Глеб всегда говорил, что его мать умерла. Я верила, пока случайный звонок не разрушил нашу идеальную жизнь. Оказалось, мой муж построил карьеру на лжи, бросив мать в глухой деревне. Я решила найти ее, чтобы поздравить с юбилеем, но даже не представляла, какую страшную семейную тайну мне предстоит раскрыть.
***
— Снова работа? Глеб, уже десять вечера! Ты обещал, что мы посмотрим фильм.
— Надюш, прости. Срочный отчет, сама понимаешь, — муж даже не поднял головы от ноутбука, бросив фразу через плечо. — Завтра. Все завтра.
Я вздохнула, поджимая губы. Наше «завтра» длилось уже полгода. С тех пор как Глеба повысили до начальника отдела, дом превратился в филиал его офиса. Я прошла на кухню, чтобы заварить чай, и услышала, как он с кем-то говорит по телефону. Голос был не деловым, а раздраженным, почти срывающимся на крик.
— Я тебе сказал, денег больше не будет! — шипел Глеб в трубку. — Хватит меня шантажировать! Оставь ее в покое! Какое тебе дело до того, что было столько лет назад?!
Я замерла у двери. С кем он так разговаривает? Про что, что было «столько лет назад»?
— Замолчи! — почти прорычал Глеб. — Если ты хоть слово пикнешь, я тебя в порошок сотру. Забудь этот номер. И дорогу в Сосновку забудь!
Сосновка… Странное название. Я тихо вернулась в комнату, сердце колотилось. Ложь. Я чувствовала ее кожей. Он бросил телефон на диван с такой силой, что тот отскочил. Прошел на кухню, налил стакан воды дрожащей рукой и залпом выпил. Он не смотрел на меня, его взгляд был стеклянным.
— Что-то случилось, Глеб? — тихо спросила я.
— Ничего, — отрезал он резче, чем следовало. — Просто… спам-звонки достали. Шантажисты какие-то.
Шантажисты. Он сам произнес это слово. В ту ночь он долго ворочался, а я слышала, как он вставал и ходил по комнате, словно загнанный зверь. Стало ясно: этот звонок вытащил на свет что-то, что он прятал очень-очень глубоко.
Ночью, когда он уснул, я пробралась в его кабинет. Что я искала, я и сама не знала. Рука сама потянулась к старой картонной коробке на антресолях, где он хранил свои детские вещи. Внутри, под стопкой грамот за школьные олимпиады, лежал пожелтевший конверт.
В нем была фотография: молодой Глеб, лет семнадцати, обнимает худенькую темноволосую женщину. На обороте корявым почерком: «Валюша и Глебушка. Проводы в город. Август 1998 г.». Валюша… Валентина. Так звали его «погибшую» мать. А под фото лежал маленький листок, вырванный из блокнота: «Сынок, помни, что бы ни случилось, я всегда тебя жду. Твой дом здесь, в Сосновке, на Лесной, 12.»
Август. Сейчас был август. Годовщина его отъезда. И именно сейчас кто-то начал его шантажировать, напоминая о прошлом. Все совпало.
***
Утром я смотрела на мужа другими глазами. Вот он, мой любимый, успешный, заботливый Глеб, пьет кофе и рассуждает о планах на выходные. А в голове у меня стучало: «Сосновка. Лесная, 12. Валюша».
— Глеб, скажи, а мы никогда не ездили на могилу к твоей маме? — спросила я как можно небрежнее, помешивая ложкой в пустой чашке.
Он замер, и его лицо на секунду стало жестким, чужим.
— К чему это? Я же говорил, ее похоронили в закрытом городке, где мы жили. Туда не попасть. Да и что там делать? Прошло столько лет.
— Просто подумала… — я отвела взгляд. Его реакция сказала мне больше, чем любые слова. Он врал. Нагло, глядя в глаза.
Решение пришло само. Я не буду устраивать скандал. Я не дам ему возможности снова обмануть меня, выкрутиться. Я поеду туда сама.
Днем, когда он уехал на работу, я начала действовать. «Сосновка, Тверская область» — навигатор выдал крошечную точку на карте, в четырех часах езды от Москвы. Никаких отелей, никакой цивилизации. Просто деревня посреди леса.
Я собрала небольшую сумку: джинсы, свитер, кроссовки. Взяла наличные. На кухонном столе оставила короткую записку: «Уехала на пару дней. Не ищи». Села в свою старенькую «Киа» и выехала из города.
Дорога была долгой. Сначала скоростное шоссе, потом узкая лента асфальта, которая в итоге превратилась в разбитую грунтовку. Вокруг стеной стоял лес. Мне было страшно и одиноко, но мысль о том, что я приближаюсь к разгадке, придавала сил. Что я скажу ей, этой женщине? «Здравствуйте, я жена вашего сына, который вас бросил и всем врет, что вы умерли»? Бред.
К вечеру я въехала в Сосновку. Несколько покосившихся домиков, заросший пруд, тишина, нарушаемая только лаем собак. Улица Лесная нашлась сразу. Дом номер двенадцать выглядел на удивление ухоженным: новый забор, свежевыкрашенные наличники, герань на окнах. Я заглушила мотор и несколько минут просто сидела, не решаясь выйти.
***
Собравшись с духом, я вышла из машины и подошла к калитке. Во дворе, склонившись над клумбой с флоксами, стояла женщина. Невысокая, худая, с коротко стриженными седыми волосами. Она обернулась на скрип, и я увидела то самое лицо с фотографии. Только постаревшее, изрезанное морщинами, но с теми же пронзительными темными глазами.
— Вы кого-то ищете, девушка? — ее голос был спокойным, но настороженным.
— Здравствуйте. Я… я заблудилась, — выпалила я первое, что пришло в голову. — Ехала к подруге в соседнюю деревню, навигатор сломался. Можно у вас воды попросить?
Она окинула меня внимательным взглядом, задержавшись на моих чистых городских кроссовках и машине.
— Заблудилась, значит? — в ее голосе послышалась усмешка. — Ну, проходи, раз так. Напою водой, горемычную.
Внутри дом был таким же аккуратным, как и снаружи. Пахло травами и печкой. На столе стояла ваза с полевыми цветами. Хозяйка налила мне воды из колодца в граненый стакан.
— Меня Надежда зовут, — представилась я.
— Валентина Петровна, — кивнула она. — Так куда ехала-то, Надежда? В какие края?
— В Красный Бор, — соврала я, вспомнив название соседней деревни на карте.
— Тогда тебе в другую сторону надо было сворачивать, километров десять назад, — она смотрела на меня в упор, и мне казалось, что она видит меня насквозь. — Отдохни немного, а потом покажу дорогу.
Я не знала, что делать дальше. Мой план был идиотским. Я сидела за столом в доме у своей свекрови, которая не знала, кто я, и делала вид, что я случайная туристка.
— А вы тут одна живете? — спросила я, чтобы нарушить молчание.
— Одна, — коротко ответила она. — Дети выросли, разъехались. У них своя жизнь.
«Дети? — пронеслось у меня в голове. — Значит, у Глеба есть еще брат или сестра?»
— Тяжело, наверное, одной в такой глуши? — не унималась я.
— Кому как, — пожала плечами Валентина Петровна. — Мне здесь хорошо. Тихо. Люди чужие не шастают.
Последняя фраза прозвучала явным намеком. Она давала понять, что мое присутствие здесь нежелательно. Я допила воду и поднялась. Нужно было уходить и придумывать новый план.
***
Я решила не уезжать из деревни. Сняла комнату у сварливой старухи бабы Шуры, чей дом стоял на другом конце улицы. Представилась художницей, ищущей вдохновение в деревенских пейзажах. Баба Шура за скромную плату пустила меня и пообещала кормить «картошкой с огорода».
Следующий день я провела, «рисуя» на берегу пруда и пытаясь разговорить местных. Люди здесь были нелюдимыми. На мои вопросы о Валентине Петровне отвечали односложно: «травница она», «человек уважаемый», «прошлое свое не любит вспоминать».
Только продавщица в автолавке, разбитная тетка по имени Клава, оказалась более словоохотливой.
— Петровна-то? Ох, девка, судьба у нее тяжелая, — понизила она голос, протягивая мне батон хлеба. — Мужик ее, Егор, лет двадцать пять назад сгинул. Говорят, с деньгами колхозными сбежал, большой скандал был. А она осталась, сына одна поднимала.
— Сына? — ахнула я.
— Ну да, Глебку. Парень толковый вырос, умный. Сразу после школы в город уехал, в институт поступил. С тех пор тут почти и не появляется. Карьерист. Мать, говорят, бросил. Она ему всю жизнь посвятила, а он…
Клава махнула рукой. У меня внутри все похолодело. Значит, дело не только в стыде за «простое» происхождение. Дело в отце, в воровстве, в позоре, от которого Глеб бежал всю свою жизнь.
— А сейчас, в августе, она совсем сама не своя становится, — добавила Клава, понизив голос до шепота. — Ходит как в воду опущенная. Каждый год одно и то же. Сын-то ее, Глебка, как раз в августе и уехал много лет назад. Видать, все ждет его. Хоть и виду не подает. Сердце материнское, оно не камень.
Слова Клавы ударили в самую точку. Август. Годовщина его отъезда. Теперь все сходилось: и дата на фотографии, и таинственный звонок, и паника Глеба. Это не просто месяц, это время, когда старые раны начинают кровоточить.
Вечером завибрировал мой телефон. Глеб. Десять пропущенных. Я сбросила вызов. Через минуту пришло сообщение: «Надя, где ты? Я с ума схожу. Возвращайся, поговорим».
«Поговорим? — горько усмехнулась я. — О чем ты хочешь поговорить, Глеб? О том, как еще раз мне соврать?» Я выключила телефон. Обратной дороги не было. Я должна была узнать все до конца.
***
На следующий день я снова пошла к дому Валентины Петровны. На этот раз я решила действовать напрямую. Хватит игр. Когда я подошла к калитке, то увидела возле дома черный «Мерседес» Глеба. Сердце ухнуло вниз. Он нашел меня.
Дверь дома была приоткрыта, оттуда доносились крики. Это был Глеб.
— Зачем ты это делаешь? Зачем ты ей все рассказала? — кричал он. Я поняла, что речь обо мне.
— Я ей ничего не говорила, Глеб. Она сама приехала, — голос Валентины Петровны был усталым, но твердым.
— Сама? И ты поверила? Это все он! Это двоюродный братец твой ненаглядный ее подослал! Решил дожать меня!
Я вошла в дом. Глеб стоял посреди комнаты, красный, взъерошенный. Валентина Петровна сидела на стуле, сцепив руки на коленях. Они оба уставились на меня.
— Это правда, Глеб? — тихо спросила я. — Твоя мама жива. А ты мне врал. Все эти годы.
— Надя, я все объясню! — он шагнул ко мне, но я отступила. — Это не то, что ты думаешь! Ты должна уехать! Сейчас же!
— Никуда я не уеду! — мой голос зазвенел от гнева и обиды. — Я хочу знать правду! Почему ты бросил свою мать? Стыдился ее? Стыдился, что ты из деревни, а не из профессорской семьи, как ты всем рассказывал?
— Да что ты понимаешь! — сорвался он на крик. — Ты ничего не знаешь! О моем отце, об этом проклятом месте! Я сделал все, чтобы вырваться отсюда! Все! И ради тебя в том числе! Чтобы у тебя было все самое лучшее!
— Ценой лжи? Ценой предательства собственной матери? — закричала я в ответ. — Такой ценой мне ничего не нужно!
— Перестаньте! Оба! — вдруг резко сказала Валентина Петровна. Она встала, и в ее глазах была такая стальная решимость, что мы оба замолчали. — Хватит лжи. Пора рассказать все. Садись, Надежда. И ты, Глеб, тоже сядь и слушай.
***
В комнате повисла тишина. Валентина Петровна подошла к окну и несколько секунд смотрела во двор. Потом она обернулась, и ее лицо было похоже на строгую и печальную маску.
— Глеб не бросал меня, Надежда. Это я заставила его уехать. И заставила врать, — начала она ровным, безэмоциональным голосом. — Я приказала ему забыть дорогу сюда и сказать всем, что я умерла.
Я ошеломленно посмотрела на Глеба. Он сидел, опустив голову, и молчал.
— Его отец, мой муж Егор… Он не был плохим человеком. Но слабым. Когда в девяностые колхоз разваливался, все тащили кто что мог. А он был бухгалтером. Его подставили, повесили на него недостачу огромных денег. Угрожали тюрьмой. И он испугался. Сбежал. А деньги эти… он их спрятал. Не для себя. Он хотел, чтобы Глеб смог уехать, учиться, стать человеком.
Она перевела дух.
— Когда Егор исчез, на меня началось давление. И со стороны милиции, и со стороны тех, кто его подставил. Они думали, я знаю, где деньги. Я жила как на пороховой бочке. Единственное, чего я хотела — чтобы Глеб уехал подальше от этой грязи. Чтобы он начал жизнь с чистого листа, без клейма «сына вора». Я взяла с него слово, что он никогда не вернется и никому не расскажет о своей семье. Это было мое решение. Мой крест.
— Но… шантаж? Телефонный звонок? — прошептала я.
— Это мой племянник, двоюродный брат Глеба, — вздохнула Валентина. — Он единственный, кто догадывался о деньгах. Егор перед побегом оставил мне документ, старую облигацию, по которой можно было получить что-то вроде компенсации. Копейки, но племяннику и этого хватило, чтобы начать шантажировать Глеба. Он думал, что за этой бумажкой скрываются миллионы.
Глеб поднял на меня глаза. В них стояли слезы.
— Я хотел защитить тебя, Надя. От всего этого. От своего прошлого. Я был уверен, что поступаю правильно. Выполнял волю матери. А получилось… получилось, что я обманул самого близкого мне человека. Тебя. Прости меня.
Он не оправдывался. Он просто констатировал факт. И в этот момент я увидела не успешного топ-менеджера, а того самого семнадцатилетнего мальчика с фотографии, который уезжал из родного дома навсегда, увозя с собой неподъемный груз семейной тайны.
***
Мы проговорили до поздней ночи. Впервые за много лет Глеб и его мать говорили честно. О страхе, о стыде, об одиночестве. Я сидела рядом, больше не судья, а просто слушатель, и понимала, как все сложно и неоднозначно в этой жизни. Нет простого «черного» и «белого».
Валентина Петровна достала из шкатулки ту самую облигацию и отдала ее Глебу.
— Отдай ему, — сказала она. — Пусть заберет. Мне ничего не нужно. Мое главное богатство — это то, что мой сын вырос достойным человеком. А ты, — она посмотрела на меня теплыми глазами, — ты у него хорошая, Надя. Бойкая. Настоящая.
А на следующий день был ее юбилей. Мы не устраивали пышного торжества. Купили в автолавке торт, я нарвала в поле букет васильков. Мы сидели за столом втроем. И это был самый настоящий, самый честный семейный праздник в моей жизни.
Когда мы с Глебом уезжали, Валентина Петровна обняла нас обоих.
— Приезжайте, — сказала она просто. И в этом слове была целая жизнь.
Всю дорогу до Москвы мы молчали. Каждый думал о своем. Мир не перевернулся, но треснул, изменился навсегда. Я смотрела в окно на проносящиеся мимо деревья и думала о нас. О Глебе. О себе.
Он остановил машину у нашего подъезда и повернулся ко мне. Его лицо было усталым и опустошенным.
— Надя… я пойму, если ты… если ты не сможешь меня простить.
Я посмотрела на него. На своего мужа. Человека, которого, как мне казалось, я знала. А оказалось — не знала совсем. Человека, который совершил ошибку, пытаясь защитить свое право на счастье. Человека, который врал мне из любви и страха. Смогу ли я жить с этой новой правдой? Смогу ли я снова доверять ему? Я не знала ответа.
Сможет ли Надежда простить мужа и сохранить семью после раскрытия такой глубокой тайны?
