— А послушай, Кирилл, ты ведь всё равно мимо поедешь? — голос Тамары Игоревны в телефонной трубке звенел натянутой, фальшивой бодростью. — Заскочи ко мне, будь добр. Там карниз в зале… шатается. Прямо над моей головой. Я спать боюсь, вдруг обрушится ночью.
Кирилл нахмурился, вглядываясь в монитор, на котором разноцветными линиями сплетались логистические маршруты. Он работал в транспортной компании, и его «мимо» означало крюк через весь город в самый час пик.
— Тамара Игоревна, здравствуйте. Я сейчас на работе, самый разгар дня. И мой маршрут домой совсем в другой стороне. Давайте я на выходных заеду, в субботу утром, и всё посмотрю?
— В субботу? — в голосе тещи прорезался металл. — До субботы он на меня рухнет. Я же говорю, прямо над диваном висит! Неужели тебе сложно помочь пожилому человеку? Я ведь не чужая, мать твоей жены. Анечка всегда говорила, что у тебя сердце доброе. Видимо, ошибалась.
Кирилл сжал челюсти. Этот приём он знал слишком хорошо. Сначала — невинная просьба, обёрнутая в лесть, а при малейшем сопротивлении — мгновенный переход к эмоциональному шантажу.
— Дело не в доброте, а в том, что я на рабочем месте. Я не могу просто так всё бросить и поехать вешать карниз. Меня уволят.
— Ой, не преувеличивай! — отмахнулась она. — Подумаешь, на час отпросишься. Начальник не зверь, поймёт. Скажешь, тёще плохо. Или ты стесняешься? Не хочешь для меня ничего делать, так и скажи. Я пойму. Я всё пойму. Я всегда всё понимаю.
Её голос задрожал, наполняясь трагическими нотками одинокой, всеми покинутой женщины. Кирилл представил, как она сейчас картинно прижимает руку к сердцу, глядя в потолок.
— Я заеду в субботу, Тамара Игоревна. Это моё последнее слово. До свидания.
Он нажал на отбой, не дожидаясь новой волны причитаний. Пальцы сами собой сжались в кулак. Это продолжалось уже два года, с самой их с Аней свадьбы. Не было и недели, чтобы Тамара Игоревна не придумала какой-нибудь срочной и неотложной «проблемы», решить которую мог только он. То нужно было отвезти её на дачу за банками, потому что «автобус трясёт, а у меня давление», то забрать её анализы из поликлиники на другом конце города, то просто «помочь донести сумки», которые по факту оказывались тяжеленными мешками с картошкой с рынка.
Аня, его любимая, солнечная Аня, всегда находила для матери оправдания. «Маме просто одиноко», «Она хочет почувствовать себя нужной», «Она же не со зла, просто характер такой». Кирилл любил жену до безумия, но эта её слепата выводила его из себя. Он видел не одинокую женщину, а хитрого и бесцеремонного манипулятора, который планомерно разрушал их покой.
Вечером он вернулся домой уставший и злой. Аня встретила его у порога, её лицо было напряженным. Она явно уже поговорила с матерью.
— Привет, — она обняла его, но как-то неуверенно. — Тяжёлый день?
— Его сделала таким твоя мама, — без предисловий ответил Кирилл, проходя на кухню.
— Кирилл, ну не начинай, — вздохнула Аня, идя за ним. — Она звонила, плакала. Говорит, карниз чуть не упал ей на голову. Она так испугалась… Неужели нельзя было съездить?
— Аня, я был на работе! — он резко повернулся к ней. — У меня совещание сорвалось из-за её звонка. Почему она не может вызвать мастера? Почему она не может попросить соседа? Почему именно я должен бросать всё и лететь по первому её щелчку пальцев?
— Потому что ты зять! Ты мужчина в семье! — с неожиданной обидой воскликнула она.
— Я мужчина в НАШЕЙ семье. В нашей с тобой. И этот мужчина работает, чтобы мы с тобой жили нормально. А твоя мама использует меня как бесплатную службу быта. Ты этого не видишь?
— Ты преувеличиваешь. Она просто… такой человек. Она привыкла, что папа всё для неё делал.
Кирилл горько усмехнулся. Отец Ани, тихий и безотказный человек, умер пять лет назад, и, кажется, Тамара Игоревна быстро нашла ему замену в лице зятя.
— Но я не твой папа, Аня. И не её муж. В субботу я всё починю. Тема закрыта.
Он говорил нарочито спокойно, но внутри всё кипело. Он видел, что Аня поджала губы, готовая расплакаться. Ему стало её жалко. Она разрывалась между двух огней, но эта жалость уже смешивалась с раздражением. Когда она наконец повзрослеет и поймёт, что её главная семья — это он, их дом?
На следующий день, в пятницу, Тамара Игоревна нанесла ответный удар. Она приехала без предупреждения, сияющая и довольная. В руках она держала огромную коробку.
— Сюрприз! — провозгласила она с порога, проходя в гостиную так, словно была здесь полноправной хозяйкой. — Я тут мимо мебельного проходила, а там такая распродажа! Увидела и сразу про вас подумала.
С этими словами она извлекла из коробки торшер. Это было чудовищное сооружение из тёмного дерева с позолотой и огромным абажуром с бахромой, напоминающим цыганскую юбку. Он был абсолютно неуместен в их светлой, минималистичной гостиной.
— Вот сюда, к дивану, — командовала она, уже отодвигая их маленький журнальный столик. — Будет так уютно, по-богатому! А то у вас тут пусто, как в больнице.
Кирилл, только что вышедший из душа, застыл в дверях ванной, глядя на этот кошмар. Аня растерянно улыбалась, не зная, что сказать.
— Мам… спасибо, конечно… но он…
— Что «но»? — перебила Тамара Игоревна. — Шикарная вещь! Итальянская, между прочим. Со скидкой урвала. Вы бы себе такую никогда не позволили. Не благодарите! Я же для вашего уюта стараюсь.
Она полюбовалась своей работой, смахнула несуществующую пылинку с абажура и повернулась к Кириллу.
— Ну что, зятёк, нравится? Вот, привёз бы вчера карниз, а сегодня бы уже под новой лампой сидели, читали. Ладно, я побежала, у меня дела. А вы тут обживайтесь!
Она упорхнула, оставив их наедине с этим монстром и гнетущим чувством.
— И что мы будем с этим делать? — тихо спросил Кирилл, когда за тещей закрылась дверь.
— Я не знаю, — прошептала Аня. — Она обидится, если мы его уберём.
— Аня, это наш дом! — он повысил голос. — Почему мы должны жить с вещами, которые нам не нравятся, только чтобы твоя мама не обиделась? Она ведь даже не спросила! Она просто пришла и поставила.
Вечером они снова поссорились. Аня плакала и говорила, что он не любит её маму, а значит, и её не очень-то ценит. Кирилл пытался доказать, что это никак не связано, что речь идёт о личных границах, которые её мать нарушает постоянно и беззастенчиво. Разговор зашёл в тупик. Торшер остался стоять у дивана, как молчаливый укор и символ его бессилия.
В субботу Кирилл, как и обещал, поехал к теще. Он взял с собой инструменты, полный решимости быстро починить карниз и уехать. Тамара Игоревна встретила его с кислой улыбкой.
— Явился, не прошло и года. Я уж думала, нанимать кого-то придётся. За деньги.
Она проводила его в зал. Карниз действительно слегка отходил от стены. Работа на пятнадцать минут. Кирилл молча достал дрель.
— Ты пока сверли, а я тебе расскажу, — защебетала Тамара Игоревна, усаживаясь на диван. — Я тут решила на даче ремонт затеять. Веранду надо утеплить, крышу перекрыть. Материалы сейчас такие дорогие, ужас! А рабочие… такие цены ломят, будто дворцы строят.
Кирилл напрягся. Он знал, к чему идёт этот разговор.
— И вот я подумала, — продолжила она вкрадчиво. — Ты же у меня парень рукастый. И время у тебя по вечерам есть. И на выходных. Что тебе стоит мне помочь? Потихоньку, помаленьку. За лето бы управились. А? Это же и для вас будет. Будете приезжать с Анечкой на всё готовенькое, шашлыки жарить.
Он закончил с последним шурупом и проверил карниз. Держался мёртво.
— Я не строитель, Тамара Игоревна, — ровно ответил он, собирая инструменты. — Я не умею крыть крыши. И всё лето я не могу провести на вашей даче. У нас с Аней свои планы.
— Какие у вас могут быть планы? — искренне удивилась она. — На море ваше денег всё равно нет. А тут — свежий воздух, своя ягода. Я же о вас забочусь! Неблагодарный ты, Кирилл. Вот что я скажу. Аня в тебе ошиблась.
Кирилл молча допил остывший чай, который она поставила перед ним, и поднялся.
— Карниз готов. Больше ничего не шатается. До свидания.
Он уехал, чувствуя, как внутри нарастает холодная ярость. Это было уже не просто наглостью. Это была планомерная эксплуатация. Она не просто просила о помощи — она пыталась распоряжаться его жизнью, его временем, его ресурсами.
Следующие несколько недель были затишьем перед бурей. Тамара Игоревна звонила редко, говорила сухо, в основном с Аней. Кирилл почти расслабился, решив, что она наконец обиделась и оставит их в покое. Но он её недооценивал.
Однажды вечером Аня подошла к нему с телефоном в руке. Её губы дрожали.
— Мама звонила. У неё… у неё большие неприятности.
Кирилл внутренне подобрался.
— Что на этот раз? Потолок обвалился?
— Не смешно, — всхлипнула Аня. — Она… она взяла кредит. Небольшой, как она говорит. На ремонт той самой веранды. Думала, быстро отдаст. А там… проценты набежали. И теперь ей звонят коллекторы. Угрожают.
Он молчал, ожидая продолжения. Он знал, каким оно будет.
— Она просит помочь. Ей нужно сто пятьдесят тысяч. Срочно. До конца недели. Кирилл, милый, у нас же есть… на вкладе. Мы же откладывали на машину.
Вот оно. Кульминация. Вершина её манипуляций. Не карниз, не торшер. Деньги. Крупная сумма.
— Нет, — твёрдо сказал Кирилл.
— Что «нет»? — не поняла Аня. — Кирилл, ты слышал? Ей угрожают! Это моя мама!
— Аня, послушай меня, — он взял её за плечи и заставил посмотреть на себя. — Твоя мама — взрослый человек. Она сама взяла этот кредит, не посоветовавшись с нами. Она сама загнала себя в эту яму. Почему мы должны расплачиваться за её глупость? Эти деньги — наши. Мы копили их три года.
— Но это же мама! Мы не можем её бросить!
— Мы не бросаем. Но и потакать её безответственности я не намерен. Дадим ей денег сейчас — завтра она возьмёт новый кредит, уже на полмиллиона. И снова придёт к нам. Это никогда не кончится. Понимаешь? Она должна сама нести ответственность за свои поступки.
— Ты жестокий! — закричала Аня, вырываясь. — Я не думала, что ты такой! Моя мама в беде, а ты считаешь деньги!
Она убежала в спальню и захлопнула дверь. Кирилл остался один в гостиной, под насмешливым взглядом уродливого торшера. В этот момент он понял, что больше не может уступать. Ни в чём. Речь шла уже не о карнизах и не о его личном времени. Речь шла о выживании их семьи.
Два дня они почти не разговаривали. Аня ходила с опухшими от слёз глазами, Кирилл был мрачнее тучи. В четверг вечером, когда он вернулся с работы, теща была у них. Она сидела на диване, худая, бледная, с красными глазами. Аня сидела рядом и гладила её по руке.
— Вот и он, кормилец, — ядовито произнесла Тамара Игоревна, когда Кирилл вошёл. — Пришёл. Посмотреть, как твою мать в могилу загоняют.
— Перестаньте, Тамара Игоревна, — спокойно сказал Кирилл, снимая куртку. — Никто вас в могилу не загоняет.
— Ах, нет? Мне сегодня снова звонили! Обещали приехать, описать имущество! А у меня что описывать? Старый телевизор? Или, может, приедут сюда, к дочке? Опишут твой диван, твой компьютер? Ты этого хочешь? Опозорить мою дочь на весь дом?
Она перешла на крик. Аня вздрогнула и посмотрела на Кирилла с мольбой.
— Кирилл, пожалуйста… давай дадим ей денег. Я тебя умоляю. Мы потом ещё накопим.
Он посмотрел на жену, на её заплаканное, несчастное лицо. И в этот момент его жалость сменилась стальной решимостью. Он должен был закончить это. Раз и навсегда. Ради неё. Ради них.
Он подошёл и сел в кресло напротив них. Он посмотрел прямо в глаза теще.
— Тамара Игоревна. Денег мы вам не дадим.
— Что?! — ахнула она. Аня зарыдала в голос.
— Вы слышали. Ни копейки. Это наши с Аней деньги, и мы не будем оплачивать ими вашу финансовую безграмотность.
— Да как ты смеешь! — зашипела она, её лицо исказилось от злобы. — Ты, примак! Живёшь с моей дочерью, пользуешься ей, а когда её матери нужна помощь, ты отворачиваешься! Я этого так не оставлю! Я Ане глаза на тебя открою! Она уйдёт от тебя, вот увидишь! Нищая, но гордая!
— Хватит, — голос Кирилла был тихим, но в нём была такая сила, что Тамара Игоревна осеклась. Он медленно поднялся. — Послушайте меня внимательно. Я всё это терпел два года. Ваши бесконечные просьбы. Ваши непрошеные подарки. Ваши попытки командовать в моём доме. Ваше нытьё и ваши манипуляции. Я терпел это ради Ани, потому что я её люблю. Но всему есть предел.
Он сделал паузу, набирая в грудь воздуха.
— Я женат на вашей дочери, а не на вас. И ваши прихоти выполнять не обязан. Я не ваш муж, не ваш сын и не ваш личный водитель. Я муж Ани. И моя главная задача — заботиться о ней и о нашей семье. А вы нашу семью разрушаете.
Он повернулся к жене, которая смотрела на него широко открытыми, испуганными глазами.
— Аня, выбирай. Прямо сейчас. Либо мы с тобой строим нашу жизнь сами, принимаем свои решения и несём за них ответственность. Либо ты продолжаешь быть дочкой своей мамы, и тогда мы оплачиваем её кредиты, вешаем её карнизы, терпим её торшеры и ждём, когда она разрушит всё, что у нас есть. Но в этом случае — без меня.
Тишина в комнате стала оглушительной. Было слышно только, как всхлипывает Тамара Игоревна, разыгрывая сердечный приступ. Но на этот раз её театр никого не впечатлил.
Аня смотрела то на мужа, то на мать. Её лицо было белым как полотно. В её глазах плескался ужас, растерянность, но сквозь них пробивалось что-то новое — понимание. Она вдруг увидела всё так, как видел это Кирилл. Несчастную одинокую маму, а капризную, эгоистичную женщину, которая тянула её на дно. Она увидела уродливый торшер, вспомнила десятки сорванных планов, сотни глупых ссор с мужем. И она поняла, что Кирилл прав.
Она медленно поднялась.
— Мама, — её голос дрожал, но был твёрдым. — Кирилл прав. Мы не дадим тебе денег. Ты должна решить эту проблему сама.
Тамара Игоревна перестала всхлипывать и уставилась на дочь с недоверием, которое быстро сменилось яростью.
— Ты… предательница! Ты променяла родную мать на этого… проходимца! Я тебя вырастила, я ночей не спала! А ты…
— Ты не даёшь мне жить, мама, — тихо, но отчётливо сказала Аня. — Ты душишь меня своей «заботой». Ты настраиваешь меня против моего мужа. Я так больше не могу. Это мой дом. И мой муж. И я выбираю его.
Тамара Игоревна задохнулась от возмущения. Она вскочила, схватила свою сумку и, бросив на них взгляд, полный ненависти, вылетела из квартиры, с силой хлопнув дверью.
Аня стояла посреди комнаты, дрожа всем телом. Потом она медленно повернулась к Кириллу и рухнула в его объятия, сотрясаясь от беззвучных рыданий. Он крепко прижал её к себе, гладя по волосам. Он ничего не говорил. Слова были не нужны. Самое страшное и самое важное было сказано.
Они не развелись. Наоборот, этот кризис сблизил их как никогда. Аня словно прозрела. Она больше не оправдывала мать. Она увидела её истинное лицо.
Тамара Игоревна не успокоилась. Она звонила родственникам, жаловалась на неблагодарную дочь и зятя-монстра. Несколько раз пыталась позвонить Ане, но та не брала трубку. Проблему с кредитом она как-то решила — видимо, заняла у кого-то другого или продала что-то с дачи.
Однажды Кирилл, вернувшись домой, увидел, что уродливого торшера в гостиной нет.
— Где он? — спросил он жену, которая готовила ужин на кухне.
— На мусорке, — просто ответила Аня, улыбнувшись ему своей прежней, солнечной улыбкой. — Ему там самое место.
Они поужинали, потом долго сидели обнявшись на диване, в пустой и светлой гостиной, которая снова стала их. Впервые за долгое время в их доме царили тишина и покой. Это была не та счастливая сказочная тишина. Это была трудная, выстраданная тишина двух взрослых людей, которые отстояли свою маленькую крепость. И они оба знали, что эта победа — окончательная. Примирения не будет. И это было к лучшему.
