Воздух в гостиной был густым и сладким, как сироп. Он вбирал в себя запахи дорогих духов, воска для полировки мебели и едва уловимый, горьковатый аромат всеобщего напряжения. Золотистый свет от массивной хрустальной люстры отражался в бокалах, в темном лакированном паркете, в глазах гостей, создавая иллюзию тепла и веселья. Иллюзию, которую так тщательно выстраивали для этого юбилея. Лидия Петровна восседала в резном дубовом кресле во главе стола, словно монарх на троне. Ее темно-бордовое платье идеально сидело на подтянутой фигуре, а взгляд, холодный и оценивающий, медленно скользил по собравшимся. Она кивала, улыбалась, принимала поздравления, но в уголках ее губ затаилась привычная властность. Анна стояла у края этого сияющего круга, прислонившись к косяку двери в столовую. Ее простое серое платье казалось инородным пятном среди роскоши. В руках она сжимала пустую фарфоровую салатницу, будто ища в ней опору. Она была тенью, тихим призраком в собственном доме. Вернее, в доме своей свекрови. Гости, проходя мимо, одаривали ее беглыми кивками, не видя, не замечая. Для них она была частью обстановки.
Ее муж, Алексей, нервно теребил запонку у манжеты, разговаривая с каким-то важным, краснощеким мужчиной. Он выглядел успешным и уверенным, но Анна знала этот жест. Так он всегда вел себя, когда его мать была рядом, — словно пятнадцатилетний подросток, ждущий выговора. Сестра Алексея, Татьяна, звонко смеялась, жестикулируя руками с длинным маникюром. Ее смех был чуть громче, чем того требовала ситуация, а взгляд то и дело скользил в сторону Анны с легкой, почти незаметной насмешкой. Внезапно Лидия Петровна подняла руку, и разговоры мгновенно стихли. В комнате воцарилась почти театральная тишина.
— Дорогие мои друзья, родные, — ее голос, бархатный и властный, заполнил собой все пространство. — Спасибо, что пришли разделить со мной этот день. Давайте выпьем за самое главное в жизни. За семью! За верность и доверие, которые, как гранит, являются основой нашего рода!
Она вознесла свой бокал с коньяком. Бриллиант на ее пальце поймал свет и ослепительно брызнул искрами. Гости дружно подхватили тост, зазвенели хрусталем. И в этот самый момент взгляд Лидии Петровны, тяжелый и пронзительный, намеренно нашел в толпе Анну. Он задержался на ней всего на секунду, но Анна прочла в нем все — и снисхождение, и глухое, застарелое презрение, и безраздельную уверенность в своем праве вот так смотреть.Пальцы Анны сами собой сжали салатницу так, что костяшки побелели. Она опустила глаза, уставившись на блик света на темном паркете. Но это была не поза покорности. Это была поза собранности перед прыжком. Внутри нее что-то замерло, выжидая своего часа. Праздник только начинался.
Тишину после тоста нарушил нарочито громкий, сладковатый голос Татьяны.
— Мамочка, это просто невероятный торт! Ты только посмотри на эти завитушки! — Она подошла к столу и, разглядывая десерт, сделала неловкое движение, будто споткнулась о ножку стула. Ее бокал с красным вином описал в воздухе зловещую дугу и выплеснулся прямо на серое платье Анны.
Алое пятно, похожее на кровавый цветок, мгновенно расползлось по ткани.
— Ой, прости, ради бога! — воскликнула Татьяна, прикрыв рот рукой. В ее глазах не было ни капли раскаяния, лишь заигрывающее притворство. — Я такая неуклюжая, все знают! Ногу подвернула на этих шпильках.
В гостиной на мгновение повисла неловкая пауза, которую тут же заполнил ледяной голос Лидии Петровны.
— Ничего страшного, — произнесла она, глядя на Анну с легкой, снисходительной улыбкой. — Не переживай так, Аннушка. Тебе к лицу скромность, а яркие пятна… это не твой стиль. Смой водой, и все пройдет. Как обычно.
Слово «как обычно» повисло в воздухе, тяжелое и многозначительное. Несколько гостей сдержанно засмеялись, подхватывая разрешенный свекровью смешок. Алексей, стоявший рядом, отвернулся к окну, делая вид, что рассматривает ночной город. Его челюсть была напряжена. Анна не шелохнулась. Она смотрела на расползающееся пятно, чувствуя, как ледяной холод разливается по телу вместо жгучего стыда. Капли вина стекали по ткани, и это ощущение влажности на коже стало ключом, который открыл дверь в прошлое. Перед ее глазами поплыли картины. Не десять лет назад, а всего пять. Она стояла на этом же самом месте, в только что купленном, скромном, но таком радостном для нее желтом платье. Лидия Петровна тогда, оценив ее взглядом, сказала ровно тем же тоном: — Желтый — цвет истеричек, милая. Он тебя старит. Лучше носи что-то спокойное. Серое, например. — И Анна послушно убрала платье в самый дальний угол шкафа. Потом всплыли другие воспоминания. Как на ее первом дне рождения в этой семье Лидия Петровна подарила ей книгу «Искусство быть женщиной» с закладкой на главе «Смирение — украшение жены». Как при гостях свекровь рассказывала «забавную» историю о том, как Анна, помогая на кухне, пересолила суп. — Но мы его, конечно, съели, — заключала она, — надо же поддерживать старания невестки. Голос Татьяны вернул ее в настоящее.
— Чего встала, как столб? Беги, промой, а то засохнет!
Анна медленно подняла глаза. Она посмотрела на Татьяну с ее притворным испугом, на Алексея, упорно глядящего в окно, на свекровь, с наслаждением пьющую коньяк. Внутри нее что-то щелкнуло. Она не чувствовала ни злости, ни обиды. Лишь абсолютную, кристальную ясность. Она сделала шаг вперед, и ее тихий, но четкий голос прозвучал громче любого крика.
— Ничего, Татьяна. Не беспокойся. Это просто пятно. Оно когда-нибудь отмоется.
Она не двинулась с места, чтобы бежать смывать вино. Она осталась стоять с этим алым клеймом на груди, встречая взгляды. Ее пальцы разжались, отпустив воображаемую опору. Впервые за много лет она не искала спасения в бегстве.
— Терпи, — прошептала она про себя, но теперь эти слова звучали не как призыв к смирению, а как команда снайперу, занявшему позицию. — Совсем немного.
Тишину, повисшую после спокойных слов Анны, нарушил резкий звонок в дверь. Все невольно вздрогнули, будто пойманные на чем-то неприличном. Алексей, воспользовавшись моментом, чтобы вырваться из неловкой ситуации, быстрыми шагами направился в прихожую. Через мгновение он вернулся в сопровождении высокого, сухопарого мужчины с седыми, подстриженными щеточками волосами и строгим, непроницаемым лицом. Это был Николай Иванович, старый друг покойного свекра, Иван Сергеевича. Человек, чье слово в определенных кругах до сих пор имело вес.
— Лидия Петровна, прошу прощения за опоздание, — его голос был низким и ровным, без подобострастия. — Неотложные дела.
— Николай Иванович, какая радость! — Лидия Петровна поднялась ему навстречу, и ее улыбка на мгновение показалась натянутой, почти искусственной. В ее глазах мелькнула тень беспокойства, которое она тут же прогнала. — Мы вас только ждали.
Она поспешила усадить гостя на почетное место рядом с собой. Общее внимание переключилось на новоприбывшего, но напряжение в воздухе не рассеялось, а лишь сгустилось, обретя нового участника. Анна, все еще стоявшая с пятном на платье, встретилась взглядом с Николаем Ивановичем. Их глаза скрестились всего на секунду. Ни единой улыбки, ни кивка. Только быстрый, почти неуловимый взгляд, в котором, однако, промелькнуло нечто важное, понятное лишь им двоим. Затем Анна так же молча отошла в тень, к буфету, делая вид, что поправляет столовые приборы. Лидия Петровна, оправившись от минутной растерянности, вновь взяла бразды правления в свои руки. Она обвела гостей властным взглядом и, задерживая его на Анне, произнесла сладким, ядовитым тоном:
— А ведь правда, гости дорогие, нам с Алексеем крупно повезло. В наше время, когда все эти женщины думают только о карьере и своих правах, мы нашли настоящую жемчужину. Наша Аннушка — золото, а не невестка. Никогда не перечит, слово лишнее не скажет. Всю себя дому и семье посвятила. Настоящая русская женщина — терпеливая, молчаливая. Вы только посмотрите, как она сегодня хлопочет, не покладая рук. И ведь ни на что не жалуется. Совесть семьи, наша тихая пристань.
Она произнесла это с таким пафосом, с такой проникновенностью, что несколько гостей одобрительно закивали. Кто-то даже вздохнул умиленно. Алексей потупил взгляд, уставившись в свою тарелку, его пальцы снова принялись теребить край скатерти. Слово «молчаливая» прозвучало как приговор. Как клеймо. Как окончательное определение всего ее существования в этих стенах. И тут случилось нечто, к чему не была готова ни Лидия Петровна, ни гости, ни даже сам Алексей. Анна медленно подняла голову. Она не просто посмотрела. Ее взгляд, всегда опущенный в пол или устремленный в пустоту, был теперь направлен прямо на свекровь. Он был спокоен, тяжел и невероятно ясен. В ее серых глазах не было ни страха, ни злобы, ни мольбы. Был лишь холодный, отточенный, как лезвие, покой. Она не произнесла ни слова. Но это молчание было оглушительным. Оно висело в воздухе, заставляя замолчать последние приглушенные разговоры. Даже Татьяна замерла с полным бокалом, не в силах отвести глаз от невестки. Лидия Петровна почувствовала эту перемену. Ее улыбка сползла с лица, как маска. В глазах вспыхнуло сначала недоумение, а затем — первая искорка настоящей, животной тревоги. Трещина в идеальном фасаде праздника стала зримой для всех.
Тишина в зале стала густой и тягучей, как смола. Все замерли, завороженные этим немым поединком между свекровью и невесткой. Даже доносившийся с кухни тихий звон посуды казался кощунственным нарушением священнодействия. Анна медленно, очень медленно отодвинула от себя высокий фужер с недопитым соком, который стоял на краю буфета. Стекло издало мягкий, но отчетливый скрежет о полированную поверхность, прозвучавший в гробовой тишине как удар гонга. Затем она сделала шаг вперед. Один. Второй. Ее движения были лишены суеты, плавны и полны необъяснимого достоинства. Алое пятно на груди будто пульсировало в такт ее шагам, отмечая ее путь к центру зала.
— Аня, — сиплым, сдавленным голосом произнес Алексей, делая шаг навстречу. — Что ты делаешь? Сядь. Прошу тебя.
Она не удостоила его даже взглядом. Ее глаза были прикованы к Лидии Петровне, которая, откинувшись на спинку кресла, смотрела на нее с нарастающим гневом и изумлением.
— Анна, может, тебе помочь? — с фальшивой заботой в голосе встряла Татьяна, но тут же замолкла под тяжелым взглядом невестки.
Анна остановилась, оказавшись ровно посередине между своим местом у буфета и почетным местом именинницы. Она выпрямила спину, и в этой простой позе вдруг проступила невидимая прежде сила. Она больше не была тенью. Она стала реальностью, с которой приходилось считаться. Она обвела взглядом гостей. Одни смотрели с испугом, другие с нескрываемым любопытством, третьи с осуждением. Николай Иванович сидел неподвижно, его руки лежали на коленях, а выражение лица оставалось невозмутимым, лишь в глубине глаз теплилась искра понимания. И тогда Анна заговорила. Ее голос был тихим, но абсолютно четким, он резал тишину, как стекло. В нем не было ни трепета, ни истерики. Была лишь холодная, выверенная правда.
— Спасибо, Лидия Петровна, — начала она, обращаясь прямо к свекрови, — за ваши… добрые слова. Вы правы. Я много лет молчала.
Она сделала небольшую паузу, давая этим словам проникнуть в сознание каждого.
— Но сегодня — ваш юбилей. Большая дата. И я подумала, что лучшего подарка, чем правда, вам не сделать. Правда — она, как хорошее вино, должна выдерживаться. И моя правда выдерживалась долго. Очень долго.
Лидия Петровна побледнела. Ее пальцы впились в резные ручки кресла.
— Что за глупости ты несешь? — попыталась она парировать, но ее голос, обычно такой властный, дрогнул и выдал слабость. — Сядь, не позорь себя и нашу семью.
— Семью? — Анна тихо, без тени улыбки, повторила это слово. — Да. Давайте как раз о семье. О нашей дружной, верной и очень… правильной семье.
Она повернулась к гостям, и ее взгляд стал отстраненным, будто она смотрела не на них, а вглубь себя, в те самые годы молчания.
— Все началось не с Алексея. И даже не с вас, Лидия Петровна. Все началось с Ивана Сергеевича. Моего свекра.
При упоминании имени покойного мужа Лидия Петровна вздрогнула, как от удара током. В зале пронесся сдержанный шепот.
— Иван Сергеевич, — продолжила Анна, и в ее голосе впервые прозвучала теплая, печальная нота, — был тихим, добрым человеком. Он видел все. И все понимал. Но он был слишком слаб, чтобы противостоять вам. Как, впрочем, и все мы.
Она снова посмотрела на Алексея, который стоял, опустив голову, и, казалось, готов был провалиться сквозь землю.
— Но сегодня я перестаю быть слабой. Сегодня я дарю вам вашу правду, Лидия Петровна. Всю. До последней капли.
Анна обвела взглядом гостей, собравшихся в звенящей тишине. Ее голос, по-прежнему ровный и ясный, завладел пространством.
— Вы все помните, как я вошла в эту семью. Молодая, глупая, влюбленная. И бедная. Очень бедная. Для вас, Лидия Петровна, это было клеймом. Первым и главным. Вы боялись, что я золотоискательница. И чтобы обезопасить своего мальчика, вы придумали первый урок доверия.
Она посмотрела на Алексея.
— Помнишь, Леша? Через месяц после свадьбы. Ты пришел ко мне с толстой пачкой бумаг. Ты сказал, что это формальность, что так делают все. Брачный договор. Ты попросил меня подписать его, не глядя. Во имя любви. А я… я поверила. Я подписала. Потом ты сказал, что мама настаивает, чтобы я не работала. Что жене директора негоже «бегать по конторам». Что мое место — здесь, в этой золотой клетке.
Лидия Петровна фыркнула, пытаясь вернуть себе контроль.
— И правильно! Мужчина должен быть главой семьи, а невестка — ее хранительницей очага! Я учила тебя правильному!
— Вы учили меня покорности, — парировала Анна. — Но это был только первый слой. Второй оказался глубже. Через год, помнишь, Алексей, твой отец подарил нам ту самую однокомнатную квартиру? Чтобы у нас было свое пространство. Наше гнездышко. Мы были так счастливы.
Она замолчала, глотая комок в горле, но тут же взяла себя в руки.
— А потом ты, Лидия Петровна, объявила, что мы должны переоформить ее. На всякий случай. Чтобы в случае чего «не делить имущество с посторонними». И Алексей, глядя мне в глаза, сказал, что так будет лучше. Для нашей же стабильности. И я… я согласилась. Я верила вам. Я думала, это и есть семья.
В зале кто-то возмущенно ахнул. Алексей закрыл лицо руками.
— Но самая главная правда, — голос Анны стал тише, но от этого еще более пронзительным, — случилась пять лет назад. Когда вы поняли, что простым унижением меня не сломать. Что я не уйду. И тогда вы решили нанести удар, который должен был добить меня окончательно. Вы решили отнять у меня мужа. Не физически, а духовно. Посеяв в его душе червя сомнения.
Лидия Петровна вскочила с кресла, ее лицо исказила гримаса ярости.
— Довольно! Я не позволю тебе поливать грязью нашу семью! Ты всегда была неблагодарной дурой!
— Молчите! — впервые за весь вечер голос Анны прорвался, громовый и властный. Все вздрогнули. — Теперь мое слово! Ваш план был гениален в своем подобии. Вы наняли человека. Красивого молодого человека. Он «случайно» познакомился со мной у метро, когда я возвращалась с курсов английского, на которые вы так косо смотрели. Он был обаятелен, настойчив. Он пытался за мной ухаживать. Я, конечно, отшила его. Но вы позаботились о том, чтобы Алексей «случайно» увидел, как этот красавец передает мне букет цветов. А потом, в день рождения Алексея, этот же человек с шикарной коробкой конфет подошел к подъезду как раз в тот момент, когда мы с мужем выходили из машины. Он сказал: «Это вам, Анна, в благодарность за приятную беседу».
В зале повисло ошеломленное молчание.
— Ты… ты лжешь, — прошептал Алексей, но в его голосе уже не было уверенности, лишь боль и ужас.
— Нет, Алексей, не лгу. Ты помнишь, как ты кричал на меня тогда? Как обвинял в измене? Как не верил ни одному моему слову? А на следующий день твоя мать, утешая тебя, сказала: «Вот видишь, сынок, я же тебя предупреждала. Все они такие. Ненадежные». И ты поверил ей. Ты поверил, что твоя жена, которая дышала тобой, могла бы предать тебя с каким-то проходимцем. Ты позволил этому червю сомнения отравить наши отношения на годы. И знаешь, что самое ужасное?
Анна смотрела прямо на него, и в ее глазах стояла бездонная печаль.
— Самое ужасное, что ты, наверное, и сейчас где-то в глубине души в это веришь. Потому что так проще. Потому что признать, что твоя мать способна на такую низость, — значит рухнуть в бездну. А ты не любишь падений. Ты предпочитаешь удобную ложь неудобной правде.
Она перевела взгляд на Лидию Петровну, которая стояла, белая как мел, дрожащими руками опираясь о стол.
— Вы хотели разрушить наш брак. Вы почти добились своего. Вы отняли у меня доверие мужа. Вы поселили в моем доме холод. Но вы не смогли отнять у меня одно. Мое достоинство. И мое молчание, которое вы так любили, было не слабостью. Оно было моим щитом. И моим оружием. Потому что я копила эту правду. Как вы копили свои деньги. И сегодня я предъявляю вам счет.
Слова Анны повисли в воздухе, тяжелые и неумолимые, как приговор. Лидия Петровна, вся дрожа от бессильной ярости, выдохнула:
—Вр… врёшь! Все врешь! Грязная, неблагодарная тварь! Алексей, выгони её! Немедленно!
Но Алексей не двигался.Он стоял, опустив голову, и смотрел на свои руки, будто впервые видя их. Анна не удостоила свекровь ответом. Вместо этого она медленно повернулась к суровому, неподвижному мужчине, сидевшему рядом с именинницей.
—Николай Иванович, — ее голос вновь обрел ледяное спокойствие. — Вы были душеприказчиком моего покойного свекра, Ивана Сергеевича. Вы храните его последнюю волю. Прошу вас, подтвердите мои слова. Иван Сергеевич знал о том, что происходит в этом доме. Не так ли?
Все взгляды устремились на Николая Ивановича. Он медленно поднялся, его движения были полны старческой, но неоспоримой значимости. Он достал из внутреннего кармана пиджака плотный конверт из пожелтевшей бумаги, запечатанный сургучной печатью.
—Лидия Петровна, Алексей, — его низкий голос прозвучал как набат. — Иван Сергеевич, мой друг, завещал мне вскрыть это завещание и огласить его содержание в случае, если в семье… — он сделал паузу, подбирая слова, — если в семье случится непоправимый разлад. Думаю, сегодняшний день полностью соответствует этому условию.
Лидия Петровна ахнула, отшатнувшись, будто от удара.
—Какое еще завещание? Какая последняя воля? Все имущество оформлено на меня! Он не мог…
—Мог, Лидия Петровна, — холодно оборвал ее Николай Иванович. Он сломал печать и развернул лист. — Иван Сергеевич был не только вашим мужем, но и владельцем кое-чего, что не входило в общий семейный капитал. Его коллекция старинных русских икон. Та, что хранилась в сейфе в его кабинете. Ту самую, что он собирал всю жизнь, тайком даже от вас.
В зале пронесся удивленный гул. Все знали о страсти Ивана Сергеевича к иконам, но никто не подозревал об их истинной ценности.
— Завещание составлено законно, заверено нотариусом, — продолжал Николай Иванович, глядя на текст. — Цитирую: «Все мое движимое имущество, а именно коллекцию икон, я завещаю не своему сыну Алексею, не своей супруге Лидии, а своей невестке, Анне…» — он посмотрел на Анну, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на уважение, — «…поскольку вижу в ней единственного честного и доброго человека в этом доме, чьи помыслы чисты, а сердце не отравлено жаждой наживы. Она любила моего сына не за имя и не за состояние, а просто так. И она хранила молчание там, где другой бы кричал, проявляя тем самым силу духа, которой лишены все остальные члены моей семьи. Пусть это наследство станет ей опорой и защитой».
Николай Иванович опустил бумагу.
—Оценочная стоимость коллекции, по заключению экспертов, составляет сумму, эквивалентную нескольким миллионам долларов.
В гостиной воцарилась абсолютная, оглушительная тишина. Было слышно, как за окном проехала машина. Лидия Петровна стояла, не двигаясь, ее лицо было маской из смятения, ярости и неверия. Ее идеальный мир, построенный на контроле и деньгах, рухнул в одно мгновение. Самое ценное, о чем она даже не подозревала, ушло к той, кого она всю жизнь считал грязной и неблагодарной. Алексей наконец поднял голову. Он смотрел на Анну, и в его глазах было не просто потрясение, а страшное, унизительное прозрение.
—Ты… ты знала? — прошептал он. — Все эти годы ты знала?
Анна встретила его взгляд.В ее глазах не было торжества. Лишь бесконечная усталость.
—Иван Сергеевич рассказал мне за неделю до своей смерти. Он попросил меня дать вам шанс. Всем вам. Он умолял меня молчать и не раскрывать завещание, пока в семье не случится настоящая беда. Он надеялся, что ваша совесть, ваша любовь ко мне… ко мне или хотя бы простая человеческая порядочность… что что-то из этого возьмет верх. Он завещал мне молчать до твоего юбилея, Лидия Петровна. Дал вам пять лет. Пять долгих лет. Но вы… вы сами привели всех нас к этой черте. Ваша жадность и ваше лицемерие не оставили вам ни единого шанса.
Она больше не смотрела на побелевшую свекровь. Она смотрела на Алексея.
—Ты спрашиваешь, знала ли я? Да, Алексей. Я знала. И я молчала. Не потому, что была слабой. А потому, что дала слово умирающему человеку, которого уважала. А ты… ты все эти годы молчал о подстроенной твоей матерью «измене». Ты выбрал удобную ложь. Такова цена твоего молчания, Алексей. И такова цена моего.
Словно по невидимому сигналу, гости начали шевелиться, кашлять, отводить глаза. Атмосфера праздника окончательно испарилась, оставив после себя тяжелый, горький осадок. Шепотом, торопливо, под любым предлогом — «поздно», «заболела голова», «неотложные дела» — они стали прощаться и расходиться, избегая смотреть в глаза Лидии Петровне. Их спешка была красноречивее любых слов. От былого величия и власти именинницы не осталось и следа. Через пятнадцать минут зал опустел. На столе догорали свечи, оплывшие грустными наплывами воска. Среди грязной посуды и недоеденных яств поблескивали осколки хрустального бокала, который кто-то уронил в суматохе. Лидия Петровна сидела в своем кресле, не двигаясь. Она смотрела в одну точку перед собой, и ее безупречно выстроенный мир лежал в руинах вокруг нее. Ее богатство, ее репутация, ее власть над сыном — все это в одночасье превратилось в пыль. Даже слез не было — лишь пустота и всепоглощающее унижение. Алексей стоял посреди зала, беспомощный и разбитый. Он выглядел постаревшим на десять лет. Он сделал шаг к Анне, которая молча наблюдала за этим финалом.
— Анна… — его голос сорвался, был хриплым и чужим. — Я… я не знал. Прости меня. Я был слеп. Слаб.
Анна посмотрела на него. Но это был не взгляд жены, не взгляд любимого человека. Это был взгляд постороннего, холодный и безразличный. В нем не было ни ненависти, ни торжества. Была лишь окончательная утрата.
— Тебе нечего меня просить, Алексей, — тихо сказала она. — Ты сделал свой выбор много лет назад. Ты выбрал ее правду. Ты выбрал удобную ложь. Ты не защитил меня тогда, и сейчас уже ничего не исправить. Прощение не вернет тех лет. Не вернет доверия.
Она повернулась и вышла из зала. Через несколько минут она вернулась с маленьким, потертым чемоданом, который уже стоял наготове в гардеробной. В нем было лишь самое необходимое. Она шла на эту войну налегке, не желая уносить с собой ничего, что напоминало бы ей об этом доме.
Николай Иванович, наблюдавший за этой сценой, кивком подозвал ее.
—Анна, все документы готовы. Завтра в десять утра у нотариуса. Все будет оформлено должным образом.
—Спасибо, Николай Иванович, — она кивнула. — До завтра.
Она направилась к выходу. Проходя мимо Алексея, она не замедлила шаг. Он протянул к ней руку, но не посмел прикоснуться.
— Куда ты? — прошептал он.
—Домой, — просто ответила Анна, не оборачиваясь.
Она открыла тяжелую входную дверь и переступила порог. Дверь с мягким щелчком закрылась за ней, поставив точку. Анна вышла на прохладный ночной воздух. Фонари освещали пустынные улицы. Она остановилась, запрокинула голову и глубоко, полной грудью, вдохнула. Впервые за долгие-долгие годы ее легкие не сковала невидимая теснота. В горле не стоял комок обиды. На душе не лежал камень унижения. Она не чувствовала радости. Не чувствовала победы. Она чувствовала лишь огромную, всезаполняющую тишину. Тишину после долгой бури. Она была свободна. Она выиграла свою войну, не опустившись до уровня своих обидчиков, не крича и не унижая. Она просто перестала молчать. И в этой тишине началась ее новая жизнь.
