Тот вечер с самого начала не предвещал ничего хорошего. Андрей зашел в квартиру не так, как обычно — громко, с шумом, бросая ключи в блюдце и крича «Я дома!». Он открыл дверь тихо, почти неслышно. Я сразу почувствовала холодок где-то под ложечкой. Это всегда было плохим знаком.
Он прошел в гостиную, тяжело упал на диван и провел рукой по лицу. Лицо у него было серое, уставшее, но в глазах — знакомый каменный упрек, который он все чаще бросал в мою сторону.
— Ужин на плите, — тихо сказала я, откладывая книгу. — Разогреть?
Он промолчал, уставившись в одну точку на стене. В соседней комнате наша семилетняя дочь Алиса смотрела мультики. Обычно он сначала заглядывал к ней, хоть на минуту. Сегодня — нет.
— Андрей, что случилось? На работе проблемы?
Он медленно повернул голову в мою сторону. Его взгляд был пустым и тяжелым одновременно.
— Света, нам нужно серьезно поговорить.
Сердце мое сжалось. Фраза «серьезно поговорить» в его исполнении никогда не означала ничего хорошего.
— Я слушаю.
— Сегодня звонила мама, — начал он, и мой внутренний ледник стал еще больше. — С ней чуть ли не приступ случился. Давление под двести. Еле соседка откачала.
Я вздохнула. Сценарий был до боли знаком. Тамара Ивановна, моя свекровь, регулярно находила поводы для подобных звонков. Ровно в тот момент, когда у нас в семье наступало короткое затишье и появлялось подобие счастья.
— И что на этот раз? Опять из-за того, что в поликлинике талон к терапевту только на следующую неделю дали?
— Хватит! — он резко ударил ладонью по столику, отчего вздрогнула даже ваза. — Хватит твоих едких комментариев! Это моя мать! Она одна, ей тяжело! А ты… ты даже к врачу с ней сходить не хочешь.
Это была ложь, и он это знал. Я водила ее к врачам, ходила в аптеку, слушала ее бесконечные жалобы на здоровье и на жизнь. Но для него его мама всегда была жертвой, а я — бездушной невесткой.
— Андрей, мы это уже обсуждали. Твоя мама вполне самостоятельная женщина. Она может жить одна. У нее есть квартира, пенсия. Ей просто нечем заняться, и она вмешивается в нашу жизнь.
— Она не вмешивается! Она пытается помочь! — его голос сорвался на крик. — А ты этого не ценишь! Ты не ценишь ни ее, ни меня!
Он встал и прошелся по комнате, сжимая и разжимая кулаки. Я молчала, зная, что это только прелюдия. Главное было впереди.
— Так дальше продолжаться не может, — он остановился напротив меня, и его тень накрыла меня целиком. — Я принял решение.
Он сделал паузу, желая добиться максимального эффекта. Я смотрела на него, уже почти зная, что последует дальше.
— Либо моя мамуля переезжает к нам на следующей неделе, либо мы разводимся. Выбирай.
Воздух в комнате застыл. Казалось, даже мультики в комнате у Алины стихли. Эти слова повисли между нами, как приговор. Он произнес их не с горячностью, а с ледяной, выверенной жестокостью. Он был абсолютно уверен в своей правоте и в моей покорности.
Я посмотрела на этого человека, за которого вышла замуж восемь лет назад. В которого была влюблена. С которым родила дочь. И не увидела в его глазах ни капли сомнения или жалости. Только требовательный, уставший от моego «эгоизма» взгляд.
Обычно в такие моменты я начинала плакать, оправдываться, искать компромисс. Но в этот раз что-то щелкнуло внутри. Огромный, накопленный за годы унижений и безразличия замок просто сорвался с задвижки.
Я медленно поднялась с кресла, чтобы быть с ним на одном уровне. Мое сердце колотилось, но голос прозвучал на удивление спокойно и тихо.
— Хорошо, Андрей. Ты сделал свой выбор.
Он кивнул, самодовольная улыбка тронула уголки его губ. Он решил, что я сдалась. Что испугалась угрозы разводом и теперь буду послушно готовить комнату для его мамули.
Но я добавила, глядя ему прямо в глаза, в которых уже читалось торжество:
— А я уже давно всё решила.
Тишина после его ультиматума звенящая, густая. Андрей смотрел на меня с глупым, недоумевающим выражением. Он явно ждал слез, истерики, мольб. Но не этого ледяного спокойствия.
Мое «я уже давно всё решила» повисло в воздухе неразорвавшейся бомбой.
— Что… что это значит? — нахмурился он, теряя уверенность.
Но я уже повернулась и вышла из гостиной, оставив его одного в наступающих сумерках. Сердце колотилось где-то в горле, а в висках стучало. В спальне я прикрыла дверь и прислонилась к ней спиной, пытаясь отдышаться. Перед глазами поплыли картинки, как в дурном кино. Не счастливые моменты нашей жизни, а те самые, что медленно, день за днем, привели нас к сегодняшнему вечеру.
Все началось не с громких скандалов, а с мелочей. Спустя год после свадьбы.
Помню, как Тамара Ивановна впервые осталась у нас на выходные. Я с энтузиазмом готовила ужин, старалась угодить. Подала салат.
— Ой, Светочка, а ты лучок-то в салате не маринуешь? — вздохнула она, смотря на мужа. — Андрюша не любит резкий запах сырого лука. Я всегда для него вымачивала в уксусе с сахаром.
Андрей, не отрываясь от телефона, буркнул:
— Да, мама права. Ты уж запомни.
Я запомнила.
Потом была история с пирогами. Я пекла шарлотку, рецепт моей бабушки. Тамара Ивановна стояла рядом и комментировала каждый мой шаг.
— Тесто ты слишком долго месишь, оно получится жестким. А яйца нужно было комнатной температуры брать. И яблочки режешь слишком крупно, они не пропекутся.
Когда пирог был готов, Андрей съел два куска и похвалил. Но свекровь лишь покачала головой, отодвигая свою тарелку.
— Ну, съедобно. Но, Андрюша, ты же помнишь мои пироги с яблоками? Слоеные, воздушные. Таяли во рту. Этого не сравнишь.
И мой муж, взрослый тридцатилетний мужчина, с тоской в голосе ответил:
— Помню, мам. Таких больше ни у кого нет.
Я чувствовала себя неумехой на собственной кухне.
С рождением Алисы все стало только хуже. Мои методы воспитания подвергались тотальной критике. Если я пеленала дочь, значит, нужно было туже. Если не пеленала — значит, у ребенка будут кривые ноги. Грудное вскармливание она считала блажью.
— Молока у тебя мало, ребенок голодный, — твердила она, заглядывая в рот плачущей Алисе. — Надо на смесь переводить. Андрюша у меня искусственник, и ничего, здоровый вырос.
Самым тяжелым было ее умение звонить в самый неподходящий момент. Наш первый за два года отпуск без ребенка. Мы сидели в ресторане у моря, закат, тихий шум волн. И тут звонок.
— Андрюшенька, — плачущий голос в трубке, который было слышно через весь столик. — У меня голова раскалывается. Давление, наверное. Сердце колотится. Я одна, помирать буду, а помочь некому.
Мы срезали отпуск на три дня. Когда вернулись, я застала ее бодрой и здоровой, она смотрела сериал и щелкала семечки.
— О, приехали! — сказала она, даже не вставая с дивана. — А я уж думала, вас тут и нет. Хорошо отдохнули, пока я тут одна маялась?
Андрей видел все это. Но его реакция была всегда одинаковой.
— Она же мама, Света. Она старается для нас. Она одинока. Ты должна быть мудрее.
Я пыталась быть мудрее. Я сжимала зубы и молчала. Но с каждым таким эпизодом что-то внутри меня отмирало. Любовь? Уважение? Вера в то, что мы — семья?
Самым ярким стал эпизод с Алисиной болезнью. Дочке было четыре года, у нее поднялась высокая температура. Я сидела с ней сутками, не отходя, сбивала жар, поила водой. На третью ночь я сама валилась с ног. Андрей спал в гостиной, чтобы «хоть кто-то выспался». В час ночи раздался звонок. Его мама.
— Сыночек, у меня кран на кухне подтекает. Боюсь, потоп устрою. Приезжай, поменяй.
— Мам, у нас Алиса болеет, температура под сорок, Света без сил. Вызови сантехника, я тебе деньги дам.
В трубке послышались всхлипы.
— Так я же одна, как одна! Чужая мужчина в доме, я боюсь! Ты сын и не можешь для матери кран починить? Ладно, не езжай. Я как-нибудь сама, тряпкой подоткну. Умру, тогда приедешь.
Андрей встал, оделся и уехал. На три часа. Оставил меня одну с горячечным ребенком. Когда он вернулся, от него пахло чаем и свежей выпечкой.
— Ну что, поменял? — спросила я тупо, гладя горячий лоб дочери.
— Да там ничего серьезного, просто прокладка. Мама пирожков испекла, я поел. Как Алиса?
В тот момент я впервые подумала, что мы не семья. Мы — придаток к его матери.
Я — обслуживающий персонал, а наша дочь — обуза, которая мешает ему быть идеальным сыном.
Именно тогда, в ту самую ночь, глядя на спящую раскрасневшуюся дочь, я впервые подумала: «Хватит. Так жить нельзя».
Я оттолкнулась от двери спальни, глубоко вдохнула и выдохнула. В голове было ясно и холодно. Шум телевизора в гостиной стих. Андрей, наверное, все еще сидел на диване, пытаясь понять, что же произошло.
Он требовал выбора. Но он опоздал. Его выбор был сделан давно. Теперь настала моя очередь действовать.
На следующее утро я разбудила Алису, собрала ее в школу как обычно. Действовала на автомате, с улыбкой отвечая на ее утренние вопросы. Андрей уже сидел на кухне, пил кофе и смотрел в окно. Он украдкой наблюдал за мной, ожидая продолжения вчерашнего разговора. Но я молчала.
— Мам, а папа почему такой грустный? — спросила Алиса, пока я завязывала ей бант.
— Папа просто задумался, — ответила я, целуя ее в макушку. — Беги, собирай рюкзак.
Проводив дочь, я вернулась на кухню. Андрей поднял на меня взгляд.
— Ну что, ты одумалась? — спросил он, и в его голосе снова зазвучали нотки прежней уверенности. — Давай без этих глупостей. Мама переезжает в пятницу.
Я налила себе чай, села напротив и встретилась с ним взглядом.
— В пятницу я не смогу. У меня важные дела.
Он сжал кулаки, но сдержался.
— Какие еще дела? Речь идет о семье!
— Именно поэтому, — мягко сказала я. — У меня встреча с юристом. В одиннадцать.
Его лицо вытянулось от изумления. Казалось, он даже перестал дышать.
— С… с кем?
— С юристом, Андрей. Со Львовой Анастасией. Моей подругой. Ты ее помнишь.
Помнил он ее прекрасно. Настя была моей подругой со времен университета, блестящим специалистом по семейному праву. Она всегда относилась к Андрею с прохладцей, называя его «маминым солдатиком» за глаза.
Андрей резко встал, опрокинув стул.
— Ты сошла с ума! Ты хочешь подать на развод? Из-за какой-то прихоти?
— Это не прихоть, — ответила я, все так же спокойно. — Это твое условие. Ты сказал: либо мама переезжает, либо развод. Я выбираю развод. И хочу сделать это правильно, без лишних потерь.
Он смотрел на меня, не в силах вымолвить ни слова. В его глазах читался настоящий ужас. Он ожидал капитуляции, а получил объявление войны.
Час спустя я уже сидела в уютном офисе Насти. Она слушала меня, не перебивая, ее умное лицо становилось все суровее. Когда я закончила, она отложила ручку и тяжело вздохнула.
— Ну что ж, дорогая. Поздравляю с пробуждением. Жаль, конечно, что так поздно, но лучше поздно, чем никогда.
Она открыла папку с документами.
— Давай по порядку. Первое и самое главное: ни в коем случае не соглашайся на переезд свекрови. Прописка в квартире, купленной в браке, даст ей право пользования. Выписать ее будет практически невозможно, даже через суд. Это твой дом, Света.
Я кивнула, вспомнив вчерашний ультиматум.
— Андрей сказал, что она переедет в пятницу.
— Прекрасно, — улыбнулась Настя. — У нас есть три дня. Твое поведение сейчас критически важно. Никаких скандалов, никаких слез. Только холодная решимость. Ты должна тянуть время.
Она достала чистый лист и начала составлять план.
— Сначала мы подаем заявление на развод. Пока он находится в шоковом состоянии, это сработает. Квартира является вашим совместным имуществом, приобретена в браке, значит, подлежит разделу. У вас есть дочь, с тобой останется она — суд почти всегда на стороне матери.
Я слушала ее, и каждая фраза придавала мне уверенности. Это были не просто слова подруги — это была четкая юридическая стратегия.
— Нужно собрать все документы на квартиру, твои финансовые документы, свидетельство о рождении Алисы. Я подготовлю исковое заявление. И, Света, — она посмотрела на меня строго, — никаких разговоров по душам. Никаких попыток «образумить» его. Ты сделала выбор. Теперь действуй.
Я вышла от Насти с папкой документов и новым чувством — не страха, а ясности. Я наконец-то перестала быть жертвой. Я стала главным действующим лицом в своей жизни.
Вернувшись домой, я застала Андрея в гостиной. Он сидел с телефоном в руках, но разговор оборвал, едва я вошла.
Видимо, докладывал маме о ситуации.
— Ну что, насочиняла тебе твоя подружка? — бросил он с вызовом.
— Все необходимое, — ответила я, проходя в спальню. — Документы для подачи на развод.
Он вскочил и загородил мне дорогу.
— Да ты понимаешь, что ты делаешь? О какой квартире ты говоришь? Это же моя квартира!
— Нет, Андрей, — посмотрела я ему прямо в глаза. — Это наша квартира. Приобретенная в браке. Согласно статье 34 Семейного кодекса, она является совместной собственностью. И будет поделена.
Он отшатнулся, будто я ударила его. Эти юридические термины прозвучали для него как приговор.
— Ты… ты с ума сошла! — прошипел он. — Я не позволю тебе забрать половину!
— Посмотрим, — сказала я и закрыла дверь спальни.
За дверью я услышала, как он что-то яростно кричит в телефон, вероятно, своей маме. Но теперь этот звук не вызывал во мне страха. Только легкую грусть и непреложную уверенность в своем решении.
Я подошла к окну и посмотрела на улицу. Впервые за долгие годы я чувствовала не тяжесть на плечах, а твердую почву под ногами. Битва только начиналась, но у меня уже был план. И я была готова бороться за себя и свою дочь.
До пятницы оставалось три дня. Три дня напряженного молчания, когда мы с Андреем пересекались в квартире, как чужие. Он пытался делать вид, что все под контролем, что мое «безрассудство» скоро закончится. Но в его глазах читалась растерянность.
В четверг вечером, когда я укладывала Алису спать, раздался звонок в дверь. Сердце мое неприятно екнуло. Я знала, кто это.
Андрей бросился открывать с неестественной радостью на лице.
— Мама! Ну наконец-то!
На пороге стояла Тамара Ивановна. Небольшая, сухонькая женщина в аккуратном пальто, с сумкой-тележкой. Ее взгляд сразу же устремился на меня, оценивающий и колючий.
— Здравствуй, Светлана, — произнесла она с сладковатой интонацией, в которой я уловила скрытое торжество.
— Здравствуйте, Тамара Ивановна, — кивнула я, оставаясь в дверях детской.
— Что ж вы меня на пороге держите? — она вошла, окинув взглядом прихожую. — Андрюша, помоги, пальто сними. Ой, какая пыль на тумбочке, — сразу же заметила она, проведя пальцем по поверхности. — Ты уж извини, Светлана, я человек прямой, люблю чистоту.
Андрей засуетился вокруг нее, как мальчишка.
— Мам, проходи, располагайся. Света, поставь чайник!
Я молча направилась на кухню. Через минуту к нам присоединилась и Тамара Ивановна. Она села на мое обычное место во главе стола.
— Ну, рассказывайте, как живете-можете? — начала она, пока я разливала чай. — Алиса где? Уже спит? Надо было меня предупредить, что я внучку не увижу.
— Она в школу завтра рано, — коротко ответила я.
— Школа — это важно, — вздохнула свекровь. — Хотя, конечно, здоровье важнее. Ты ее как-то бледненькую одела, Светлана. Не хватает ей солнышка, витаминков.
Я стиснула зубы, чувствуя, как закипаю. Но вспомнила слова Насти: «Никаких скандалов».
— С Алисой все в порядке, — сказала я спокойно.
Тамара Ивановна недовольно поджала губы и перевела взгляд на сына.
— Андрюша, а ты что-то худой. Не досыпаешь, наверное. Работаешь много, а дома тебя никто не жалеет.
— Я в порядке, мам, — он улыбнулся ей, и в его улыбке была такая незащищенность, которой я не видела много лет.
Попив чаю, Тамара Ивановна встала и, не спрашивая разрешения, направилась осматривать квартиру. Она заглянула в нашу с Андреем спальню.
— Ой, какая кровать большая. И просторно тут у вас. А я-то думала, в маленькой комнатке поселюсь. Но, пожалуй, это неразумно. Вам с Андреем можно и потесниться. А я, старый человек, в большой комнате поживу. Мне ведь и вещи мои перевозить надо, шкаф большой.
Я застыла на пороге, не веря своим ушам. Андрей смущенно переступил с ноги на ногу.
— Мам, ну мы как-нибудь решим…
— Что решим? — мягко, но настойчиво перебила она. — Я же не для себя прошу, сыночек. Для вас же лучше. Вам вдвоем в маленькой спальне уютнее будет. А я тут, в гостиной, телевизор посмотрю, когда вас нет. Вам же спокойнее, когда за мной присмотр.
Ее наглость была поразительна.
Она не просто переезжала, она с порога начинала делить территорию, назначать себя хозяйкой в нашем доме.
В этот момент из своей комнаты вышла Алиса, разбуженная голосами.
— Бабушка! — удивленно произнесла она.
— Алисонька, внученька! — свекровь распахнула объятия, но девочка нерешительно осталась на месте. — Иди ко мне, я тебе гостинцев привезла.
Алиса робко подошла. Тамара Ивановна достала из сумки пакетик с печеньем.
— На, покушай. Только это полезное, домашнее. Не то, что твоя мама покупает, одну химию.
Алиса взяла печенье и подняла на меня вопрошающий взгляд.
— Мама, бабушка теперь с нами жить будет?
Я подошла к дочери и обняла ее за плечи.
— Нет, солнышко. Бабушка просто приехала в гости. Иди спать.
Тамара Ивановна фыркнула, но промолчала. Я отвела Алису обратно в комнату, уложила и долго сидела рядом, пока она не заснула. За дверью я слышала приглушенные голсы. Свекровь что-то настойчиво говорила, а Андрей мычал в ответ.
Выйдя, я увидела, что они сидят на кухне. Тамара Ивановна пила чай, а на столе лежала распечатка — план нашей квартиры, где ее ручкой были расставлены какие-то пометки.
— Светлана, подойди-ка, — позвала она, как хозяйка. — Смотри, я тут подумала. Этот угол в гостиной можно перегородить ширмой — получится моя спальная зона. А мой шкаф мы поставим вот здесь, тумбочку — тут. Твой диван, конечно, старомодный, но куда-нибудь в угол его придвинем.
Я посмотрела на Андрея. Он избегал моего взгляда, уставившись в свою чашку.
— Тамара Ивановна, — сказала я тихо, но четко. — Никаких перестановок и переездов не будет. Вы здесь в гостях. И останетесь в гостях.
Наступила мертвая тишина. Свекровь медленно подняла на меня глаза. В них не было ни капли доброжелательности, только холодная сталь.
— Милая, — произнесла она с опасной мягкостью. — Кажется, ты не поняла ситуацию. Решение принято. Андрей со мной согласен.
Я перевела взгляд на мужа. Он наконец поднял голову. Его лицо было бледным.
— Мама права, Света. Мы уже все обсудили.
В тот момент я окончательно поняла — это не его мама разрушает нашу семью. Это он сам позволяет ей это делать. И спасать здесь уже нечего.
— Нет, — сказала я, глядя прямо на него. — Вы можете обсуждать что угодно. Но это мой дом. И я не согласна.
Развернувшись, я ушла в спальню. На этот раз мне было не грустно. Мне было ясно. Завтра наступит пятница. И для каждого из нас она будет означать что-то свое. Для них — долгожданный переезд. Для меня — начало конца.
Та ночь стала самой долгой в моей жизни. Я лежала рядом с Андреем, отвернувшись к стене, и чувствовала, как он ворочается. Он пытался начать разговор несколько раз, но я притворялась спящей. Слова были бессмысленны. Все уже было сказано.
Утром, проводив Алису в школу, я вернулась в квартиру, зная, что меня ждет. Тамара Ивановна уже хозяйничала на кухне. Она перемыла всю посуду, которую я оставила в сушке, с явным намеком на мое несовершенство, и теперь готовила завтрак для сына.
— А ты что же, на работу не идешь? — удивленно подняла брови свекровь, когда я прошла на кухню.
— У меня сегодня выходной, — ответила я, наливая себе кофе. — И нам нужно кое-что обсудить.
Андрей вошел, помятый и мрачный. Он избегал моего взгляда.
— Обсудить? — фыркнула Тамара Ивановна, ставя перед ним тарелку с яичницей. — Какие могут быть разговоры, когда все решено? Сегодня после работы мы с тобой, сынок, поедем ко мне, начнем собирать вещи.
Я сделала глоток кофе, чувствуя, как дрожат мои руки. Пора.
— Андрей, я хочу поговорить с тобой наедине.
— Что за секреты? — вмешалась свекровь. — Я же семья. Можете при мне говорить.
— Это не ваше дело, Тамара Ивановна, — мягко, но недвусмысленно сказала я.
Андрей вздохнул и встал.
— Мам, дай нам минутку.
— Как знаешь, — обиженно надула губы свекровь и демонстративно вышла из кухни, громко хлопнув дверью.
Мы остались одни. Андрей смотрел в окно.
— Ну? Говори. Если хочешь извиниться, я готов выслушать.
Его тон снова стал снисходительным. Он уже переключился в режим «великодушного прощения».
— Мне не за что извиняться, — сказала я. — Я хочу забрать свои документы.
Паспорт, свидетельство о рождении, диплом. Они лежат у нас в шкафу, в коробке.
Он нахмурился.
— Зачем тебе?
— Они мне нужны. Просто дай мне их забрать.
Пожав плечами, он вышел из кухни. Я последовала за ним. Мы прошли в спальню. Андрей открыл дверцу шкафа и потянулся к верхней полке, где стояла та самая картонная коробка с моими личными вещами. И тут его лицо изменилось.
— А… где она? — растерянно пробормотал он.
Холодная уверенность наполнила меня. Я знала.
— Не знаю. Вчера еще была на месте.
Мы вышли из спальни. Тамара Ивановна сидела в гостиной и с невинным видом смотрела телевизор.
— Мам, — обратился к ней Андрей. — Ты не видела коробку со стола, с верхней полки в шкафу?
— А, эту? — она беззаботно махнула рукой. — Я вчера, пока ты на кухне был, немного порядок навела. Сложила все в ящик комода. А то пылилось там.
Я подошла к комоду и открыла указанный ящик. Моя коробка лежала там, но крышка была сдвинута. Сверху лежала папка с моими старыми университетскими работами, а под ней… я сердцем упала. Лежала тонкая тетрадь в синем переплете. Мой дневник. Тот самый, который я вела в первые годы замужества, куда выплескивала всю свою боль, разочарование и слезы.
Я медленно взяла его в руки.
— А это что такое? — с наигранным любопытством спросила Тамара Ивановна. — Ты, Светлана, что, стишки пишешь? Или секретики какие записываешь?
Я подняла на нее взгляд. Ее глаза блестели от злорадства. Она все прочитала. Она знала.
— Ты брала мой дневник, — сказала я негромко. Это был не вопрос.
— Ну, брала, — с вызовом ответила она. — Лежал без дела. Я думала, может, там рецепты какие. А там… ой, Светлана, — она качнула головой с притворной жалостью, — какие же ты глупости писала. Про нас с сыном. Про то, как ты несчастна. Такую желчь изливала. Нехорошо. Не по-семейному.
Андрей смотрел то на меня, то на мать, пытаясь понять.
— Что за дневник?
— Спроси у своей матери, — сказала я, все еще не отпуская тетрадь. — Она, кажется, изучила его вдоль и поперек.
— Андрюша, я просто случайно открыла, — залепетала свекровь, но в ее голосе не было раскаяния. — И прочитала пару строк. Такую гадость про тебя пишет! Что ты «маминкин сыночек», что она «задыхается» в нашей семье. Что я «тиранша». Представляешь?
Я видела, как лицо Андрея багровеет. Он был унижен. Унижен тем, что его истинная сущность была так точно названа и записана на бумаге.
— Ты… ты что, правда так обо мне думаешь? — просипел он, обращаясь ко мне.
— Я думала, — поправила я его. — И все, что написано там, — чистая правда. Правда, которую твоя мама так боится услышать.
— Как ты смеешь! — закричал он внезапно, теряя над собой контроль. — Мама просто хотела помочь! А ты… ты ведешь против нас какие-то дневники! Плетешь интриги!
В этот момент что-то во мне окончательно и бесповоротно переломилось. Я смотрела на этого человека, который кричал на меня за то, что его мать вскрыла мои самые сокровенные мысли. Который видел предательство в моих словах, но не видел его в поступке своей матери.
Я больше не чувствовала ни гнева, ни обиды. Только ледяную, абсолютную пустоту.
Очень медленно, глядя ему прямо в глаза, я подняла старый дневник и надорвала обложку. Потом еще раз. И еще. Я разорвала его на мелкие клочки и бросила эти клочки в корзину для мусора.
— Зачем ты это сделала? — растерянно спросил Андрей.
— Потому что это уже не имеет значения, — мой голос прозвучал тихо и устало. — Все, что было в нем, уже случилось. И ничего не изменить.
Я повернулась, взяла с полки свою коробку с документами и пошла к выходу.
— Куда ты? — крикнул он мне вслед.
Я остановилась у двери, но не обернулась.
— Ты сделал свой выбор, Андрей. Я приняла его. Теперь все кончено.
Я вышла из квартиры, крепко прижимая к груди картонную коробку. Внутри лежали мои документы, несколько старых фотографий и ощущение полной опустошенности. Слез не было. Была только ясность, холодная и безжалостная.
Я провела этот день у Насти. Мы завершали подготовку документов для подачи в суд. Каждый пункт иска, каждая ссылка на статью закона были гвоздями в крышку гроба моих умерших отношений.
— Ты уверена? — в последний раз спросила Настя, уже распечатывая готовые бумаги.
— Я никогда не была так уверена ни в чем, — ответила я.
Вечером я вернулась домой. Мне нужно было забрать Алису и личные вещи. Я договорилась с подругой, что поживем у нее первое время.
Открыв дверь, я услышала приглушенные, но взволнованные голоса. В гостиной сидели Андрей и его мать. На столе лежали какие-то бумаги, вероятно, они тоже консультировались с юристом. При моем появлении они замолчали.
Андрей встал. Он выглядел помятым и постаревшим.
— Света, давай поговорим, — начал он, и в его голосе не было прежней уверенности, только усталость и страх. — Без адвокатов, без угроз. Как взрослые люди.
— Мы уже все сказали друг другу, Андрей.
— Нет! — он сделал шаг ко мне. — Мы не говорили! Мы ссорились! Это мама… она не хотела зла… она просто…
— Андрей, — мягко, но властно перебила его Тамара Ивановна. — Не оправдывайся. Ты мужчина. Веди себя соответственно.
Ее слова будто вернули его в реальность. Он выпрямился, пытаясь собрать остатки достоинства.
— Я не позволю тебе забрать у меня половину имущества! Эта квартира… я в нее вложил все!
— Мы оба вложили, — спокойно ответила я. — И деньгами, и годами жизни. Согласно статье 34 Семейного кодекса, все, что было нажито в браке, является нашей с тобой совместной собственностью. И будет разделено поровну.
Он смотрел на меня с ненавистью.
— Ты все просчитала, да? Сидела и копила злобу, а теперь решила обобрать?
— Я не копила злобу, Андрей. Я просто проснулась. Ты сам поставил меня перед выбором. Я его сделала.
Я прошла мимо него в комнату к Алисе. Дочка сидела на кровати и тихо плакала.
— Мама, вы с папой правда больше не будете жить вместе?
Я присела перед ней, беря ее маленькие ручки в свои.
— Да, солнышко. Но это не значит, что мы перестали тебя любить. Папа будет приходить в гости, ты будешь с ним видеться. А пока мы с тобой поедем в гости к тете Ире. Это будет как маленькое приключение.
Пока я собирала наши чемоданы, Андрей не отходил от двери. Он молча наблюдал, как я кладу наши с дочкой вещи. Его лицо было искажено обидой и непониманием.
— И как ты собираешься жить? — бросил он вдруг. — Работы у тебя нет, денег нет. Подумала об этом?
— Я подумала обо всем, — ответила я, не останавливаясь. — У меня есть образование. Я найду работу. А пока у меня есть моя дочь и моя жизнь. Этого достаточно.
Тамара Ивановна появилась за его спиной.
— Брось, сынок. Не унижайся. Если она хочет уйти — пусть уходит. Мы и без нее справимся. У тебя есть я.
Я закрыла последний чемодан и выпрямилась.
— Андрей, завтра в десять утра мы подаем документы в суд. Копия иска будет направлена тебе почтой. До слушания я буду жить с Алисой по этому адресу.
Я протянула ему листок с адресом моей подруги. Он не взял. Листок упал на пол.
— И какую же ты хочешь долю? — с горькой усмешкой спросил он.
— Ровно половину. Все, что положено мне по закону. И алименты на содержание дочери.
— Деньги! — фыркнула Тамара Ивановна. — Всегда все упирается в деньги.
Я в последний раз окинула взглядом комнату, нашу с Андреем спальню, где когда-то мы были счастливы. Где рождались планы и мечты. Теперь это было просто помещение с мебелью.
— Нет, — тихо сказала я, глядя на свекровь. — Упирается в уважение. В личные границы. В право на собственное счастье. А деньги… деньги просто делают этот разговор предметным.
Я взяла Алису за руку и потянула к выходу наши чемоданы. Андрей не двигался с места. Он стоял посреди гостиной, побежденный и жалкий.
— Прощай, Андрей.
Я вышла в подъезд, и дверь захлопнулась за нами с глухим стуком. Этот звук поставил точку. Не в ссоре, не в скандале, а в тишине. Такой же холодной и безразличной, как и мое сердце в тот вечер. Первые недели на квартире у подруги Иры пролетели в сумасшедшем ритме. Нужно было устроить Алису в новую школу, найти работу и вести судебные тяжбы. Каждый день был битвой, но впервые за долгие годы я сражалась за себя, а не против ветряных мельниц.Алиса первое время плакала по ночам и спрашивала про папу. Я звонила Андрею, передавала трубку дочери, слышала его скупые, неловкие ответы. Он не звонил сам. Видимо, гордость или указания сверху не позволяли.
Через месяц после моего ухода состоялось первое судебное заседание. Андрей пришел с адвокатом — немолодым человеком с надменным взглядом. Сам он выглядел потрепанным, под глазами были синяки. Тамара Ивановна сидела в коридоре, всем своим видом демонстрируя мученичество. Их стратегия была простой — представить меня истеричной, неблагодарной женой, которая бросает семью в трудную минуту. Их адвокат настаивал, что я имею право лишь на небольшую денежную компенсацию, так как «не вносила значительного вклада в семейный бюджет».
Тогда слово взяла Настя. Она была холодна и блестяща. Она предоставила суду все документы, подтверждающие мой вклад в семейный бюджет до рождения ребенка, показания коллег о моей карьере, которую я оставила ради семьи. Она представила распечатки телефонных звонков Тамары Ивановны, которые красноречиво свидетельствовали о систематическом вмешательстве в нашу семейную жизнь.
— Суд должен учитывать, — четко говорила Настя, — что инициатором распада семьи стал именно супруг, поставив ультиматум о совместном проживании с его матерью против воли моей доверительницы. Это является прямым нарушением принципов уважения и равенства в браке.
Судья, женщина лет пятидесяти, внимательно слушала и делала пометки. Я видела, как Андрей нервно ерзает, а его адвокат хмурится.
После заседания, в коридоре, Тамара Ивановна не выдержала. Она бросилась ко мне, забыв о приличиях.
— Довольна? Устраиваешь цирк! Выставляешь нас монстрами! А сама что? Сбежала от трудностей!
Я молча собирала бумаги в папку. Но Андрей неожиданно остановил ее.
— Мама, хватит. Все уже решено.
В его голосе прозвучала такая усталость и безнадежность, что я впервые за все время почувствовала к нему не злость, а жалость. Он был сломлен.
— Как решено? — вспыхнула свекровь. — Ничего не решено! Мы будем бороться! Мы не отдадим этой аферистке ни копейки!
— Мама, — его голос сорвался. — Замолчи. Пожалуйста.
Она отшатнулась, словно он ударил ее. В ее глазах отразился настоящий ужас. Она теряла контроль над сыном.
Суд вынес предварительное определение о разделе счетов и назначил психолого-педагогическую экспертизу для определения порядка общения с ребенком. Это была наша первая победа.
Финальное заседание состоялось через два месяца. За это время я нашла работу удаленным менеджером и сняла небольшую двухкомнатную квартиру. Наша с Алисой жизнь понемногу налаживалась.
Суд постановил разделить совместно нажитое имущество поровну. Квартира подлежала продаже, а вырученные средства — разделу. Андрею было назначено выплачивать алименты на содержание дочери. Суд определил порядок общения: каждые вторые выходные месяца и часть каникул.
Когда судья зачитала решение, Андрей сидел, опустив голову, и не смотрел в мою сторону. Все было кончено.
Через неделю я пришла в нашу — теперь уже бывшую — квартиру, чтобы забрать оставшиеся вещи. Дверь мне открыл Андрей. За его спиной я увидела полупустые комнаты. Ящики, сложенные в углу вещи.
— Продаешь? — тихо спросила я.
— Да, — он не смотрел на меня. — Мама… мама переехала обратно к себе. Говорит, что не может жить в таком стрессовом месте.
Я кивнула. Ирония судьбы была очевидна. Она добилась развала нашей семьи, но не получила желанного места под солнцем в нашей квартире. Я прошла в комнату, забрала последние коробки с книгами и детскими рисунками Алисы. На выходе я остановилась.
— Андрей…
Он поднял на меня взгляд. В его глазах не было ненависти. Только глубокая, всепоглощающая усталость.
— Я не хотела такого конца, — сказала я искренне.
Он молчал несколько секунд, глядя в пол.
— Я знаю, — наконец выдохнул он. — Просто… я не знал, как быть между двух огней. Я пытался угодить всем.
— Иногда, пытаясь угодить всем, ты предаешь тех, кто действительно тебя любит, — мягко сказала я.
Он кивнул, и в этом кивке было признание. Я вышла в подъезд, и дверь закрылась за мной. На этот раз навсегда.Спускаясь по лестнице, я услышала из-за двери приглушенный, но яростный крик Тамары Ивановны:
— И что ты теперь наделал, дурак?! Остался без семьи, без денег! Доволен?
Я не слышала его ответа. И уже не хотела. Эта глава моей жизни была перевернута. Впереди, я знала, было нелегко. Но это была моя жизнь. И только я теперь была ее хозяйкой.
Прошло полгода. Мы с Алисой обживались в нашей новой, пусть и маленькой, двухкомнатной квартире. Она была в старом районе, с видом на детский сад и сквер, но для нас она стала крепостью. Нашим местом силы.
Первое время было страшновато. Я боялась оставаться одна по вечерам, прислушивалась к каждому шороху. Но постепенно страх ушел, сменившись чувством глубокого, непривычного спокойствия.
Алиса сначала часто спрашивала про папу. Потом реже. Андрей забирал ее по выходным, как и было установлено судом. Их встречи проходили натянуто, но без скандалов. Он водил ее в кино, в кафе, покупал игрушки, пытаясь компенсировать вину подарками. Возвращалась она обычно задумчивая и немного грустная.
Однажды вечером, когда мы с ней раскрашивали большую картинку с единорогами, она подняла на меня свои серьезные глаза.
— Мам, а мы с тобой теперь одни?
Я отложила фломастер и обняла ее.
— Мы не одни, солнышко. Мы — вместе. Мы — команда. А папа теперь живет отдельно, но он тебя любит.
— А бабушка Тома? — она редко называла Тамару Ивановну бабушкой, обычно по имени-отчеству, как слышала от меня.
— Бабушка Тома тоже живет отдельно.
— А хорошо, что она не с нами? — шепотом спросила Алиса. — Она всегда ругала мои рисунки. Говорила, что я криво раскрашиваю.
Мое сердце сжалось. Я и не знала об этом.
— Твои рисунки самые красивые на свете. И раскрашиваешь ты лучше всех. Просто бабушка Тома… она не умеет радоваться за других. Это ее проблема, а не твоя.
Алиса кивнула, словто поняла что-то очень важное, и с новым усердием принялась за раскрашивание.
Я устроилась на постоянную работу в небольшую фирму. Зарплата была скромной, но хватало на жизнь, особенно с алиментами. Я снова начала чувствовать себя специалистом, а не только матерью и женой. Коллеги относились ко мне с уважением, ценили мою ответственность.
Как-то раз я встретила в супермаркете нашу общую с Андреем знакомую. Она с любопытством посмотрела на меня, на мою тележку, и я поняла — она ищет следы несчастья, разрухи, распада. Но не нашла. Я была спокойна. Ухожена. У меня был прямой взгляд и легкая улыбка.
— Света, как ты? — участливо спросила она. — Я слышала… ты так мужественно все переносишь.
— Я не переношу, Ира, — поправила я ее. — Я живу. И у меня все хорошо. Лучше, чем было.
Она не нашлась что ответить.
Самым трудным было научиться принимать решения самостоятельно. Не оглядываться на мнение Андрея, не бояться осуждения свекрови. Сначала я звонила подругам, советовалась по каждому пустяку — какую плиту купить, в какой кружок записать Алису. Потом поняла, что могу доверять себе. Свое чутье не подводило меня.
Однажды в субботу Андрей привез Алису после их встречи и задержался у порога. Он выглядел лучше, чем в последний раз, когда я его видела. Похудел, помолодел даже.
— Как дела? — спросил он, переминаясь с ноги на ногу.
— Хорошо. У Алисы завтра утренник в саду. Ты придешь?
— Конечно, — он кивнул. Помолчал. — Света… я… я продал ту квартиру.
— Я знаю. Риелтор звонила мне для согласования.
— Да… — он посмотрел куда-то мимо меня, в стену. — Мама… она сейчас живет одна. Я снимаю студию недалеко отсюда. Чтобы ближе к Алисе.
Я кивнула. Мне было нечего ему сказать. Ни злорадства, ни жалости. Просто констатация факта.
— Ну ладно… я пойду, — он повернулся к выходу, но на пороге обернулся. — Знаешь… здесь пахнет по-другому. Уютом каким-то. Спокойствием.
— Да, — согласилась я. — Здесь пахнет нами. Мной и Алисой.
Он еще раз кивнул и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Вечером, уложив дочь, я вышла на балкон с чашкой чая. Был тихий майский вечер, в сквере под балконами гуляли пары, слышался смех детей. Я смотрела на этот мир и не чувствовала себя его посторонним наблюдателем. Я была его частью..Да, было страшно начинать все с нуля. Были ночи, когда я плакала в подушку от усталости и одиночества. Были счета, которые едва удавалось оплатить. Но не было того едкого, разъедающего душу чувства, что ты не принадлежишь себе. Что твоя жизнь — это чья-то чужая воля.Я зашла в комнату, поправила на спящей Алисе одеяло и поцеловала ее в щеку. Она сладко вздохнула во сне.
— Спокойной ночи, моя радость, — прошептала я. — Все будет хорошо. Потому что теперь у нас есть мы. И этого достаточно.
Я вернулась на балкон. В небе зажигались первые звезды. Где-то там, в другой части города, маячила одинокая тень моей бывшей свекрови и, возможно, так же одиноко смотрел в окно мой бывший муж. Но это были уже не мои заботы. Их битвы остались в прошлом. Иногда, чтобы сохранить свою семью, нужно уйти из чужой. Чтобы дать себе и своему ребенку шанс на настоящую, свободную жизнь. Без ультиматумов. Без тирании под маской заботы. Просто жизнь. Со всеми ее трудностями и радостями. Моя жизнь.
