— Ты опять про свою мать, да? — Наталья бросила нож на разделочную доску так, что кусок огурца отлетел в сторону. — Только пришёл, и уже новости из свекровского штаба.
Алексей, усталый, с мешками под глазами, снял куртку, кинул на вешалку, и пошёл на кухню, не глядя на жену. Взял стакан, налил воды, сделал пару глотков.
— У неё день рождения через неделю. Будем в ресторане отмечать.
— Ну-ну, — Наталья даже не обернулась, только сильнее сжала нож. — И, конечно, я туда иду, да?
— А что такого? Это моя мать, — Алексей говорил ровно, но глаза выдавали раздражение. — Хочу, чтобы вы хоть раз без цирка посидели.
— Да хоть десять раз! — фыркнула Наталья, — только я не пойду.
Он отставил стакан, повернулся к ней:
— Наташ, хватит уже. Сколько можно эти обиды таскать? Прошло сто лет!
Она повернулась к нему, руки дрожали.
— Знаешь, что, Лёша… ты, как всегда, не видишь, что твоя мама делает. Ты просто не хочешь видеть.
— Она просто человек прямой! — начал оправдываться муж. — У неё язык без фильтра, но она добрая внутри.
— Добрая? — Наталья горько усмехнулась. — Это та самая «добрая», что когда я работу потеряла, даже взаймы не дала? Сказала, что я на шее у тебя сижу? Вот прям — “добрая”.
Он сжал губы, посмотрел в сторону.
— Опять ты это вспоминаешь…
— Конечно вспоминаю! Это не стерлось, — ответила Наталья тихо, но с нажимом. — Это вот тут, — она ткнула пальцем себе в грудь. — И каждый раз, как ты её защищаешь, мне будто опять нож в спину.
Алексей подошёл, обнял её, словно хотел задушить добротой.
— Один вечер, Наташ. Просто один вечер. Сядем, поедим, поздравим, уйдём. Ну чего ты всё в штыки?
— Потому что мне унижения надоело жрать на десерт, — отрезала она. Но спорить дальше смысла не было — знала, всё равно уговорит. Он у неё не муж, а миротворец любитель. Только мир он всегда строит за её счёт.
Она махнула рукой:
— Ладно, пойду. Чтобы потом не было, что я вредная.
Неделя пролетела, как под наркозом — вроде жила, а вроде и нет. Всё крутила в голове тот старый разговор, когда просила у свекрови десятку взаймы. Казалось, время прошло, а осадок тот же.
Тогда всё просто рухнуло. Наталью сократили, денег — ноль, до новой зарплаты — вечность. Алексей тогда тоже не в шоколаде: зарплату задерживают, нервы, ссоры из-за каждой копейки.
Наталья крутила телефон в руках, как горячий утюг. Звони, не звони — стыдно. Но выбора не было. Позвонила.
— Галина Петровна, добрый день, — голос дрогнул.
— Ну? — в трубке холод, будто из морозилки.
— Я… у меня задержка с работой, не подскажете, можно ли занять до конца месяца тысяч десять? Верну, как только получу.
Тишина. Потом — смех. Такой, от которого мороз по коже.
— Ты серьёзно, Наталья? — голос сухой, хлёсткий. — Может, тебе стоило раньше думать, на что живёшь?
— Да я и думаю! Просто ситуация сложная…
— Не хочу слушать! — перебила она. — Надо жить по средствам, а не клянчить! Мой сын на тебя и так тратится!
Наталья сглотнула, голос дрожал:
— Я не прошу навсегда…
— Хватит! — отрезала свекровь. — Ты уже надоела своими проблемами. Может, пора научиться решать их самой?
Щёлк — звонок сброшен.
Наталья сидела на диване, держала телефон в руках и чувствовала, будто кто-то внутри вырвал проводку — ни злости, ни слёз, просто пустота.
С тех пор между ними встала стена. Не просто стена — бетонная.
Каждая встреча — как по расписанию: «Здравствуйте», «Как работа?», «Как здоровье?» — и ни грамма человеческого тепла. Всё выверено, сухо, чуждо.
Алексей, как обычно, делал вид, что ничего не замечает. Говорил:
«Она просто строгая. У неё характер такой. Не принимай близко к сердцу».
Ага, строгая. Просто случайно каждый раз унижает.
Наступила суббота. Октябрь уже злой, ветер под костюм лезет, дождь с ветками в перемешку. Наталья стояла у зеркала, крашенная, но с лицом, будто на казнь.
Ресторан — как с картинки: хрусталь, официанты с мордами, будто они и есть хозяева жизни.
Галина Петровна сидит в центре стола, как генеральша. Рядом Алексей, улыбчивый, довольный.
— Мам, с днём рождения, — он вручил букет, обнял.
— Спасибо, сынок, — расцвела она, как будто солнце вышло.
Наталья стояла рядом, с коробочкой в руках.
— Здравствуйте, — тихо сказала.
Свекровь глянула мельком, будто на кота чужого, кивнула и отвернулась. Всё. Приняла подарок, как квитанцию в банке — без эмоций.
Наталья села в угол, заказала себе воду и уткнулась в меню, хотя есть не могла. Алексей — рядом с мамой, оживлённо болтает, смеётся. Ну да, конечно, что ему — уютно, праздник же.
Галина Петровна в ударе: вспоминает молодость, кого где повысили, кто кому проиграл на выборах в садовом товариществе. Все смеются, хлопают, наливают. Наталья — прозрачная. Как будто её там нет.
Иногда пыталась вставить слово, но та будто специально перебивала, делала вид, что не слышит.
Прям демонстрация — «вот она, невесточка, а я с ней даже не здороваюсь».
Алексей не вмешивался. Ему, видите ли, неловко. Ну и пусть варится сама.
Наталья чувствовала, как злость в ней растёт, как чайник на плите — вот-вот крышку сорвёт.
К концу вечера, когда все уже начали расходиться, остались только трое — она, Алексей и его мама. Подошёл официант, положил папку с чеком.
Галина Петровна открыла, взглянула и…
— Наташенька, оплати, будь добра.
Наталья даже не сразу поняла.
— Что? Простите?
— Оплати, — повторила свекровь с таким видом, будто просит передать хлеб. — У тебя же повышение недавно было. Ты теперь у нас богатая.
В чеке — почти сто тысяч.
У Натальи по спине холодок, потом жар. Она подняла глаза — свекровь улыбается. Та самая, ледяная улыбка.
— С какой стати я должна платить? — спокойно спросила Наталья, хотя руки тряслись.
Алексей в этот момент, вместо того чтобы поддержать, уткнулся в телефон.
— Наташ, ну не начинай. Нормально же сидели.
— Нормально? — голос дрогнул, но она не сдалась. — Твоя мама меня весь вечер игнорирует, а теперь я должна платить за банкет?
Галина Петровна громко, чтобы слышали официанты, произнесла:
— А ты забыла, кто у нас зарабатывает? У тебя ведь теперь должность, не абы какая! Вот и прояви щедрость!
Наталья встала. Холод прошёл по телу.
— Помните, Галина Петровна, как я у вас просила десять тысяч? Помните, что вы мне тогда сказали?
Свекровь нахмурилась, Алексей встрепенулся:
— Наташ, ну зачем ты опять об этом?
— А вот зачем! — голос у Натальи зазвенел. — Тогда вы мне сказали “живи по средствам”. Вот и сейчас — живите по средствам!
Молчание.
Потом свекровь поднялась и сказала громко:
— Как ты смеешь со мной так разговаривать?! Неблагодарная! Мой сын тебя кормил, одевал, а теперь ты, видите ли, против!
Алексей, красный, встал между ними:
— Хватит! Наташа, извинись перед мамой.
— Что? — она даже рассмеялась, но без радости. — Ты серьёзно? После всего — я должна извиниться?
Он молчал.
Наталья взяла сумку и пошла к выходу.
— Вот так и уходят! — донёсся голос свекрови. — С долгами и без совести!
Наталья не оглянулась. Вышла на улицу, поймала такси и только тогда почувствовала — воздух можно вдыхать. Не то чтобы легче стало, но хоть дышать можно.
Дома она достала сумку, стала собирать вещи. Без истерик, без криков. Просто всё.
Алексей пришёл через час с хвостиком, встал у двери, глядя, как жена складывает одежду.
— Это что за цирк? — выдохнул он.
— Не цирк, — спокойно. — Конец представления.
Он шагнул ближе:
— Из-за одного вечера? Из-за того, что мама ляпнула?
— Из-за всех вечеров, Лёш. Из-за всех ляпов. И потому что ты каждый раз молчишь.
Он опустил руки.
— Успокойся, Наташ. Переспишь с этой мыслью, утром всё по-другому будет.
— Нет, не будет, — сказала она. — Я устала. От неё, от тебя, от этого постоянного “будь терпеливей”. Всё, я больше не хочу терпеть.
Она застегнула молнию на сумке, глянула на него последний раз.
— На этот раз я правда ухожу.
Наталья вышла в подъезд, дёрнула дверь, ветер в лицо — ледяной, как сама правда.
Пока ехала в такси, город мчался мимо серыми лентами — лужи, фонари, люди в капюшонах. Всё вроде как всегда, а у неё будто заново жизнь началась.
Не в том смысле, что счастье, нет. Просто наконец стало понятно, что всё.
К родителям приехала под утро. Мать, Валентина Ивановна, отворила дверь в халате, волосы спутаны, но взгляд моментально всё понял.
— Ну что, опять? — только и сказала она.
— На этот раз — насовсем, — Наталья устало усмехнулась.
Мать молча отошла в сторону, пропуская дочь.
Отец ворчал из комнаты:
— Кто там пришёл в такую рань?
— Твоя дочка, кто ж ещё! — буркнула мать. — Всё, Лёшкина “любимая” мамаша достала, видимо.
Наталья уселась на диван, зажала голову руками.
— Мам, не начинай, прошу.
— Да я и не начинаю! — вздохнула Валентина Ивановна, наливая чай. — Просто я ж тебе говорила, что его мама тебе жизни не даст. И он — подкаблучник. Всё под неё. А ты не верила. “Она просто строгая, мама, ты не понимаешь!” — передразнила она. — Ага, строгая. Вон как строго по тебе катком проехалась.
Наталья молчала. Не спорила. Спорить было не с чем — всё правда.
— Ну и ладно, — мать махнула рукой. — Переспи, потом подумаем.
На следующий день Наталья пошла в ЗАГС — подала заявление на развод. В очереди стояли женщины — кто с детьми, кто с папками бумаг. Все с одним лицом — усталость и тишина.
Подала документы, расписалась.
Выходя, вдруг подумала: “Вот и всё. Даже слёз нет. Только будто изнутри выжгли.”
Алексей звонил вечером.
— Наташ, ну ты чего устроила-то? Развод, серьёзно?
— Серьёзно, Лёш.
— Мы же можем поговорить спокойно. Без эмоций.
— Поговорили уже, — сказала она. — В ресторане. Там всё и сказано.
Он помолчал. Потом тихо:
— Мама не хотела тебя обидеть. Она просто… ну, иногда грубо говорит.
Наталья засмеялась.
— Лёш, она меня унижает при всех, а ты всё “не хотела”. Да ты просто не хочешь видеть, что я уже не твоя девочка для битья.
— Не перегибай, — раздражённо сказал он. — Мы семья. Всё можно решить.
— Мы были семьёй, — чётко ответила Наталья. — Пока ты выбирал, кому из нас двоих верить. И выбрал не меня.
Он что-то ещё говорил, но она уже выключила телефон.
Прошло пару недель. Октябрь под моросью сдался ноябрю. Наталья устроилась на новую работу — бухгалтер в небольшой фирме. Коллектив женский, с шутками, с обсуждением сериалов и скидок на сахар.
Сидели как-то на обеде, и коллега Таня — та, что вечно всё знает — вдруг сказала:
— Слушай, Наташ, а это не твой бывший на “Авито” объявление повесил? Диван продаёт, похожий на ваш.
Наталья глянула — правда, диван тот самый, серый, с пятном от кофе.
Улыбнулась:
— Ну хоть кто-то что-то решил поменять.
Вечером пришла домой — родители на кухне спорят, кто сильнее солит суп, телевизор орёт.
— Наташ, ты бы к Лёшке позвонила, — сказала мать. — Он, может, одумается.
— А если и одумается? Что изменится? — Наталья присела рядом. — Я опять буду с его мамой чай пить и слушать, какая я никчёмная? Нет, мам. Хватит.
Мать вздохнула.
— Сама знаешь, я только добра желаю.
— Знаю, — кивнула Наталья. — Просто добро — это не всегда «вернись». Иногда — «иди дальше».
Через неделю Алексей пришёл сам. Без предупреждения. Осень почти кончилась, морось, листья по асфальту размазаны.
Стоял у двери, с пакетом — яблоки, цветы, вид уставший.
— Можно войти?
Мать вышла из кухни, посмотрела поверх очков:
— Можно. Но ненадолго.
Наталья вышла из комнаты, сложила руки на груди.
— Говори.
— Я всё обдумал, — начал он. — Мама… ну, она не изменится. Но я понял, что виноват, что тогда тебя не защитил.
Она стояла молча.
— Я хочу, чтобы ты вернулась, — сказал он наконец. — Без неё. Я съеду от мамы, снимем квартиру, начнём заново.
Наталья усмехнулась.
— Лёш, тебе не кажется, что это поздно?
— Я правда хочу всё исправить.
— А я — нет, — спокойно сказала она. — Я не хочу возвращаться туда, где каждый раз ждала, когда меня уколют.
— Наташ, я тебя люблю, — тихо.
Она посмотрела ему в глаза. Там — растерянность, сожаление, усталость. Ни тени злобы. Но и ни уверенности.
— Лёш, может, и любишь. Только этой любовью я уже сыта по горло.
Он хотел что-то сказать, но она кивнула на дверь.
— Уходи, пожалуйста.
Алексей вышел, оставив пакет с яблоками у порога.
Пару дней спустя позвонила Галина Петровна.
— Наталья, здравствуйте, — голос сухой, но уже не такой уверенный. — Я хотела… извиниться, наверное.
Наталья молчала. Только слушала, как на том конце трубки кто-то впервые за всё время запинался.
— Может, я тогда… перегнула. Но я мать, и мне казалось, я защищаю сына.
— А в итоге просто разрушили его семью, — сказала Наталья тихо.
Повисла пауза.
— Наверное, — выдохнула свекровь. — Но вы тоже не подарок.
Наталья усмехнулась.
— Знаю. Но, по крайней мере, я не прячу своё отношение за улыбками.
— Ну, значит, мы с тобой одинаковые, — сухо ответила Галина Петровна.
— Может, и так, — кивнула Наталья. — Только я за свой характер платить чужим счастьем не собираюсь.
Больше они не звонили.
Прошло ещё немного времени.
В декабре Наталья сняла себе небольшую квартиру — хрущёвка, пятый этаж, но с окна видно парк. По вечерам сидела на подоконнике с чаем, смотрела на огни, слушала, как где-то под окнами подростки гремят колонкой.
И впервые за долгое время ей было не страшно быть одной.
Понемногу жизнь шла. Она снова начала смеяться — не натужно, а по-настоящему. С коллегами, с соседкой снизу, с продавщицей в магазине.
И каждый раз, когда в голове всплывало лицо Алексея, Наталья только думала:
«Жаль, что мы так и не смогли стать командой. Но, может, оно и к лучшему».
Однажды, возвращаясь с работы, увидела у подъезда знакомую машину. Серую, его.
Он стоял, курил, заметил её.
— Привет, — сказал.
— Привет, — ответила спокойно.
— Я не мешаю? Хотел просто… спросить, как ты.
— Всё хорошо, — кивнула она.
Он помолчал, потом улыбнулся:
— Ты изменилась.
— А ты — нет, — ответила Наталья, и в голосе не было злости. — Только теперь я знаю, что это не моя вина.
Он кивнул, будто понял.
— Ну… удачи тебе.
— И тебе, Лёш.
Он сел в машину и уехал. Без пафоса, без последнего взгляда. Просто — поехал.
Наталья смотрела ему вслед и подумала:
Вот теперь — точно всё.
Она поднялась домой, включила чайник, сняла куртку и впервые за долгое время включила музыку — громко, с басами.
Пусть слышит весь подъезд.
Пусть знает — у Натальи новая жизнь. Без объяснений, без оправданий, без чужих правил.
И когда за окном посыпался первый снег, она только улыбнулась.
Тихо, по-настоящему.
