Поезд дернулся, и тонкий стакан в подстаканнике звякнул о ложечку. Я закрыла глаза и попыталась поймать ровный ритм колес, как будто это не железо по рельсам, а море, перекатывающееся у самого берега.
Хотелось уснуть — просто уснуть, без мыслей, без планов, без лишних слов. Но слова лились через тонкую перегородку купе, как вода из неисправного крана.
— Танюша, ну это же надо, представляешь, двоюродный брат снова женится! — смеялась одна.
— Пятый раз, Лён, — отозвалась вторая, и хлопнула дверь тамбура так, что дернулся весь вагон. — И все на одних и тех же граблях.
Их смех был громким, самоуверенным, даже победным — как будто ночь, километр за километром, принадлежала им. Я зарылась лицом в тонкую подушку и ткнула локтем Игоря. Он лежал напротив, с повязкой на глазах, и только глухо пробормотал:
— Алён, может, попросить потише?
— Попроси, — прошептала я. — Только мягко.
Игорь сел, снял повязку, откинул шторку и негромко сказал:
— Девушки, извините, ночь всё-таки. Мы рано выходим, хочется поспать. Не могли бы вы…
— Ой, конечно, конечно, — перебила его та, которая была с хрипотцой. — Мы сейчас, только мысль закончим.
Вторая добавила с сахарной любезностью:
— Вы просто отдыхайте, золотые, мы тихо-тихо.
Они не были тихими. Они были всем: громким шёпотом, взрывами смеха, стуком бутылок о столик, шуршанием пакетов, грохотом дверей. Когда стрелка на моих часах перепрыгнула за два, моя злость устала и, кажется, даже уснула на минут пятнадцать. Но снова хлопнула дверь тамбура, и злость как ни в чём не бывало вернулась, бодрая, зевая.
— Терпи, — прошептал Игорь, спрятав ладонь под мою ладонь. — Главное — дожить до утра.
— Я терплю, — ответила я, чувствуя, как от усталости становится мокро в глазах.
— Мы сейчас потише, — заверила хрипатая из темноты. — Честно-честно.
Тишина, к которой мы успели поверить, продержалась ровно до следующего анекдота.
Будильник взвизгнул в 6:00, когда серый свет только-только сочился через занавески. Я села, собрала волосы в тугой хвост и попробовала притвориться человеком. Под сиденьем шуршал наш пакет с кашей быстрого приготовления, сухофруктами и кофе в стиках. Игорь подался к столу, достал две кружки, я взяла наши ложки и, будто заговор, прошептала:
— Сейчас только кипятка нальём — и станет легче.
— Я сбегаю, — сказал Игорь. — Справишься с пакетами?
— Конечно. Ты только аккуратно, а то тамбур…
Он кивнул и ушёл. Я достала две крошечные пачки овсянки, разорвала швы — шуршание, как гром среди тишины купе. За шторкой кто-то перевернулся и простонал. Я замерла. Затем аккуратно сложила пакеты в квадрат, будто от этого станет тише. Слышно было, как Игорь возвращается, как гремит крышка у кипятка, как стучат его шаги.
— Алина, держи, — он поставил чайник на столик. — Кофе хочешь пожёстче или обычный?
— Обычный. И сахар — половинку.
Он наливал, а я размешивала кашу. Пар поднимался белыми лентами, пахло простой, честной едой. Я чувствовала, как возвращаюсь в тело, где нет бессонницы и чужих разговоров. Сделала глоток. И именно в этот момент разрезал воздух голос:
— А не спим мы, Танюша, потому что некоторым приспичило набить животы с утра пораньше!
Игорь замер, держа чайник.
— Видели же, что мы спали, — вторая приподнялась на локте, шурша простынёй. — Нет, надо было обязательно начать шуршать пакетами. Почему вы жрёте в такую рань?!
Я поставила кружку, повела плечами, чтобы не дрожать.
— Первое: нам скоро выходить. Не на пустой же желудок это делать? Второе: вы нам ночью спать мешали. Но до этого момента, заметьте, мы молчали.
— Для еды есть вагон-ресторан, — с достоинством изрекла «тихоня» с ровным голосом. — Люди культурные туда ходят.
— Вам надо — вы и оставляйте все свои кровно заработанные там, — Игорь не повышал тон, но я слышала, как у него натянулась струна в горле.
Хрипатая, по всей видимости Таня, фыркнула:
— Ты посмотри, Лён, какая борзая молодежь пошла! У нас дети чуть помладше, и то знают субординацию. Старших уважают.
— Не обращай внимания, Танюша, — потянулась «тихоня», подбирая простыню. — Им сейчас наплевать на правила. Хорошо, что мы своих вырастили не такими.
— Один возраст — не повод для уважения, — тихо сказал Игорь. — За что нам вас уважать? За болтовню до трёх? За хлопанье дверями?
— Да мы вам сейчас дадим пару уроков хорошего воспитания! — Татьяна скинула одеяло и начала вставать, ставя ноги в резиновые шлёпанцы.
Я почувствовала, как внутри всё опускается. Ссора — это одно, а чужие руки — совсем другое. Хотелось исчезнуть. В этот момент дверца купе приоткрылась, и прохладный воздух вздохнул внутрь. На пороге показалась проводница — в форме, с аккуратными ногтями, с усталым, но внимательным взглядом.
— Окно приоткрою, душно, — сказала она. — Всё в порядке?
— В полном, — облизнула губы Татьяна. — Тут просто некоторые решили устроить завтрак в детсаду.
— Завтракать разрешено, — проводница пожала плечами. — Только без фанатизма. У нас ещё посадка через час.
Она ушла, и мы остались вчетвером — как на маленькой сцене, с репликами, взглядами и мизансценами. Татьяна села обратно, но злоба не спала.
— Запомните, деточки, — прищурилась она. — В жизни надо старших слушаться. Раньше так и было.
— Раньше ещё телефоны были с диском, — не выдержала я. — Но жизнь идёт вперёд.
— Остроумная нашлась, — отрезала «тихоня». — Вон отсюда выйдете — и забудете, как мама зовут.
— Спасибо за заботу, — Игорь поставил чайник на место. — Но мы справимся.
Мы ели молча. Каша была пресной, как перемирие, и такой же нужной. Я откусила сушёный абрикос, и сладость растаяла на языке. За окном проплывали низкие серые домики, какие-то склады, редкие деревья. Где-то там, впереди, был наш отпуск — хранитель давних планов, спаситель от беготни, право на лёгкую жизнь хотя бы на неделю.
— Игорь, — тихо сказала я, — давай просто доживём до станции.
— Доживём, — кивнул он.
— Да они вас на перроне научат, — полусонно хмыкнула Татьяна. — Молодёжь нынче дерзкая. Научим правилам.
— Таня, перестань, — устало сказала её подруга. — Мне пить хочется. Где стакан?
— У тебя под левой рукой, — сухо ответил Игорь, и Лена (теперь я уже слышала, как её зовут) вздрогнула от его вежливости больше, чем от злости.
— Спасибо, — она спрятала глаза.
Наступили десять минут зыбкого покоя. Татьяна лежала на боку и язвила полушёпотом, Лена пила воду маленькими глотками. Мы догрызали печенье, и мои мысли наконец-то сбились в равномерный рой ни о чём. Поезд качал, как лодка, и я бы, возможно, простила всё — ночь, шуршание, злые слова — если бы не последняя капля.
— Смотрите, — Татьяна ткнула подбородком в наши кружки. — И это они называют кофе. Фу.
— Таня, хватит, — снова сказала Лена. — Слышишь, хватит уже.
— А чего мне хватит? — Татьяна села и посмотрела мне прямо в глаза. — Я всю ночь не спала, потому что некоторым очень надо было в театр анекдотов играть. А теперь они тут ртом хлопают и ещё огрызаются. Вообще-то я старше, ясно?
— Ясно, — сказала я и неожиданно для себя улыбнулась. — Старше — это когда мудрее, а не громче.
— Ах вот как, — она дернулась, будто собиралась встать снова.
— Таня, я серьезно, хватит, — Лена теперь говорила с заметной твердостью. — Я тоже не спала. И я тоже виновата. Но давай доживем до станции тихо.
Таня замолчала. В вагоне стало слышно, как кто-то вдали щелкнул выключателем — такая тишина, когда слышны мелочи.
Я смотрела в окно и вспоминала другие поезда. Как мы ехали в Псков зимой — с молодожёнами, которые делились конфетами. Как однажды рядом оказался дедушка-радиолюбитель и рассказывал про дальние частоты — мы слушали, раскрывая рты, и ночь пролетела мгновением.
Как в плацкарте какая-то женщина читала вслух «Доктора Живаго», и весь вагон слушал. Я любила дорогу и людей в дороге, потому что они как будто становились мягче, честнее, ближе.
— С той стороны уже окраины, — сказал Игорь, сверяясь с навигатором. — Минут тридцать.
— Успеем перегрузить в камеру хранения и в центр?
— Успеем. Только бы без сцен, — он мельком кивнул на наших попутчиц.
— Я всё слышу, — сказала Татьяна, не поворачиваясь.
— Это прекрасно, — ответил Игорь. — Может, вы тогда услышите и себя.
— Это ты к чему?
— К тому, что в тамбуре ночью слышно всему вагону, — сказал он. — И к тому, что мы вообще-то ни слова не сказали до сих пор, хотя могли. Мы не ангелы. Просто мы решили не превращать ночь в разборки. Но если вам важна справедливость — вот она. Вы шумели. Мы от этого устали. Утром мы ели. Вы от этого устали. Ничья.
— И впрямь ничья, — тихо произнесла Лена. — Таня, ну вот правда. Давай просто… ну правда.
— Ладно, — рыкнула Татьяна. — Станция через тридцать? Тогда я хоть ресницы докрашу.
Она достала косметичку, и там зашуршало, зазвенело — но это шуршание было другим: мирным, бытовым, не агрессивным. Я впервые увидела её лицо без злобы: усталые круги под глазами, слегка распухшие веки, упрямая складка губ. У Лены был длинный нос и светлые ресницы, от чего она казалась доверчивой. Они обе были просто люди. Непростые люди в непростой ночи.
— У меня сыну тридцать три, — сказала вдруг Лена, глядя в окно. — Всё время в разъездах. И я, бывает, тоже ворчу. Сама не сплю — и всем не даю.
— А у нас отпуск впервые за два года, — вырвалось у меня.
— Везёт, — Лена улыбнулась устало. — Отдыхайте за нас.
— И за нас, — Татьяна подняла глаза от туши и неожиданно хмыкнула. — Только по ресторанам не шастайте. Дорого.
— Мы со своими кашами, — ответил Игорь, и мы почему-то все четверо рассмеялись — мягко, без заноз.
Смех, увы, не смог отменить последнего удара. Когда поезд сбавил ход и на стекле появились первые капли моросящего дождя, мимо снова прошла проводница и чуть шире приоткрыла дверь нашего купе.
— Скоро прибытие, — сказала она. — Подготовьтесь, пожалуйста.
— Подготовимся, — отозвалась Лена.
— Только вот эти, — Татьяна махнула на нас рукой, — будут вещи свои полчаса собирать. Я ж вижу, у них пакетов как у челнока.
— Вы нас не знаете, — улыбнулся Игорь. — Мы быстрые.
— Ага, щас, — Татьяна скривилась. — Молодёжь нынче — только языком.
И здесь я поняла, что усталость моя больше не держит оборону. Что-то во мне встало на ноги.
— Давайте так, — сказала я, спокойно и твёрдо. — Вчера ночью вы говорили громко. Мы молчали. Утром мы шуршали пакетами. Вы на нас наехали. Теперь вы заранее решили, что мы медленные и глупые. Это не так. Мы люди. Вы — люди. Не надо грызть друг друга за воздух. Мы сейчас собираемся и уходим. Если хотите — помогите. Если нет — просто не мешайте.
— Началось, — фыркнула Татьяна. — Речь присяжного.
— Нет, — вмешалась Лена, и её голос впервые прозвучал твёрдо, с металлической ноткой. — Таня, хватит. Девочка права.
— О, теперь ты за них? — Татьяна дёрнула плечом.
— Я за нормальность, — сдержанно ответила Лена. — Я устала от себя, от тебя, от этого поезда. Давай выйдем и люди забудут нас, а мы — их. Хорошо?
Татьяна на секунду колебалась, потом выдохнула:
— Ладно. Но всё равно — жрёте вы рано.
— Спасибо за мнение, — кивнула я. — А теперь дайте пройти к верхней полке.
Игорь ловко снял наш чемодан, я подхватила рюкзак, мы по-военному быстро сложили мусор в один пакет и завязали его. Пять минут — и на столике осталась только салфетка, которую мы прощёлкали взглядом, как контрольный список.
— Быстро, — невольно признала Татьяна.
— Мы предупреждали, — Игорь улыбнулся.
— Провожать не надо, — я перевесила ремень рюкзака на плечо. — Но если захотите попрактиковаться в молчании — сейчас самое время.
— Ха-ха, — усмехнулась Татьяна, но усмешка вышла какой-то усталой, без яда.
Сцена 6. Перрон, дождь и право на лёгкость
Двери распахнулись, и влажный воздух станции ударил в лицо. Перрон блестел, как новенькая монета. Люди с чемоданами, с букетами, с детьми и огромными плюшевыми мишками двигались в обе стороны, и каждый был кусочком чьей-то истории. Мы шагнули вниз, и земля под ногами показалась упругой, как батут.
— Камера хранения — туда, — сказал Игорь, бросив взгляд на таблички.
— Сначала кофе нормальный, — попросила я. — Не в стиках. И круассан какой-нибудь. Сегодня можно.
— Сегодня можно всё, — он взял меня за локоть. — Даже забыть ночь.
— Я постараюсь, — сказала я, но тут из дверей за нашими спинами донеслось:
— Эй! Молодёжь!
Мы обернулись. Татьяна и Лена стояли на ступеньках вагона. Татьяна, при всей своей угловатости, как будто стала ниже — не ростом, а чем-то внутренним. Лена махнула нам рукой.
— Ну… — замялась Татьяна. — Если вы в центр пойдёте… Не связывайтесь с первым такси у вокзала. Они дерут. Пройдите квартал — там дешевле. Это… совет.
— Спасибо, — искренне сказала я.
— И извините, — быстро добавила Лена. — За ночь. Мы дуры. Бывает.
— Бывает, — кивнул Игорь. — Хорошего дня.
— И вам, — сказалa Татьяна и тут же, спохватившись, добавила: — Только не жрите на ходу. Ну вы поняли.
Я улыбнулась. Лена легонько подтолкнула её локтем, и они исчезли в темноте вагона.
Мы пошли по перрону, и дождь струился мягко, почти ласково. Я дышала глубоко — как после долгого душа. Внутри становилось просторнее, светлее. Вот мы сдадим чемодан, выпьем кофе, съедим каштановые пирожные, погуляем у реки и будем смотреть на город так, как смотрят на людей в поездах — с любопытством и верой в их хорошую сторону.
— Алён, — сказал Игорь, когда мы спустились по лестнице. — Ты сегодня была крутая.
— Да? — я оглянулась на поезд, откуда уже вытекал новый поток пассажиров. — Я просто хотела, чтобы нас оставили в покое.
— Ты сказала ровно то, что надо, — он пожал моё плечо. — Без крика. По делу.
— Мне помог твой кофе, — призналась я. — И мысль, что отпуск всё-таки начался.
— И начался хорошо, — Игорь улыбнулся. — Потому что мы не дали чужим голосам украсть наш день.
— И потому что мы нашли гостиницу с заселением с полудня, — добавила я. — Серьёзно, давай ещё каштановые пирожные.
— Договорились, — он взял меня за руку.
Мы прошли через вокзальный зал, где пахло мокрыми куртками, кофе и чужими планами. Я поймала своё отражение в стекле — уставшее, но почему-то довольное. В ушах ещё отдавалось: «Почему вы жрёте в такую рань?» — и мне стало смешно. Я представила, как Татьяна идёт по перрону и ворчит про цены на такси, а Лена её подталкивает локтем, и поняла: где-то они, возможно, тоже сейчас смеются.
Мы нашли маленькую кофейню, где на витрине мерцали золотистые круассаны, а бариста с веснушками умело жонглировал чашками. И пока он отмерял кофейные зерна, Игорь сказал:
— Я всё думаю, почему меня так злит это «старших уважать».
— Потому что уважение — не медаль за годы, — ответила я, глядя, как под каплями дождя прохожие бегут к навесу. — Это дело рук. И ушей. И сердца. Иногда — мозгов.
— Вот и я так думаю, — он наклонился ко мне. — И всё равно чуть-чуть понимаю Татьяну. Иногда мы тоже бываем громкими.
— Бываем, — согласилась я. — Только надо вовремя брать паузу. И помнить, что ночь — общая.
— И утро тоже, — добавил он.
Бариста поставил перед нами две кружки. Я вдохнула аромат — густой, с нотами шоколада. Отпила глоток и закрыла глаза. Всё было на своих местах: дождь, вокзал, кофе, Игорь рядом, мир впереди.
Мы вышли под навес и двинулись в сторону камеры хранения, а потом — в сторону города, который ещё не знал о нас ничего и, возможно, был от этого только добрее.
На лестнице я обернулась в последний раз. Вагон, в котором мы провели ночь, светился, как аквариум. Фигуры за окнами двигались медленно, почти плавно. И мне вдруг захотелось, чтобы у Татьяны и Лены день тоже сложился. Пускай найдут дешёвое такси.
Пускай выспятся в гостинице. Пускай с утра следующего дня они проснутся и решат, что мир вовсе не состоит из людей, которые «жрут слишком рано», а из людей, с которыми можно поговорить тихо — и услышать в ответ не битую пластинку, а что-то человеческое.
— Алён, — позвал Игорь.
— Иду, — сказала я и окончательно отпустила ночь.
На выходе из вокзала я поймала себя на мысли, что впредь буду брать с собой в поезд не только беруши и кашу.
