Когда бабушка умерла, я плакал не от горя, а от облегчения.
Не потому что не любил её — любил. Но последние месяцы её жизни были тяжёлыми: рак, боль, одышка, тихий плач по ночам, когда она думала, что я сплю. Я ухаживал за ней один — родители «слишком заняты», а сестра «не выносит больниц». А я выносил. Я был рядом. Я читал ей стихи, грел ей ноги, давал лекарства и держал за руку, когда она просила: «Не уходи, внучек…»
И вот теперь — пустая квартира, запах лаванды и лекарств, и нотариус, сухо сообщающий: «По завещанию всё имущество, включая денежные средства в размере пяти миллионов рублей, переходит моему внуку — Игорю».
Я стоял, онемев. Пять миллионов. Для меня — сумма нереальная. Я работал в небольшой IT-компании, снимал квартиру, ездил на старом «Ладе» и даже не мечтал о таком.
А родители…
Они приехали на следующий день. Отец — в костюме, мать — с вымученной скорбью на лице и сестра. Они не спросили, как я себя чувствую. Не спросили, как прошли похороны. Они сели за кухонный стол бабушкиной квартиры и сказали:
— Эти деньги — семейные. Ты обязан поделить их поровну.
Я молчал.
— Мы воспитали тебя, — продолжила мать. — Без нас ты бы ничего не имел. А бабушка… она, конечно, любила тебя, но не думала головой. Пять миллионов — это не игрушка. Это общее достояние семьи.
— А сестра? — спросил я.
— Конечно! — воскликнул отец. — Ты же не хочешь, чтобы Анна осталась ни с чем? Она твоя сестра!
Я вспомнил, как Анна в детстве прятала мои игрушки, чтобы я нервничал. Как в школе распространяла слухи, что я «не такой, как все». Как, когда у меня диагностировали депрессию, сказала: «Ты просто слабак. Нормальные люди не валяются в постели».
Но я не стал этого говорить. Просто кивнул и сказал:
— Я подумаю.
Они уехали довольные. А я сел к окну и смотрел, как застыл дождь на стекле.
На следующее утро позвонил нотариус:
— Игорь, вы не против, если я передам вам завещание полностью? Есть ещё… приложение.
— Какое приложение?
— Личное письмо от вашей бабушки. Она просила передать его только вам, лично.
Через два часа я держал в руках конверт с надписью: *«Для Игорька, моего настоящего внука»*.
Внутри — не письмо, а дневник.
Страницы были исписанные старческим почерком, с помарками, слезами, пятнами чая. Бабушка писала почти каждый день последние два года. И всё — обо мне.
12 марта. Игорёк снова пришёл. Принёс суп. Не сказал,что у него горячка. Я видела, как он дрожал. Держался за край стола. Но улыбался. Молодец. Мой мальчик…
24 апреля. Сегодня звонила его мама. Сказала: «Мам, ты опять его жалеешь? Он сам виноват, что не устраивается нормально». Я молчала. Знаю, что Игорь работает по 12 часов, чтобы оплатить мои лекарства. А они… не звонят. Не приходят. Только когда надо что-то взять.
30 июня. Сказала Игорю, что завещаю ему всё. Он испугался: «А как же родители?» Я ответила: «Те, кто рядом в беде — и есть настоящая семья». Он заплакал. А я обняла его. Боже, храни этого мальчика…
Я читал и плакал. Плакал не от горя. От того, что кто-то, хоть один человек на свете, видел меня.
Родители позвонили через три дня.
— Ну что, решился? — спросил отец.
— Да, — ответил я. — Я решил не делиться.
Тишина. Потом — крик матери:
— Ты что, с ума сошёл?! Это наше наследство! Ты обязан!
— Нет, — сказал я тихо. — Это бабушкино наследство. А она оставила его мне.
— Ты эгоист! — взвизгнула Анна, подключившись к разговору. — Мы — семья! А ты хочешь всё присвоить?!
— Вы не были семьёй, когда бабушка умирала, — ответил я. — Где вы были, когда она просила воды ночью? Кто менял ей пелёнки? Кто слушал её, когда она боялась смерти?
— Это не имеет значения! — отрезал отец. — Кровь — это кровь!
— Кровь — да. Но семья — это выбор.
Они бросили трубку.
Через неделю они пришли в мою квартиру. Без предупреждения.
— Мы поговорим по-семейному, — сказал отец, заходя внутрь.
— Уходите, — попросил я.
— Игорь, — сказала мать, голос дрожал. — Ты что, забыл, как мы тебя растили? Кормили? Одевали?
— Да, — кивнул я. — И вы постоянно напоминали мне об этом. Как будто любовь — это долг.
— Мы требуем половину! — сорвалась мать. — Или мы подадим в суд!
— Подавайте, — ответил я. — Завещание нотариально заверено. И у меня есть дневник бабушки. Там чёрным по белому написано, почему она оставила всё мне.
Они замолчали.
— Ты угрожаешь? — спросил отец.
— Я просто говорю правду.
Анна вдруг зарыдала:
— А как же моя свадьба?! У меня же нет ничего!
Я посмотрел на неё.
— Ты получила от родителей машину, квартиру, свадебное платье за 300 тысяч… А я снимал комнату, пока ухаживал за бабушкой. Кто из нас ничего не имеет?
Она замолчала.
Суда не было.
Но они начали кампанию.
Сначала родственники: «Как ты мог?! Бабушка бы такого не хотела!» — говорили тёти и дяди, которые не пришли даже на похороны.
Потом — друзья родителей: «Молодой человек, вы жадный. Родители вас растили!»
Потом — соцсети. Анна написала пост: «Мой брат украл наследство у всей семьи. Бабушка оставила 5 млн, а он забрал всё себе. Мы ничего не просим — просто справедливости!»
Под постом — сотни комментариев: «Монстр», «Эгоист», «Ненормальный».
Я не отвечал.
Вместо этого я пошёл в банк и перевёл 2 миллиона на счёт хосписа, где бабушка провела последние недели.
А ещё миллион — в фонд помощи пожилым одиноким людям.
Остальное — оставил себе. Не для роскоши. Для свободы.
Я знал: если отдам хоть рубль — начнётся бесконечная цепь требований. «Если дал один раз — значит, можно всегда».
Прошёл месяц.
Мать вдруг позвонила. Голос — мягкий, почти материнский.
— Игорь… прости. Мы… переживали. Не подумали.
Я молчал.
— Может, встретимся? Просто… поговорим?
— Зачем? — спросил я.
— Мы скучаем по тебе.
— Вы скучаете по деньгам.
— Нет! — заплакала она. — Мы скучаем по сыну!
Я вздохнул.
— Мам… если бы вы скучали по сыну, вы бы пришли к бабушке. Хоть раз.
Она замолчала.
— Ты прав, — прошептала она. — Прости.
Я не простил. Но сказал:
— Если вдруг заболеете — я помогу. Потому что это правильно. Но не потому что вы — семья. А потому что я — человек.
Прошёл ещё месяц.
Я продал бабушкину квартиру. Купил небольшой дом за городом.
Анна вышла замуж. Взяла кредит на свадьбу. В соцсетях пишет: «Любовь дороже денег».
Родители не звонят.
Но однажды я увидел, как мать стоит у ворот моего дома. В руках — пирог.
— Можно… просто постоять? — спросила она.
— Да, — сказал я.
Она не заходила. Просто стояла. Минут десять. Потом оставила пирог у калитки и ушла.
Я не ел его. Но не выбросил.
Иногда я листаю дневник бабушки.
Последняя запись — за день до её смерти:
Игорь спит на кресле у кровати. Дышит тихо. Я знаю: он будет в порядке. Потому что у него — сердце. А сердце всегда находит путь. Даже когда его называют предателем.
Я закрываю тетрадь.
И думаю: настоящая семья — это не те, кто требует. Это те, кто остаётся.
А я остался.
И это — моя правда.
