—
Тамара Павловна? Что вы здесь делаете? — голос Алены прозвучал так резко и холодно, что даже муж Кирилл, стоявший за ее спиной, вздрогнул.
На пороге их небольшой двухкомнатной квартиры стояла свекровь. Не просто стояла — рядом с ней громоздились два внушительных чемодана на колесиках и большая клетчатая сумка, из тех, с какими в девяностые ездили челноки. Тамара Павловна, женщина с тщательно уложенными, но уже истончившимися волосами цвета выцветшего льна, изобразила на лице радушную улыбку, которая, однако, не коснулась ее блеклых, как старый ситец, глаз.
— Аленушка, здравствуй! Кирюша, сынок! — проворковала она, делая шаг вперед и пытаясь обнять невестку. Алена инстинктивно отступила назад, впуская в квартиру порыв холодного октябрьского воздуха. — Вот, решила вас проведать. Сюрприз!
Кирилл, наконец оправившись от первого шока, шагнул вперед.
— Мам? А почему ты не позвонила? Мы бы встретили.
— Да что меня встречать, не барыня. На такси доехала, — она махнула рукой, будто это было самое обычное дело — приехать за триста километров без предупреждения. — Давайте, помогите мне, что же вы на пороге стоите?
Кирилл, человек по натуре мягкий и неконфликтный, тут же подхватил чемоданы. Они оказались неожиданно тяжелыми. Алена молча посторонилась, пропуская в коридор мать мужа и ее внушительный багаж. Квартира сразу показалась теснее, будто стены сжались. Воздух наполнился чужим запахом — смесью нафталина, дорожной пыли и резковатых духов «Красная Москва», которые Тамара Павловна считала верхом элегантности.
— В гости надо приезжать, когда приглашают, а не когда вам захочется, — тихо, но отчетливо произнесла Алена, глядя в спину мужу, который уже тащил чемоданы в гостиную, единственную свободную комнату.
Свекровь, делая вид, что не расслышала, деловито снимала в прихожей свои лакированные ботильоны.
— Ох, устала с дороги! Кирюша, поставь чайник, будь добр. Аленушка, у вас перекусить что-нибудь найдется? А то я с самого утра маковой росинки во рту не держала.
Алена скрестила руки на груди. Ее планы на тихий вечер пятницы — заказать пиццу, посмотреть с Кириллом новый сериал и просто выдохнуть после тяжелой рабочей недели — рушились на глазах. Вместо этого на нее свалилась свекровь с багажом, достаточным для кругосветного путешествия.
— Мы собирались ужинать не дома, — солгала она.
— Вот и чудесно! — ничуть не смутилась Тамара Павловна. — Значит, холодильник у вас полный. Я сейчас быстренько что-нибудь соображу. Не переживай, я не привередливая.
Она прошла на кухню так уверенно, будто жила здесь всю жизнь. Алена осталась в коридоре, чувствуя, как внутри закипает глухое раздражение. Это было не просто нарушение ее планов. Это было вторжение. Наглое, бесцеремонное, без малейшего уважения к их жизни, к их пространству.
Кирилл вернулся в коридор и виновато посмотрел на жену.
— Ален, ну не начинай. Мама приехала.
— Я вижу, что она приехала, Кирилл. Вопрос — зачем? И почему мы узнаем об этом, когда она уже стоит на пороге с тремя чемоданами? У нее что-то случилось?
— Не знаю. Говорит, просто в гости. Соскучилась.
— Соскучилась? — Алена усмехнулась. — Люди, которые соскучились, звонят. Они спрашивают, удобно ли нам, есть ли у нас время. Они не вваливаются как снег на голову, рассчитывая, что им тут же постелют и накормят.
Из кухни доносилось бодрое звяканье посуды. Тамара Павловна уже открывала шкафчики и холодильник.
— Она ведет себя так, будто это ее квартира, — прошипела Алена.
— Прекрати. Она просто хочет помочь. Устала, голодная. Давай не будем устраивать скандал в первый же вечер. Я поговорю с ней завтра. Узнаю, в чем дело и надолго ли она.
— Узнай, — холодно бросила Алена и ушла в спальню, плотно прикрыв за собой дверь. Ей хотелось кричать. Она села на край кровати и обхватила голову руками. Интуиция подсказывала ей, что это не просто визит. Люди не приезжают «просто в гости» с таким количеством вещей. Что-то случилось. И это «что-то» теперь будет жить в их квартире.
Ужин прошел в гнетущей тишине, которую нарушали только бодрые монологи Тамары Павловны. Она рассказывала о своих соседках, о ценах на рынке в ее родном городке, о какой-то дальней родственнице, удачно выдавшей дочь замуж. Алена ела молча, демонстративно уставившись в свою тарелку. Кирилл пытался поддерживать разговор, но получалось у него натянуто.
— Что-то вы, детки, совсем исхудали, — заключила Тамара Павловна, отодвигая тарелку с яичницей, которую сама же и приготовила. — Одними бутербродами, видать, питаетесь. Ничего, я вас откормлю. Завтра на рынок схожу, куплю мяса хорошего, овощей.
— Не нужно, Тамара Павловна. Мы сами покупаем все, что нам нужно, — ровно ответила Алена.
— Да что ты, Аленушка, мне несложно. Я ведь для вас стараюсь. Вижу же, крутитесь оба с утра до ночи, на готовку времени и нет. А мужчину надо кормить сытно.
Кирилл бросил на жену умоляющий взгляд. Алена поджала губы и встала из-за стола.
— Спасибо за ужин. Я устала, пойду спать.
Она демонстративно унесла свою тарелку в раковину и скрылась в спальне. Но уснуть не могла. Слушала, как Кирилл стелет матери на диване в гостиной, как та продолжает что-то говорить ему вполголоса. Алена чувствовала себя чужой в собственном доме. Этот вечер украли у нее, а теперь, похоже, собирались украсть и всю оставшуюся жизнь.
На следующий день Кирилл, как и обещал, попытался поговорить с матерью. Алена, делая вид, что собирается на работу — хотя была суббота — задержалась в коридоре, прислушиваясь к разговору на кухне.
— Мам, ты скажи честно, что-то произошло? — голос у Кирилла был мягкий, вкрадчивый. — Ты никогда так не приезжала.
— Сынок, да что могло произойти? — заворковала Тамара Павловна. — Просто решила, что хватит мне одной куковать. Возраст уже не тот. Хочется с родными людьми пожить, с тобой, с внуками будущими понянчиться.
— Мам, какие внуки? Мы пока не планируем. И потом, у тебя же своя квартира, подруги.
— Ой, да что там, в этой квартире! Четыре стены. А подруги… у всех свои дела, свои дети. А я вот подумала, помогу вам. Я же не в тягость буду. Пенсия у меня есть, на хлеб себе заработала. Буду по хозяйству помогать, готовить, убирать…
Алена замерла. Значит, вот он, план. Не просто погостить, а переехать. Насовсем. В их «двушку», где и им двоим-то места едва хватало.
— Мама, мы с Аленой привыкли все делать сами, — осторожно начал Кирилл.
— Привыкли, привыкли… А от помощи еще никто не отказывался, — в голосе свекрови появились обиженные нотки. — Или вы мне не рады? Так бы и сказали. Я что, мешаю вам? Собрала вещи и уехала. Только куда мне ехать?
Последняя фраза прозвучала как-то особенно трагично. Кирилл тут же сменил тон.
— Ну что ты, мам, конечно, мы рады. Просто все так неожиданно…
Разговор зашел в тупик. Тамара Павловна заняла позицию обиженной матери, которой неблагодарные дети не рады. Кирилл, не умевший противостоять материнским манипуляциям, сдался.
Когда Алена вышла на кухню, свекровь сидела с таким видом, будто ее только что приговорили к высшей мере. Кирилл виновато мешал ложечкой в пустой чашке.
— Я на рынок, — бодро заявила Тамара Павловна, поднимаясь. — Надо вас кормить по-человечески.
Она ушла, а Алена в упор посмотрела на мужа.
— Ну что? Узнал?
— Она говорит, что просто хочет пожить с нами. Устала одна.
— И ты поверил? Кирилл, она врет! Она что-то скрывает. Человек, который «просто хочет пожить с нами», не говорит фразу «куда мне ехать?». У нее есть квартира. Или… уже нет?
Кирилл растерянно посмотрел на жену.
— Ты думаешь?..
— Я ничего не думаю. Я знаю, что здесь что-то не так. И пока мы не выясним, что именно, наша жизнь превратится в ад. Она уже превращается.
Дни потекли, похожие один на другой. Тамара Павловна развернула бурную деятельность. Она не меняла шторы и не двигала мебель, как боялась Алена. Ее тактика была тоньше и изощреннее. Она вставала в шесть утра и начинала греметь на кухне кастрюлями, «чтобы сыночка перед работой горячим завтраком накормить». Она комментировала каждую покупку Алены: «Зачем эти йогурты заморские? Я вам лучше сырников напеку». Она вздыхала, когда Алена садилась за ноутбук поработать вечером: «Бедная девочка, и дома никакого отдыха».
Каждое ее действие, каждое слово было пропитано пассивной агрессией под маской заботы. Она создавала в доме атмосферу, в которой Алена чувствовала себя плохой женой и никчемной хозяйкой. Кирилл был меж двух огней. Он любил жену и не хотел ее расстраивать, но и пойти против матери, которая смотрела на него глазами преданной собаки, не мог.
Напряжение росло. Алена почти перестала разговаривать с мужем, общаясь с ним только по необходимости. Спальня стала ее единственным убежищем, но и там она не чувствовала себя в безопасности. За стенкой на диване спал чужой человек, который медленно, но верно разрушал ее семью.
Разгадка пришла неожиданно. Однажды вечером, когда Алена сидела в комнате, она услышала, как в гостиной Тамара Павловна с кем-то разговаривает по телефону. Обычно свекровь говорила громко и уверенно, но сейчас ее голос был приглушенным и нервным.
— Я не могу сейчас говорить… Да, я у них… Нет, они ничего не знают… Послушайте, я отдала вам все деньги! Вы обещали, что через месяц я смогу въехать… Как расторгли? Почему? У меня нет больше ничего! Куда мне идти?
Алена замерла, прижавшись ухом к двери. Сердце заколотилось. Вот оно. Вот и ответ.
Тамара Павловна что-то еще лепетала в трубку, но потом раздались короткие гудки. В гостиной стало тихо. Через минуту Алена услышала тихий, сдавленный плач.
Она не вышла. Не стала утешать или устраивать допрос. Она тихонько прикрыла дверь и села на кровать. Картина в ее голове сложилась. Свекровь ввязалась в какую-то аферу с недвижимостью. Продала свою квартиру, отдала деньги мошенникам в надежде купить что-то лучше или больше, а в итоге осталась ни с чем. И приехала к ним не в гости, а жить. Потому что идти ей было больше некуда.
Злости не было. Была холодная, опустошающая ясность. И еще — странная, злая правота. Она ведь чувствовала. Она знала.
Вечером, когда Кирилл вернулся с работы, Алена встретила его в коридоре.
— Нам нужно поговорить, — сказала она тихо.
Они прошли в спальню. Алена рассказала мужу все, что услышала. Кирилл слушал, и его лицо становилось все более мрачным. Он не перебивал, не сомневался в ее словах.
— Я позвоню тете Вере, — наконец сказал он. Тетя Вера была двоюродной сестрой Тамары Павловны, они жили в одном городе и всегда были в курсе дел друг друга.
Разговор с тетей был коротким. Она подтвердила все догадки. Тамара Павловна связалась с какой-то мутной конторой, которая обещала ей золотые горы — обмен ее старой «хрущевки» на квартиру в новостройке с доплатой. Она продала свое жилье, отдала все деньги «риелтору», который тут же испарился. Уже месяц она жила у разных знакомых, не решаясь признаться сыну в своей катастрофической глупости. Наконец, когда все варианты были исчерпаны, она собрала вещи и поехала в столицу, к единственному сыну.
Когда Кирилл положил трубку, он выглядел постаревшим на десять лет.
— Она все потеряла, — глухо сказал он. — У нее ничего нет. Только пенсия и вот эти чемоданы.
Он сел на кровать рядом с Аленой и закрыл лицо руками.
— Что же нам теперь делать, Ален?
Алена смотрела в стену. Впервые за эти недели она почувствовала что-то похожее на жалость к свекрови. Не к наглой захватчице, а к старой, глупой женщине, которая в погоне за призрачным счастьем разрушила свою жизнь. Но жалость эта была горькой, смешанной с обидой и пониманием того, что теперь их собственная жизнь разрушена тоже.
Они вышли в гостиную вместе. Тамара Павловна сидела на диване и смотрела телевизор с выключенным звуком. Ее лицо было серым и осунувшимся. Увидев их, она вздрогнула.
— Мама, — начал Кирилл, и его голос дрогнул. — Тетя Вера все рассказала.
Тамара Павловна медленно опустила глаза. Ее плечи поникли, вся ее напускная бодрость испарилась. Она вдруг показалась Алене очень старой и маленькой.
— Я… я хотела как лучше, — прошептала она. — Хотела вам помочь… купить квартиру побольше, чтобы с внуками было где… Думала, заработаю…
Она заплакала. Тихо, беззвучно, просто роняя слезы на свой застиранный домашний халат.
Это не был скандал с криками и обвинениями. Это была тихая, страшная трагедия. Кирилл сел рядом с матерью, обнял ее за плечи. Алена стояла в дверях, наблюдая за этой сценой. Она понимала, что обратной дороги нет. Они не могли выгнать ее на улицу. Теперь эта женщина, эта чужая, по сути, женщина, будет жить с ними. Всегда.
Прошел месяц. В квартире установилась новая рутина. Тамара Павловна больше не пыталась хозяйничать. Она превратилась в тихую, незаметную тень. Целыми днями сидела в гостиной, смотрела в окно или вязала бесконечный шарф. Она старалась как можно меньше попадаться невестке на глаза, ела отдельно, мыла за собой чашку и тут же уходила к себе на диван. Атмосфера в доме стала еще более гнетущей. Прежняя открытая враждебность сменилась тяжелым, молчаливым сосуществованием, полным невысказанных упреков и затаенной тоски.
Алена и Кирилл почти не разговаривали. Не о чем было. Любое слово могло всколыхнуть то болото, в котором они оказались. Они спали в одной кровати как чужие люди. Любовь, нежность, легкость — все это ушло, вытесненное постоянным присутствием третьего человека, живого напоминания о катастрофе.
Однажды вечером Алена, как обычно, сидела на кухне с чашкой чая. Кирилл был в комнате, Тамара Павловна — в своей гостиной. Тишина давила на уши. Алена смотрела в темное окно, на огни чужих, счастливых жизней. Она больше не злилась на свекровь. Возмущение, с которого все началось, давно прошло, оставив после себя только тупую, ноющую боль и чувство безысходности.
Она вспомнила свои слова, сказанные в тот первый вечер: «В гости надо приезжать, когда приглашают». Как же она была наивна. Оказывается, иногда люди приезжают не в гости. Иногда они приезжают умирать. И не в физическом смысле. Они приезжают, чтобы похоронить твою прежнюю жизнь под обломками своей собственной.
Кирилл тихо вошел на кухню.
— Ты чего не спишь?
— Не хочется, — ответила Алена, не оборачиваясь.
Он постоял за ее спиной, потом нерешительно положил руку ей на плечо.
— Мы справимся, Ален.
Она пожала плечом, сбрасывая его руку. Не потому что не любила. А потому что знала — он врет. Не справятся. Это нельзя «исправить» или «пережить». С этим теперь придется жить. Всегда. И эта мысль была страшнее любой ссоры. Тихая, уютная гавань, которой был ее дом, превратилась в место вечной ссылки. И приговор этот был окончательным и обжалованию не подлежал.
