка, мы тут с Зиной решили немного посидеть, молодость вспомнить, – прощебетала Тамара Павловна. – Ты же не против?
Что она могла ответить? Конечно, она была против. Она была в ярости. Это ее дом, ее кухня, ее печенье! Но она молча кивнула и ушла в гостиную, рухнув на проклятый диван. Она слышала, как на кухне смеются, как Зинаида Марковна громко рассказывает какую-то историю, а свекровь поддакивает. А потом до нее донесся обрывок фразы, сказанной шепотом:
– …совершенно бездушная. Сына моего не ценит, а меня так вообще за человека не считает. Держится за свою квартиру, как будто это сокровище.
Внутри что-то оборвалось. Марина встала, подошла к кухонной двери и замерла, прислушиваясь.
– Да уж, – сочувственно вздыхала Зинаида Марковна. – Не повезло твоему Вадику. Такая женщина ему нужна, душевная, домашняя. А эта – карьеристка. Только деньги на уме.
– Вот и я говорю, – жаловалась Тамара Павловна. – Он с ней мается. А меня она скоро из дома выживет, вот увидишь. Прямо в глаза мне сказала: «Вам здесь не место».
Марина больше не могла этого слушать. Она распахнула дверь. Две женщины мгновенно замолчали и уставились на нее. В глазах Тамары Павловны не было ни капли смущения – только холодное торжество.
– Я хочу побыть одна, – тихо, но твердо сказала Марина. – Пожалуйста, покиньте мою кухню.
Зинаида Марковна поджала губы, схватила свою сумку и, не прощаясь, выскочила в коридор. Тамара Павловна смотрела на невестку с укором.
– Ты выгоняешь мою единственную подругу? Ты не имеешь права!
– В этом доме я имею право на все, – отчеканила Марина. – А вот вы, кажется, забыли, что вы здесь в гостях.
Вечером был скандал. Вадим прилетел домой, как разъяренный бык.
– Ты довела мою мать! У нее давление подскочило! Ты выгнала ее подругу! Кто ты такая, чтобы указывать, кому приходить в наш дом?!
– Это мой дом, Вадим! Мой! И я устала от того, что твоя мать плетет за моей спиной интриги и выставляет меня монстром!
– Она говорит правду! Ты и есть монстр! Бесчувственная, эгоистичная! Тебе квартира дороже живого человека!
Он кричал долго, размахивая руками. Тамара Павловна в это время лежала в спальне, демонстративно постанывая. Марина сидела на диване, обхватив себя руками, и больше не спорила. Она просто смотрела на мужа, и с каждым его словом человек, которого она когда-то любила, исчезал, растворялся, а на его месте появлялся чужой, злой и неприятный мужчина.
На следующий день Марина взяла на работе отгул. Она больше не могла находиться в этом тумане лжи и манипуляций. Ей нужно было что-то узнать. Что-то, что подтвердило бы ее догадки. Она вспомнила про Люду, младшую сестру Вадима. Они не очень близко общались, но Люда всегда казалась ей прямой и честной девушкой.
Марина нашла ее номер и, набравшись смелости, позвонила.
– Люда, привет. Это Марина. Извини, что отвлекаю…
– Привет, Марин. Что-то случилось? Голос у тебя…
– Люда, скажи честно, что произошло с квартирой вашей мамы? Вадим сказал, ее затопили.
На том конце провода повисла пауза. Затем Люда тяжело вздохнула.
– Ох, Марина… Какой потоп? Никакого потопа не было. Она просто решила, что ей скучно жить одной. Она продала дачу, получила хорошие деньги. И заявила, что теперь наша очередь о ней заботиться. Сначала она пришла ко мне. Но у меня трое детей, двушка, муж. Куда мне ее? Я ей честно сказала: «Мама, извини, но нет». Мы поругались. И тогда она пошла к Вадику. Видимо, он оказался более сговорчивым.
Марина слушала, и мир вокруг нее обретал четкость. Пазл сложился. Никакого горя. Никакой беды. Только холодный, эгоистичный расчет. Мать и сын разыграли этот спектакль, чтобы поселиться в ее квартире, на ее территории, и жить за ее счет. Вадим не просто проявил слабость – он был соучастником.
– Спасибо, Люда, – тихо сказала Марина. – Ты мне очень помогла.
– Марин, ты только держись. Мама у нас… она умеет вить веревки. Не позволяй ей сесть себе на шею.
Марина положила трубку. Внутри была пустота. Ни злости, ни обиды. Только холодное, ясное понимание, что все кончено. Брак, любовь, надежды – все это было ложью.
Она сидела на диване в пустой гостиной и смотрела на закрытую дверь спальни. За этой дверью был эпицентр ее унижения. И она больше не собиралась с этим мириться.
Вечером, когда Вадим и Тамара Павловна сидели на кухне и пили чай, Марина вошла с двумя большими дорожными сумками и положила их на пол.
– Это вам, – спокойно сказала она.
Вадим удивленно поднял бровь.
– Что это?
– Ваши вещи. Я собрала все, что смогла найти. Остальное можете забрать потом.
– В каком смысле «забрать»? – не понял он.
Марина посмотрела ему прямо в глаза. Ее голос был ровным и холодным, как сталь.
– В прямом. Я хочу, чтобы вы оба ушли из моего дома. Прямо сейчас.
Тамара Павловна ахнула и схватилась за сердце.
– Деточка, что ты говоришь? Куда же мы пойдем? Ночь на дворе!
– Я не знаю, Тамара Павловна, – так же спокойно ответила Марина. – Можете поехать в вашу совершенно сухую и нетронутую квартиру. Или снять гостиницу на те деньги, что вы получили от продажи дачи. Мне все равно.
Вадим вскочил, опрокинув стул.
– Ты… Ты что себе позволяешь?! Ты нас выгоняешь?
– Я выгоняю вас. Из своего дома.
– Я твой муж! Я имею право здесь жить!
– Ты перестал быть моим мужем в тот день, когда обманом привел сюда свою мать и выселил меня из моей же спальни. Ты думал, я ничего не узнаю? Ты и твоя мать – два лживых манипулятора. Вы решили, что можете пользоваться мной и моими ресурсами. Вы ошиблись.
Тамара Павловна начала громко рыдать, причитая, что невестка-изверг сводит ее в могилу. Вадим подбежал к ней, обнимая и бросая на Марину полные ненависти взгляды.
– Ты пожалеешь об этом! Ты останешься одна, никому не нужная со своей квартирой!
– Возможно, – согласилась Марина. – Но я лучше буду одна в своем доме, чем с вами в этом цирке. У вас час, чтобы собрать остатки вещей и уйти. Если вы не уйдете, я вызову полицию.
Она видела, как изменилось его лицо. Угроза про полицию подействовала. Он понял, что она не шутит. Ярость на его лице сменилась растерянностью, а затем – злобой. Он что-то прошипел матери, и они, гремя чемоданами и сумками, начали собираться.
Марина стояла у окна в гостиной и не смотрела на них. Она слышала злобный шепот свекрови, хлопанье дверей, грохот передвигаемых вещей. Через час все стихло. Входная дверь громко хлопнула.
Тишина.
Такая оглушительная, абсолютная тишина, какой в этой квартире не было уже много недель. Марина медленно прошла по коридору. Заглянула на кухню – на столе стояли две грязные чашки. Прошла в гостиную – диван был смят.
А потом она открыла дверь в свою спальню.
Комната была пуста. Кровать разобрана, на тумбочке – забытый пузырек с валокордином. Пахло чужим, старушечьим запахом. Марина подошла к окну и распахнула его настежь. Холодный осенний воздух ворвался в комнату, выметая остатки чужого присутствия.
Она не чувствовала радости или триумфа. Только огромную, всепоглощающую усталость. Она села на край своей кровати, своей собственной кровати, и только сейчас позволила себе заплакать. Это были не слезы обиды или жалости к себе. Это были слезы освобождения. Она отстояла себя. Да, она осталась одна. Брак рухнул. Но она сохранила то, что было важнее – свое достоинство и свой дом.
Она знала, что впереди ее ждет развод, раздел имущества, которого, по сути, и не было, новые попытки Вадима и его матери как-то ей навредить. Но сейчас это было неважно. Она сидела в своей спальне, в своей крепости, и впервые за долгое время чувствовала, что может дышать полной грудью. Воздух свободы был холодным и немного горьким, но он был ее.
