В тот день должно было быть всё иначе. Мы с Сергеем планировали провести на даче спокойные выходные — пожарить шашлык, поковыряться в грядках и просто поваляться в гамаке. Но планы эти рассыпались в прах в одно мгновение, едва я зашла в дом.
Первым делом я, как всегда, направилась на кухню, чтобы поставить чайник. И тут мои пальцы наткнулись на него — на холодный, мокрый снаружи чайник. Я его накануне не использовала, мы приехали только сейчас. Странное, противное чувство зашевелилось где-то под ложечкой. Я открыла шкафчик, где хранила свою коллекцию чаев. Пакетик с дорогим улуном из последней поездки лежал смятый, полупустой.
— Сергей, — позвала я мужа, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Ты в прошлый раз чай заваривал?
Он вошел на кухню, оглядевшись с привычной неловкостью человека, который тут редко бывает.
— Какой чай? Нет, что ты. Мы же уехали сразу после обеда в воскресенье. А что?
— А то, что наш чайник кто-то кипятил, и мой улун кто-то пил, — сказала я, показывая на пакетик.
Сергей вздохнул, провел рукой по лицу. Этот жест я уже знала наизусть — жест усталого миротворца.
— Марин, ну может, мама заходила? Проветрить, полить цветы. Ну, чайку себе заварила. Пустяки же.
— Пустяки? — я не смогла сдержаться. — Сереж, это уже не в первый раз! Помнишь, новая пачка кофе, которую мы не успели распаковать? Она была наполовину пуста. А моя новая садовая скамейка? Откуда на ней царапины, будто по ней гвоздями скребли?
Я вышла из кухни и прошла в гостиную, он последовал за мной. Воздух в доме был спертый, пахло пылью и чужим духами. Не моими.
— Мама говорит, это кошка соседская могла, — неуверенно пробормотал Сергей.
— Какая кошка?! — я чуть не взвизгнула от возмущения. — Кошка, которая вскрывает пачки с кофе и заваривает себе улун? Это гениальная кошка!
Я подошла к стиральной машине, купленной всего пару месяцев назад. Она стояла молчаливым укором.
— А это, по-твоему, тоже кошка? Мы купили ее, поставили, пользуемся аккуратно. И через три недели она сломалась. На гарантии. Приезжает мастер и говорит: «У вас, гражданка, засор в насосе. Волосы, шерсть какой-то». У нас короткошерстный хомяк, Сергей! Откуда шерсть?
Он молчал, уставившись в пол. Я видела, ему неприятно, он не хотел в это влезать. Его мать, Людмила Петровна, жила в соседнем доме, буквально в пяти минутах ходьбы. И для Сергея она была священной коровой. Овдовела рано, двух сыновей подняла, и он, старший, чувствовал перед ней вечную вину.
— Марина, успокойся, — наконец сказал он. — Мама не вор. Она просто… немножко бесцеремонна. Ей скучно, она заходит, почувствовать себя нужной. Может, действительно полить цветы, прибраться немного… Ну, чайку попить.
— Немножко?! — во мне всё закипело. — Сергей, это мой дом! Наш дом! Я должна чувствовать здесь себя хозяйкой, а не сторожихой на складе, который постоянно кто-то обкрадывает! Я не могу расслабиться, я постоянно проверяю, на своем ли месте вещи, закрыла ли я дверь на все замки. Какие замки?! У твоей мамы, я уверена, есть запасные ключи!
Он подошел ко мне, попытался обнять, но я отстранилась. Его примиренческая позиция злила меня еще сильнее.
— Хорошо, я поговорю с ней, — пообещал он, глядя на меня умоляющими глазами. — Осторожно, тактично. Попрошу стучаться, прежде чем заходить.
— Она не заходит, Сережа, она здесь живет, когда нас нет! — выдохнула я. — И дело не только в чае. Дело в том, что здесь пахнет чужим. Мне здесь неуютно.
В тот вечер мы так и не пожарили шашлык. Сидели за столом в гнетущем молчании. Я чувствовала себя чужой в собственном доме, в крепости, стены которой предательски растворились. А Сергей видел перед собой не любящую жену, а скандалистку, которая нападает на его бедную, одинокую маму.
Позже, уже в городе, я жаловалась на всё это своей подруге Ольге по телефону.
— Да уж, свекровь у тебя — подарок, — посочувствовала она. — А ты знаешь, что сейчас многие делают? Ставят скрытые камеры. Не для слежки, а для контроля. Типа, домофоны вот эти умные. Установишь, и всё сразу станет ясно: кто, когда и зачем.
Я засмеялась, но смех вышел нервным.
— Камеру? Ну уж нет, это перебор. Как будто я в шпионском фильме.
— А ты подумай, — настаивала Ольга. — Иначе ты так и будешь срываться на Сергее, а он так и будет тебя считать параноиком. Нужны доказательства. Железные.
Я положила трубку, и ее слова засели у меня в голове, как заноза. «Доказательства. Железные». Всю следующую неделю я ходила, как во сне, постоянно возвращаясь к этой мысли. Это казалось таким радикальным, таким… недоверчивым. Но каждый раз, вспоминая мокрый чайник и смятый пакетик чая, я чувствовала, как во мне растет уверенность.
И вот вечером, сидя перед ноутбуком, я уже без всяких сомнений листала каталог интернет-магазина. Мой палец замер над картинкой. Маленькое, лаконичное устройство, замаскированное под детектор дыма. «Идеально, — подумала я. — Никто и не заметит».
Я добавила товар в корзину и щелкнула кнопку «Оформить заказ».
Посылка пришла быстрее, чем я ожидала. Маленькая картонная коробка, такая безобидная на вид. Я спрятала ее на дно сумки, словно краденую вещь, и в пятницу, когда мы с Сергеем собрались на дачу, сердце мое бешено колотилось.
Весь путь в машине я молчала, глядя в окно на мелькающие деревья. Муж включил радио, и тихая музыка заполнила салон, но она не могла заглушить голос совести, который нашептывал: «Ты переходишь черту. Это подло».
Но потом я вспоминала тот мокрый чайник, испорченную скамейку и беспомощное лицо Сергея. Нет, я должна была это сделать. Ради спокойствия. Ради доказательств.
Установка заняла всего несколько минут в воскресенье, перед самым отъездом. Сергей в это время грузил вещи в багажник.
— Я сейчас, — крикнула я ему, поднимаясь по лестнице в спальню. — Проверю, не забыли ли чего.
Я достала из сумочки небольшой пластиковый цилиндр, так похожий на настоящий датчик дыма. Мои пальцы дрожали, когда я закремила его на потолке, аккуратно защелкнув основание. Он сливался с белым покрытием, выглядел абсолютно естественно. Я подключила устройство к сети, скачала на телефон специальную программу и проверила связь. На экране появилось четкое изображение пустой комнаты. Все работало.
В этот момент снизу послышался голос Сергея:
— Марин, ты там как? Мы вроде всё загрузили!
— Иду! — сорвавшимся голосом ответила я и, сделав глубокий вдох, вышла из комнаты.
Я не сказала мужу ни слова. Мысли путались. А что, если я нарушаю какой-то закон? А если это обнаружится? Но нет, я защищаю свое имущество, свой дом. Я имею на это право.
По дороге в город Сергей, казалось, был в хорошем настроении.
— Ну вот, отлично провели выходные. Никаких ссор. Мама, кстати, сегодня мимо прошла, помахала рукой, даже не зашла. Видишь, а ты волновалась.
Я лишь кивнула, сжимая в кармане куртки телефон. «Волновалась»… Если бы он знал.
Первые два дня на работе я не могла сосредоточиться. Телефон лежал передо мной на столе, как гремучая змея, готовая ужалить в любой момент. Я то и дело брала его в руки, открывала приложение. Экран показывал пустую, залитую солнцем гостиную. Тишина и покой. Мне стало даже немного стыдно. Может, я и правда все выдумала? Может, свекровь и впрямь просто забегала на минуту, а все остальное — плод моей больной фантазии?
На третий день, во вторник, около трех часов дня, я как раз была на совещании. Телефон в сумочке вдруг завибрировал коротко и настойчиво. У меня похолодели пальцы. Это было предупреждение от приложения. «Обнаружено движение».
Я извинилась и вышла из кабинета, зайдя в пустую кухню для сотрудников. Руки дрожали так, что я с трудом разблокировала экран. Я нажала на уведомление.
Картинка загрузилась. Сердце ушло в пятки.
В моей гостиной стояла Людмила Петровна. Она что-то говорила, повернувшись к кому-то спиной к камере. Она держала в руках ключ. Мой ключ. Затем она отошла в сторону, и в объектив попали двое других людей.
Я чуть не выронила телефон.
Вслед за ней в дом вошел ее младший сын, Дима, мой деверь. Он нес несколько полных пакетов из супермаркета. Рядом с ним семенила его жена Ирина, с сумкой через плечо и с тем самым самодовольным выражением лица, которое я всегда у нее видела.
Я стояла, прислонившись к холодильнику, и не могла оторвать взгляд от экрана. Так они вот кто, «воры». Сами же родственники.
Людмила Петровна сняла куртку и повесила ее на спинку моего кресла, которое я сама привезла из поездки в Прибалтику.
— Ну, вот и дома, — четко донесся ее голос до микрофона. — Разбирайте продукты, Димулек. Сейчас чайник поставлю.
Она направилась на кухню, и через мгновение я услышала знакомый звук — шипение и бульканье воды в моем чайнике.
Я смотрела на все это, и во рту у меня пересохло. Так вот оно что. «Проветрить дом».
Я стояла в тишине служебной кухни, прикованная к экрану телефона. Картинка была четкой, звук — ясным, будто я находилась в соседней комнате. Это не было мимолетным визитом. Это был настоящий пикник на моих костях.
Дима с шумом расставил пакеты на моем журнальном столе, извлекая оттуда бутылки с напитками, пачку печенья, сыр.
— Ира, закуску сделай, — бросил он жене, разваливаясь на диване и закидывая ногу на подлокотник. — Мам, а где тут у тебя тот виски, который Серега хвалил? Припас что-то дорогое, небось.
Людмила Петровна тут же засуетилась, с видом полноправной хозяйки подойдя к буфету, где мы хранили алкоголь для особых случаев.
— Здесь, сыночек, я знаю. Он его в нижней полке держит, чтоб не на виду. Бери, не стесняйся. Брату потом скажем, что гостей угощали. Он не жадный.
У меня похолодело внутри. Они обсуждали моего мужа, моего щедрого и доверчивого Сергея, с таким панибратским презрением, что кровь ударила в голову. Дима, не долго думая, достал дорогой виски и, не найдя сразу бокалы, налил золотистую жидкость в мои любимые большие чашки для кофе.
Ира, тем временем, с интересом оглядывала комнату. Ее взгляд скользнул по полкам, по фотографиям в рамках, и задержался на дверце спальни.
— Людмил Петровна, а можно я посмотрю, какое у них тут постельное белье? Я в прошлый раз видела, Марина новое купила, шелковистое такое. Хочу посмотреть вблизи.
— Иди, иди, дочка, — благосклонно разрешила свекровь. — Наша невестка любит себя побаловать. Тебе тоже не мешает.
Ира скрылась в спальне. Я переключила вид камеры на спальную комнату, которую тоже было видно. Сердце заколотилось с новой силой. Она подошла к нашей кровати, провела рукой по шелковому пододеяльнику, а потом ее взгляд упал на мой гардероб. Не колеблясь ни секунды, она распахнула его.
Меня бросило в жар. Она принялась перебирать мои платья, кофты, блузки, снимая некоторые с вешалок и прикладывая к себе перед зеркалом. Потом она выбрала одно — нарядное платье песочного цвета, которое я надела только один раз, на юбилей к Сергею. Ира сняла свою кофту и джинсы и надела мое платье. Оно сидело на ней чуть теснее, но она крутилась перед зеркалом, принимая томные позы.
— Дима, иди сюда! — позвала она. — Сними меня на телефон. Пусть люди посмотрят, как надо отдыхать за городом.
Дима лениво подошел с чашкой виски в руке, достал телефон и начал ее фотографировать. Они смеялись, как дети, устроившие шалость в отсутствие родителей.
— Красиво? — кокетничала Ира.
—Очень. Тебе идет. Может, заберешь себе? Марина, гляди, и не вспомнит, — хмыкнул Дима.
Я смотрела на это, и у меня перехватывало дыхание. Это было уже не просто нарушение границ. Это было глумление. Они чувствовали себя здесь хозяевами, которым позволено все.
Вернувшись в гостиную, Ира продолжила дефиле, уже для свекрови. Та одобрительно кивала.
— Ой, какая ты у нас красавица! Ну точно модель. А Марина в этом платье… — она сделала небольшую паузу, — …не так сидело. Ей не идет такой фасон.
Я не выдержала и выключила звук, опустившись на стул. Мне было физически плохо. От их наглости, от этого ощущения полного бесправия. Я сидела в своем офисе, за много километров от дачи, а они там хозяйничали, примеряли мою жизнь, как чужое платье.
Потом я все же снова включила звук. Они уже сидели за столом, ели купленную ими же еду, запивая нашим виски. Разговор тек плавно и мерзко.
— Ну как, сыночек, тебе тут нравится? — спросила Людмила Петровна, обводя комнату властным взглядом.
—Нормально, — с набитым ртом ответил Дима. — У Сереги вкус есть. Жена, конечно, ему помогает, но основа-то — наша, родовая. Мы тут с тобой, мам, всю жизнь. А она пришла и сразу стала хозяйкой.
Людмила Петровна вздохнула, наливая себе еще виски.
— А что поделаешь, Димулек. Пришла чужая в нашу семью. В наше родовое гнездо. И думает, что она тут главная. Что она понимает в нашей истории? В наших традициях? Ничего. Она просто примазалась.
Слово «чужая» прозвучало так откровенно и ядовито, будто меня ударили по лицу. Все мои попытки наладить отношения, все уступки, все приготовленные для них праздничные блюда — все это разбивалось о каменную стену их уверенности в своем превосходстве.
Вдруг Ира, отодвинув свою тарелку, снова подошла к гардеробу. Но на этот раз ее взгляд упал не на одежду, а на большую картонную коробку на верхней полке. Я замерла. В той коробке хранились старые семейные фотографии, письма и несколько альбомов моей покойной матери — самые дорогие для меня вещи, не имевшие цены.
Ира сняла коробку, поставила на пол и, не проявляя особого интереса, начала ее перебирать. Она листала альбомы, бросая фотографии обратно. Потом она наткнулась на ту, где мне было лет семь, и я сидела на коленях у мамы. Ира посмотрела на нее пару секунд, пожала плечом и, держа снимок за угол, отшвырнула его назад в коробку, как ненужную бумажку.
В этот момент во мне что-то оборвалось. Слезы, которые я сдерживала, хлынули ручьем. Это было уже не про вещи. Это было про мою память, про мою любовь, про мою мать, которую она даже не знала. Это было самое настоящее, циничное надругательство.
Я вытерла слезы и снова включила звук. Мне нужно было все это слышать. Каждое слово. Каждый смешок. Я смотрела на них, на этих чужаков в моем доме, и впервые за долгое время чувствовала не растерянность и злость, а холодную, твердую решимость. Они сами, своими руками и своими словами, давали мне оружие против себя. И я была полна решимости им воспользоваться.
Они пробыли в доме еще около часа. Я не отрывалась от экрана, превратившись в немого, беспомощного зрителя собственного унижения. Они доели, выпили, Дима разлегся на диване и включил наш телевизор на полную громкость, а Ира так и не сняла мое платье.
Когда они наконец собрались уходить, Людмила Петровна окинула комнату довольным взглядом.
— Ну вот, хорошо посидели. Завтра зайдем, мусор вынесем, — сказала она, как будто делая одолжение.
Они ушли, оставив после себя грязные тарелки на столе, пустую бутылку от виски и невидимый, но едкий запах чужого присутствия. Дверь захлопнулась.
Я сидела на кухне в полной тишине, и только прерывистые всхлипы вырывались наружу. Руки все еще дрожали. Я снова включила звук на телефоне, но в доме теперь была лишь гулкая тишина. Камера показывала пустую гостиную, усеянную следами их пиршества.
Так вот что значит «проветрить дом». Вот почему мой чай всегда заканчивался. Вот откуда царапины на скамейке и сломанная машина.
Мысли путались, сменяя друг друга. Ярость. Жалость к себе. Глухое, щемящее чувство предательства. Но сильнее всего была растерянность. Что делать теперь? Позвонить Сергею? Кричать в трубку: «Я же говорила! Я все видела!»?
Я представила его лицо. Сначала недоверие. Потом попытку найти оправдание. «Мама, наверное, просто прибраться хотела, а Дима с Ирой случайно зашли… Не драматизируй, Марин».
Нет. Слов мне бы не хватило. Он бы не понял. Он бы не почувствовал ту холодную дрожь, которая пробежала по моей спине, когда Ира бросила фотографию моей мамы. Он не видел, с каким удовольствием они пили его же виски, обсуждая его же жену.
Мне нужны были не слова. Мне нужно было кино. Та самая запись, которая лежала теперь в памяти телефона.
Я перевела дух, вытерла слезы и снова открыла приложение. Теперь мои движения были точными и выверенными. Я нашла функцию архива и начала просматривать записи за прошлые недели. И нашла. Не такие развернутые сеансы, но короткие визиты. Вот Людмила Петровна одна, заваривает чай и с интересом изучает содержимое моих кухонных шкафчиков. Вот она ведет в дом Диму, и они о чем-то оживленно беседуют, но звук слишком далеко, чтобы разобрать слова. А вот и Ира, быстро забегающая «на минутку», чтобы оставить какую-то коробку.
Я начала записывать самые яркие моменты сегодняшнего дня на свой телефон. Отдельным файлом — как Ира примеряет мое платье. Отдельно — как они пьют виски. Отдельно — тот самый монолог свекрови о «чужой» в семье. И отдельно, самым маленьким, но самым болезненным файлом — как фотография моей мамы летит в коробку.
Каждый сохраненный кусок был как нож, вонзаемый в память, но я заставляла себя это делать. Я собирала оружие. Холодное, железное, неоспоримое.
Позже, дома, я попыталась вести себя как обычно, но внутри все клокотало. Сергей что-то рассказывал про работу, а я кивала, слыша лишь отдаленный гул его голоса. Я видела перед собой их самодовольные лица.
— Ты как-то не в себе, — заметил он за ужином. — Устала?
— Да, — честно ответила я. — Очень устала.
Он потянулся через стол и погладил меня по руке.
— Ничего, выспишься. В следующие выходные опять поедем на дачу, на свежий воздух.
Я посмотрела на его доброе, ничего не подозревающее лицо и почувствовала прилив странной жалости. Его мир, его вера в «дружную семью» были на грани краха. И я была тем, кто должен был обрушить его.
Лежа в постели, я не могла уснуть. Я прокручивала в голове все варианты. Устроить скандал. Показать записи сразу. Выложить все в семейный чат. Но каждый вариант казался слишком эмоциональным, слишком непродуманным. Они бы сгруппировались, объявили меня сумасшедшей, обвинили в подлоге. Свекровь зальется слезами, Дима начнет угрожать, а Сергей снова окажется посередине.
Нет. Им нужен был не скандал. Им нужен был приговор. И для этого одного эмоционального разговора было мало. Мне нужно было полное досье. Несколько записей. Неопровержимая система доказательств их систематического, наглого, циничного поведения.
Я тихо повернулась на бок и уставилась в темноту. Злость уступала место холодной, расчетливой решимости. Они думали, что играют в своей песочнице. Они не знали, что я уже начала рыть для них яму. И следующая их вечеринка в моем доме станет для них последней.
Следующие выходные наступили с ощущением тяжелого, гнетущего ожидания. Мы ехали на дачу, и молчание в машине было густым и звонким. Я смотрела в окно, мысленно репетируя свои действия. Сергей, чувствуя мое напряжение, несколько раз пытался завести легкий разговор, но, не встречая поддержки, замолкал.
Когда мы подъехали к дому, мое сердце учащенно забилось. На веранде, как я и предполагала, сидели они. Вся троица. Людмила Петровна вязала, Дима смотрел в телефон, а Ира, увидев нашу машину, томно потянулась, будто просыпаясь от сна у себя дома.
Мы вышли из машины. Воздух был свеж и прозрачен, но между нами висела невидимая стена.
— Ну, наконец-то дождались, — встретила нас свекровь, откладывая вязание. — Чайник уже кипит.
— Здравствуйте, мама, — сухо поздоровалась я, минуя объятия.
Мы вошли в дом. Я сразу же окинула взглядом гостиную. Все было чисто, прибрано. Но я-то знала, под какой маской скрывается эта чистота.
За чаем началось то, что я мысленно называла «разведкой боем». Я взяла свою чашку и сделала небольшой глоток.
— Как странно, — сказала я задумчиво, глядя на стену. — У меня тут перед отъездом был целый пакет хорошего чая. И куда-то он подевался. Буквально за неделю.
Сразу же почувствовалось, как атмосфера за столом наэлектризовалась. Людмила Петровна замерла с блюдцем в руке.
— Может, ты его сама допила и забыла? — быстро вставила Ира, сладким голоском.
— Нет, — так же спокойно ответила я. — Я его берегу. Как и кофе, который таинственным образом исчез в прошлый раз. Или вот скамейка новая… Откуда на ней царапины, будто по ней гвоздями скребли?
Дима оторвался от телефона и медленно поднял на меня глаза. В них читалось раздражение и вызов.
— Ты что, на нас намекаешь? — его голос прозвучал грубо и громко.
Сергей сразу же встрепенулся.
— Дима, успокойся. Марина просто констатирует факты.
— Какие еще факты? — вспыхнула Людмила Петровна, и ее глаза мгновенно наполнились обиженными слезами. — Я тут за домом глаз да глаз, а меня же в воровстве обвиняют! Я тебе, Сережа, как родная мать, ключи доверила, а меня так… унижают!
Она вытерла несуществующую слезу уголком салфетки.
— Мама, никто тебя не обвиняет, — заерзал на стуле Сергей, бросая на меня умоляющий взгляд.
— А кто же? — продолжил Дима, начиная разогреваться. — Твоя жена прямо говорит, что мы тут что-то воруем и портим! Да ты что! Да у меня своих денег куры не клюют! Мне твои чаи да скамейки нужны? Смешно!
— А кто сказал про воровство? — я повернулась к нему, сохраняя ледяное спокойствие. — Я просто перечислила вещи, которые пропали или испортились за последнее время. Констатирую факты. И интересуюсь, может, вы что-то видели?
— Ничего мы не видели! — фыркнула Ира. — Может, у тебя мыши завелись? Или память отваливается?
— Моя память в полном порядке, — парировала я. — А вот чувство безопасности в собственном доме — действительно начало страдать.
Свекровь разрыдалась уже по-настоящему, но в этих слезах я видела чистейшей воды спектакль.
— Сережа! — всхлипнула она. — Ты видишь? Ты видишь, как твоя жена с нами разговаривает? Она нас за воров держит! За каких-то жуликов! Мы же семья! А она… она чужая здесь, раз так к нам относится!
Слово «чужая», произнесенное вслух, прозвучало как пощечина. Сергей побледнел. Он был зажат между молотом и наковальней — рыдающей матерью и холодной, непреклонной женой. Давление на него нарастало с обеих сторон.
— Марина… — его голос дрогнул. — Может, хватит? Мама же расстроилась. Может, просто извинишься за недоразумение, и мы забудем?
Все замерли, уставившись на меня. Взгляд Димы выражал злорадное торжество. Ира еле сдерживала улыбку. Людмила Петровна смотрела на меня из-за платочка с немым упреком.
Я медленно поставила чашку на блюдце. Звонкий стук фарфора прозвучал в звенящей тишине. Я подняла голову и посмотрела прямо на мужа.
— Нет, Сергей. Я не буду извиняться. Потому что никакого недоразумения здесь нет.
И, встав из-за стола, я вышла в сад, оставив за спиной гробовое молчание.
Тот вечер мы молча просидели на разных концах дивана, будто два чужих человека, которых случайно заперли в одной комнате. Сергей не смотрел на меня, уткнувшись в телефон. Я чувствовала его обиду, его растерянность, но внутри у меня все застыло до хрустальной твердости. Их реакция лишь подтвердила мою правоту.
На следующее утро, под предлогом срочных дел в городе, я уехала с дачи одной. Сергей лишь кивнул, когда я прощалась, его лицо было каменным.
Я ехала по пустынному воскресному шоссе, и в голове у меня стучала одна и та же мысль: «Что дальше?». Эмоционального скандала было недостаточно. Мне нужен был план, основанный не на крике, а на законе.
В понедельник, в обеденный перерыв, я встретилась с Ольгой в тихом кафе. Она уже ждала меня, и по ее лицу я поняла, что дело серьезное.
— Ну, как твои похождения в стиле Джеймса Бонда? — спросила она, но шутка прозвучала напряженно.
Я не стала ничего говорить. Я просто достала телефон, открыла сохраненные видео и протянула его ей. Я наблюдала, как ее лицо постепенно меняется: от любопытства к удивлению, а потом к немому возмущению. Она смотрела, как Ира в моем платье позирует перед камерой, как Дима наливает виски, как свекровь произносит свою речь о «чужой».
— Да они… они просто… — Ольга искала слова, отодвигая телефон, будто он был горячим. — Это же какой-то беспредел! Наглость невероятная!
— Теперь ты понимаешь? — тихо сказала я, забирая телефон. — Я показала это Сергею. Он попросил меня извиниться.
Ольга несколько секунд молчала, переваривая услышанное.
— Ладно. Скандалить — бесполезно. Они все перевернут с ног на голову. Тебе нужно идти к юристу. К настоящему. У моей cousin как раз была похожая история с соседями. Я дам тебе контакты.
Через два часа я сидела в строгом кабинете напротив женщины лет пятидесяти с умными, внимательными глазами. Ее звали Алла Викторовна. Я снова, уже в третий раз, прокручивала свои унижения, но на этот раз это было проще. Я говорила, как робот, перечисляя факты.
Алла Викторовна слушала молча, лишь изредка делая пометки в блокноте. Когда я закончила, она отложила ручку.
— Давайте по порядку, — начала она спокойно. — Первое и главное: скрытая съемка в вашей собственной квартире или доме, которым вы владеете на законных основаниях, не является нарушением. Вы не нарушаете ничье право на частную жизнь, потому что эти люди находились в вашем жилище без вашего разрешения, точнее, превысили данные им полномочия. Вы имели полное право обеспечить сохранность своего имущества таким способом. Эти записи — вещественное доказательство.
От ее слов по моему телу разлилось облегчение. Я не была нарушительницей. Я была потерпевшей.
— Второе, — продолжила она. — Из того, что вы описали, можно выделить несколько составов. Во-первых, это мелкое хищение. Чай, кофе, продукты. Во-вторых, возможно, незаконное проникновение в жилище, если будет доказано, что ваша свекровь превысила свои полномочия, данные ей ключом «полить цветы». В-третьих, порча имущества — эти царапины на мебели. Пока это административные правонарушения, но при определенных обстоятельствах может дойти и до уголовных.
Она посмотрела на меня прямо.
— Что вы хотите получить в итоге? Судимость для родственников? Компенсацию за испорченную скамейку?
— Нет, — твердо ответила я. — Я хочу, чтобы это прекратилось. Навсегда. Чтобы они боялись даже подходить к моему дому. Чтобы мой муж наконец увидел правду и перестал меня в чем-то упрекать. И чтобы у меня были все козыри на руках, если они решат ответить.
Алла Викторовна кивнула.
— Разумно. Тогда вам не нужно бежать с этими записями в полицию. Пока не нужно. Вам нужно структурировать доказательства. Составьте подробный список всего украденного и испорченного с указанием стоимости. Приложите чеки, если сохранились. Смонтируйте из записей небольшой, но яркий ролик, минут на пять-семь, с самыми показательными моментами. И подготовьте официальное, в свободной форме, заявление о возмещении ущерба и обязательстве не приближаться к вашему дому. Мы его заверим.
— А если они откажутся его подписать? — спросила я.
Юрист чуть улыбнулась.
— Тогда вы спокойно сообщаете, что вашим следующим шагом будет обращение в правоохранительные органы со всеми собранными материалами. И тогда разговор пойдет уже по другому сценарию. Уверяю вас, после просмотра этих записей у них пропадет всякое желание спорить.
Я вышла из ее кабинета с совершенно другим ощущением. Страх и неуверенность уступили место четкому, выверенному плану. У меня было оружие. И теперь я знала, как и когда его применить.
Вечером я зашла в нашу пустую квартиру. Сергей еще не вернулся. Я села за компьютер, вставила флешку с записями и открыла программу для монтажа. Теперь, глядя на эти кадры, я чувствовала не боль, а холодную сосредоточенность. Я вырезала, склеивала, накладывала субтитры на самые оскорбительные фразы.
Я создавала не просто видео. Я готовила приговор. И он должен был быть оглашен на следующем семейном совете.
Суббота встретила нас пасмурным небом и тяжелым, влажным воздухом. Казалось, сама природа затаила дыхание в ожидании бури. Мы с Сергеем молча ехали на дачу, и это молчание было гуще и тяжелее, чем когда-либо. Он все еще дулся, а я копала силы для предстоящего спектакля, в котором мне предстояло сыграть главную роль.
Когда мы подъехали, они уже были там. Все трое. Сидели на веранде с таким видом, будто мы приехали в гости к ним. Людмила Петровна с холодным достоинством, Дима с вызывающей усмешкой, Ира с сладковато-пренебрежительной улыбкой.
Мы вошли в дом. Обстановка была натянутой, как струна.
— Ну что, помирились? — ехидно поинтересовался Дима, развалившись в кресле.
— Я попросила всех собраться, потому что хочу раз и навсегда положить конец этому недоразумению, — начала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Я подошла к большому телевизору в гостиной и подключила к нему свой ноутбук.
— О, кино будем смотреть? — фыркнула Ира. — Может, попкорн приготовить?
Сергей смотрел на меня с недоумением и тревогой.
— Марина, что ты задумала? Хватит уже этого театра.
— Это не театр, Сергей, — сказала я, глядя ему прямо в глаза. — Это наша с тобой жизнь. И ты сейчас увидишь ее без кулис и грима.
Я взяла пульт. На большом экране замерзло изображение пустой гостиной, снятое с верхнего ракурса. Людмила Петровна нахмурилась.
— Что это такое? Это что за шпионские штучки?
— Вы не поверили мне на слово, — сказала я, и мой голос впервые зазвучал сталью. — Вы назвали меня истеричкой. Посмотрим же правде в глаза.
Я нажала кнопку «пуск».
Экран ожил. Залитая солнцем комната. Скрип открывающейся двери. И вот они — Людмила Петровна, Дима с пакетами, Ира. Звук был чистым и ясным.
— Ну, вот и дома, — раздался голос свекрови.
Первые секунды в комнате стояла ошеломленная тишина. Они смотрели на себя, на экран, не в силах понять, что происходит. Потом, когда Дима налил виски в мои кофейные чашки, а Ира направилась в спальню, Людмила Петровна вскочила с места.
— Выключи это немедленно! Это подло! Это нарушение!
— Сидите, — холодно произнесла я, не отрывая взгляда от экрана. — Самый интересный момент как раз начинается.
На экране Ира, уже в моем платье, крутилась перед зеркалом.
— Выключи! — взревел Дима и рванулся ко мне, вырывая пульт из рук.
Но тут с места поднялся Сергей. Его лицо было бледным, а в глазах стояла такая ярость, какой я никогда раньше не видела.
— Сидеть! — его голос прорвался как удар хлыста, заставив Диму замереть на полпути. — Ни с места! Я хочу видеть все. До конца.
Это было сказано с такой неоспоримой властью, что Дима, ошеломленно хлопая глазами, отступил и грузно рухнул на диван.
А на экране уже звучал тот самый монолог.
— …Она пришла в нашу семью. В наше родовое гнездо. И думает, что она тут главная… Она просто чужая…
Сергей стоял, не двигаясь, впитывая каждое слово, каждый смешок. Он смотрел, как они обсуждали его, его жену, его дом. Как относились ко всему этому с циничным пренебрежением.
Когда Ира на экране отшвырнула фотографию, он сжал кулаки, и костяшки его пальцев побелели.
Фильм подходил к концу. Я остановила запись. В комнате повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Димы и тихими всхлипываниями Людмилы Петровны.
Все смотрели на Сергея. Он медленно повернулся к своей матери. Его взгляд был пустым и холодным.
— Так вот что значит «проветрить дом»? — тихо спросил он. — Вот почему у нас вещи пропадали? Вот почему Марина нервничала? Вы… вы просто жили здесь. Как тараканы за шкафом.
— Сыночек, я… — начала свекровь, но он резко прервал ее.
— Молчать! — он ткнул пальцем в экран. — Это вещественное доказательство. А следующий пункт — звонок в полицию. Марина, набери номер.
В комнате началась паника.
— Сережа, родной, нельзя! Мы же семья! — запричитала Людмила Петровна.
— Семья? — он горько рассмеялся. — Семья так не поступает. Вы вели себя как мародеры. И как последние хамы.
Я уже достала телефон, но не для звонка в полицию, а чтобы достать из сумки заранее подготовленные бумаги. Расписку о возмещении ущерба и обязательство не приближаться к дому. Юрист была права. После просмотра этого кино у них не осталось сил спорить.
Тишина в гостиной была оглушительной. Она повисла тяжелым, плотным покрывалом, сквозь которое пробивались лишь сдавленные всхлипывания Людмилы Петровны и тяжелое, хриплое дыхание Димы. Они сидели, сломленные, не в силах поднять глаза. Все их напускное величие и наглость растворились, оставив лишь жалкую суть.
Я молча положила на стол перед ними два листа бумаги. Текст был напечатан крупным, четким шрифтом.
— Это расписка о полном возмещении ущерба, — мой голос прозвучал ровно и негромко, но в тишине он был слышен абсолютно всем. — Я составила подробный список. Испорченная скамейка, продукты, алкоголь, моральный вред. Сумма указана. И это — обязательство не приближаться к нашему дому и земельному участку ближе чем на сто метров. Никогда.
Дима поднял на меня взгляд, в котором бушевала смесь злобы и страха.
— А если не подпишем?
— Тогда я немедленно звоню в полицию, — парировала я. — И передаю им все записи, включая ту, где вы прямо сейчас угрожающе двигаетесь на меня. Дело уже не ограничится административным протоколом. Вам это нужно?
Сергей, все еще бледный, но абсолютно спокойный, сделал шаг вперед. Он больше не был растерянным мальчиком, пытающимся угодить всем. Он был мужчиной, защищающим свой дом.
— Подписывайте, — сказал он тихо, но так, что по спине пробежали мурашки. — И уходите. Пока я могу говорить с вами спокойно.
Людмила Петровна, рыдая, что-то пробормотала о семье, о прощении.
— Мама, — Сергей посмотрел на нее, и в его глазах стояла лишь усталая печаль. — Ты сама все разрушила. Ты назвала мою жену чужой в нашем общем доме. Ты разрешила им хозяйничать здесь. Какая уж тут семья? Подписывай и уходи.
Процесс подписания занял несколько минут. Они делали это молча, сгорбившись, словно их вели на казнь. Дрожащие руки, неразборчивые подписи. Когда последняя точка была поставлена, они, не говоря ни слова, поднялись и, не глядя на нас, пошли к выходу. Дима и Ира почти вытолкали Людмилу Петровну на улицу. Дверь закрылась за ними с тихим щелчком.
Мы остались одни. Сергей медленно подошел ко мне. Он взял мои руки в свои. Его ладони были холодными.
— Прости меня, — он выдохнул, и голос его дрогнул. — Я был слепым и глупым. Я не защитил тебя. Я не защитил наш дом. Я позволял им думать, что это нормально. Я так боялся конфликта, что чуть не потерял все, что у нас есть.
Я смотрела на него, и каменная стена внутри начала таять. В его глазах я видела не жалость, не оправдание, а боль и твердое понимание.
— Наш дом теперь защищен, — тихо сказала я. — И не камерой. А нашим решением. Нашим союзом.
Он кивнул и обнял меня. Мы стояли так посреди гостиной, где несколько минут назад рухнул целый мир, и впервые за долгие месяцы в этом доме снова пахло миром. Нашим миром.
Спустя неделю я заказала новую систему видеонаблюдения. Не скрытую, а самую что ни на есть настоящую. С камерами на белых кронштейнах, с проводами и большой табличкой на калитке: «Ведется видеонаблюдение». Я не хотела больше прятаться.
В одну из следующих суббот мы с Сергеем снова приехали на дачу. Свежая деревянная планка на скамейке блестела на солнце новым лаком. Я налила себе чашку дорогого улуна из новой пачки и вышла на террасу.
Воздух был чист и прозрачен. Птицы пели в саду, и ни один посторонний звук не нарушал тишину. Я сидела в своем кресле, пила свой чай и смотрела на свой дом. Он снова был моим. Каждой его пылинкой, каждым шелестом листьев в нашем саду.
Сергей вышел ко мне, принес две тарелки с только что приготовленными бутербродами. Мы завтракали, изредка перебрасываясь словами, и это было наше обычное, ничем не омраченное утро.
Я больше не проверяла замки и не прислушивалась к шагам за дверью. Я просто жила. И это было самое дорогое, что я отвоевала в той войне. Не вещи, не деньги, а право на свое спокойствие. На свой дом. И на свою жизнь.
