— Мама, у меня ноги отваливаются! Я больше не могу!
Жанна сбросила уродливые туфли-«лодочки» из кожзаменителя — обязательная часть униформы консультанта — и с отвращением потерла гудящую ступню.
— Терпи, Жанночка. Терпи. Вся жизнь — это терпение.
Елена Михайловна, не оборачиваясь, помешивала в кастрюльке на плите нечто серое и пахнущее столовкой. Они жили теперь в крошечной «однушке» в Бирюлево, которую Жанне из милости оставил тот самый, сбежавший муж. Он просто перестал платить за нее ипотеку, и квартира должна была вот-вот уйти банку.
— Я не хочу терпеть! — взвизгнула Жанна, швыряя туфлю в стену. — Я хочу, как раньше! Я хочу в «Метрополь»! Я хочу…
— А «Метрополя» больше не будет! — рявкнула Елена Михайловна, и ее лицо, осунувшееся, потерявшее былую холеность, пошло пятнами. — Его нет! И брата твоего нет! Он спивается, Жанна! Понимаешь?! Наш Герман, наш… топ-менеджер… он теперь ящики таскает! И все из-за нее!
Жанна опустила голову и зарыдала. Грязно, зло, без слез.
— Я ее ненавижу, — прошипела она, размазывая по лицу дешевую тушь. — Она у нас всё отняла. Всё! А сама…
Елена Михайловна достала из кармана халата газету. Дешевую, рекламную, которую бросили в ящик.
— А сама, Жанночка, вот.
Она бросила газету на стол. На развороте красовалась статья. «‘Опора’ для столицы. Как бывшая медсестра Ольга Волгина создала лучшее патронажное агентство Москвы». И фотография. Ольга. В строгом, идеально сидящем костюме. Волосы уложены в элегантный пучок. Она стояла в светлом, просторном офисе, а позади нее — улыбающиеся сиделки в аккуратной униформе.
Жанна смотрела на это фото, и ее трясло.
— «Опора»… — прошипела она. — «Лучшее»… Да она… она на наши деньги это открыла! И квартиру у Германа оттяпала! Воровка!
— Вот именно, — жестко сказала Елена Михайловна. — Она — воровка. И она должна за это заплатить.
— Как, мама?! — Жанна истерично рассмеялась. — Мы ей что сделаем? Мы — нищие! У нас нет ничего!
— У нас есть ум, — глаза Елены Михайловны недобро блеснули. — Ум коренной москвички с высшим образованием. А у нее… у нее есть бизнес. А бизнес, Жанночка, очень легко сломать. Особенно такой… деликатный.
Жанна перестала плакать и посмотрела на мать.
— Что ты… что ты придумала?
— Она работает со стариками, — медленно, смакуя каждое слово, начала Елена Михайловна. — А старики — это… хрупкий материал. Они умирают. Они падают. Им… помогают упасть.
— Мама! — Жанна отшатнулась. — Ты что… Ты же не…
— Дура! — цыкнула на нее мать. — Убивать никто никого не будет. Упаси Господь. Мы сделаем изящнее. Мы сделаем так, что она сама к нам приползет. На коленях.
Елена Михайловна прищурилась. План, черный и липкий, как смола, уже созрел в ее голове.
— Мы сделаем так, что ее «лучшее агентство» обвинят… в издевательствах над беспомощным человеком.
— Как? — прошептала Жанна.
— А вот так, — свекровь схватила со стола телефон. — Я буду этим беспомощным человеком. Я — «клиент». А ты, дочка… ты будешь нашим «свидетелем».
Ольга как раз заканчивала обход.
Ее агентство «Опора» и правда стало лучшим. Но не из-за денег. А из-за принципов. Ольга нанимала не просто сиделок. Она нанимала тех, кто работал с ней в реанимации, кто знал цену жизни и запаха смерти. Она платила им вдвое больше, чем по рынку, но и требовала втрое. Ее сиделки не просто меняли памперсы — они делали массаж ЛФК, читали вслух и, самое главное, умели слушать.
Ее любимой «клиенткой» была Анна Игоревна. Бывшая прима-балерина Кировского театра, сломавшая шейку бедра и теперь навсегда прикованная к коляске. Ей было восемьдесят девять, но ее разум был острее скальпеля.
Ольга часто навещала ее сама, привозя ей гостинцы, французский сыр с плесенью и бутылку хорошего «Совиньон Блан».
— Опять балуешь, Оленька, — скрипучим, но властным голосом приветствовала ее старуха, сидевшая в идеальной позе, даже в инвалидном кресле. — Знаешь, деточка, в блокаду мы ели столярный клей. И знаешь, что я тебе скажу? Он был вкуснее, чем тот творог «0% жирности», которым меня пичкает твоя Верочка.
Ольга рассмеялась и налила им обеим по бокалу.
— Анна Игоревна, вы неисправимы.
— А зачем мне исправляться? — она отпила вина. — В моем возрасте единственное, что имеет значение — это вкус. Вкус к жизни, деточка. А у тебя он, я погляжу, появился. Помню тебя… год назад. Загнанная девчонка. А теперь — хозяйка.
— Это вы меня научили, — тихо сказала Ольга. — Вы сказали: «Держи спину, Оля ровно! Даже если тебя расстреливают, держи спину!».
— Истинная правда, — кивнула старуха. — Знаешь, в чем разница между аристократией и… ну, теми, кто просто с деньгами?
— В чем?
— Аристократ, даже когда чистит ботинки, делает это с достоинством. А нувориш, даже сидя на троне, выглядит так, будто его украл. Твоя… родня… они были ворами. Они украли жизнь твоего мужа, хотели украсть твою. А ты… ты оказалась аристократкой. Из своей… как ты говоришь… деревни.
Ольга улыбнулась.
— Спасибо, Анна Игоревна.
В этот момент зазвонил ее телефон. Администратор.
— Ольга Андреевна, у нас срочный вызов. Клиентка… сложная. Елена Петровна Воропаева. Похоже, деменция, но дочка очень просит. Готова платить тройной тариф за «самую лучшую» сиделку. Уверяет, что у матери ценности, бриллианты, и она боится…
— Понятно, — вздохнула Ольга. — Боится, что сиделка украдет. Классика. Хорошо. Отправь к ней Веру. Вера — самая опытная. И… Леночка, дай ей «тревожную кнопку» и включи запись на камере с первой минуты. Что-то мне… не нравится это. «Воропаева»…
— Поняла, Ольга Андреевна. Все сделаем.
Вера, та самая медсестра, что когда-то рассказала Ольге про Семена Петровича, вошла в квартиру в Бирюлево и поморщилась. Пахло пылью, старыми вещами и чем-то кислым.
На диване, укрытая пледом, лежала женщина. Вера ее не узнала. Она никогда не видела Елену Михайловну вблизи.
— Здравствуйте, Елена Петровна, — бодро сказала она. — Я Вера, из агентства «Опора». Буду сегодня о вас заботиться.
— Шляются тут всякие… — пробурчала Елена Михайловна, не открывая глаз.
— Мамочка, не говори так! — тут же выскочила из кухни Жанна. — Это же Верочка, лучшая сиделка! Здравствуйте! Я так рада, что вы пришли! Мама у нас… после инсульта… не всегда понимает, что говорит…
Вера насторожилась. Врала Жанна складно, но глаза бегали. И Вера была уверена, что видела эту блондинку… где-то…
— Хорошо, — профессионально кивнула Вера. — Где список лекарств? Какое давление было утром?
— Ой, я в этом не понимаю! — всплеснула руками Жанна. — Я… я в магазин сбегаю, а вы тут… присмотрите. Я вам доверяю! Вы же из «Опоры»!
И она выскочила за дверь. Вера осталась наедине с «больной». Она незаметно коснулась значка на своей униформе. Камера включилась.
— Елена Петровна, мне нужно измерить вам давление, — Вера достала тонометр.
— Не трогай меня, дрянь! — вдруг взвизгнула «больная», садясь на диване.
— Я должна…
— Я сказала, не трогай! — Елена Михайловна схватила с тумбочки стакан с водой и плеснула Вере в лицо. — Убийцы! Отравить меня хотите!
Вера спокойно вытерла лицо.
— Елена Петровна, успокойтесь, пожалуйста. Я не причиню вам вреда.
— Ты уже причинила! — закричала свекровь. — Я видела! Я видела, как ты… ты… в шкатулку мою полезла! Воровка! Ты мои бриллианты украсть хотела!
— У меня нет доступа к вашим вещам, — ледяным тоном сказала Вера. — И я попрошу вас не оскорблять меня.
— Оскорблять?! — Елена Михайловна встала с дивана. Вполне бодро для женщины «после инсульта». — Да я тебя… Я тебя, воровку…
И в этот момент дверь распахнулась.
В квартиру ворвалась Жанна с телефоном в руках. Камера работала.
— Ага! Попалась! — закричала она, снимая Веру и «плачущую» мать. — Что вы делаете?! Вы довели мою мать! Вы ее били! Я видела! Вы ее трясли! Я подам на вас в суд! Я закрою вашу шарашкину контору! Твоя Оля… твоя Оля-деревня…
— Жанна, — вдруг тихо сказала Вера.
Жанна замерла, не опуская телефон.
— Что «Жанна»?! Ты меня знаешь?!
— Я вас узнала. Вы — сестра Германа. А вы, — она повернулась к свекрови, — вы Елена Михайловна.
Лицо Елены Михайловны вытянулось. Спектакль пошел не по плану.
— Что… что ты несешь?
— И я знаю, что вы сейчас делаете, — Вера нажала на «тревожную кнопку». — Вы пытаетесь сфабриковать обвинение. Вызов службы безопасности и полиции произведен. И… — Вера показала на свой значок, где мигал красный огонек. — Весь ваш… спектакль… записан на камеру. С первой минуты.
Жанна посмотрела на красный огонек. Потом на мать.
Елена Михайловна поняла. Это был провал. Полный.
— Ты… ты… — она попятилась к дивану. — Ты…
И тут случилось то, чего не было в сценарии.
Елена Михайловна, играя «инсульт», так вжилась в роль, так накрутила себя, что ее организм, изношенный злобой и стрессом, не выдержал. Она схватилась за сердце. Но на этот раз — по-настоящему.
— Мама… — Жанна опустила телефон. — Мама, что с тобой?
Елена Михайловна захрипела. Она стала оседать на пол. Ее лицо, секунду назад красное от гнева, стало пепельно-серым.
— Мама! Мамочка! — закричала Жанна в диком ужасе. — Перестань! Не смешно!
Вера оттолкнула ее.
— Пульса нет, — коротко бросила она, укладывая Елену Михайловну на пол. — Звони в скорую! Быстро! «Реанимация, остановка сердца»!
Вера разорвала на свекрови халат и начала делать непрямой массаж сердца.
— Раз, и два, и три… Жанна, не стой столбом! Искусственное дыхание!
— Я… я… не могу… — Жанна смотрела, как подпрыгивает тело ее матери.
— Я сказала, делай! — рявкнула Вера. — Или ты хочешь, чтобы она умерла?! Рот ко рту! Вдыхай!
Жанна, вся в слезах и соплях, упала на колени и прижалась губами к губам матери.
Ольга примчалась в больницу. Ту самую, где она когда-то работала в реанимации.
Елену Михайловну откачали. Вера и бригада «скорой» успели.
Ольга вошла в палату интенсивной терапии. Свекровь лежала, опутанная проводами, под аппаратом ИВЛ. Бледная. Маленькая. Беззащитная.
Рядом, на стульчике, съежившись, сидела Жанна. Она подняла на Ольгу красные, опухшие глаза.
— Уходи, — прошептала она.
— Я пришла не к тебе, — тихо сказала Ольга. Она подошла к кровати. Посмотрела на мониторы. Сатурация 98. Давление 110 на 70. Стабильно.
— Зачем… зачем ты здесь? — в голосе Жанны не было ненависти. Только дикая усталость. — Порадоваться?
Ольга повернулась к ней.
— Я пришла сказать, что не буду подавать заявление.
— Какое? — не поняла Жанна.
— О клевете. О ложном вызове. О… — Ольга махнула рукой. — Обо всем.
Жанна смотрела на нее, как на привидение.
— Почему?
— Потому что вы… вы уже наказаны, — Ольга кивнула на Елену Михайловну. — Вы играли с огнем и обожглись. Вы играли не со мной, Жанна. Вы играли с судьбой. А она… она не прощает таких игр.
Ольга достала из сумки визитку.
— Это… — она протянула ее Жанне. — Это телефон лучшего кардиохирурга в городе. Я… я с ним договорилась. Скажешь, что от меня. Он поможет.
Жанна медленно взяла картонный прямоугольник. Ее пальцы дрожали.
— Ты… ты нам… помогаешь? После… всего?
Ольга посмотрела на женщину, которая так долго портила ей жизнь. И впервые за все время… не почувствовала ненависти. Только глухую, тяжелую… жалость.
— Вы с матерью научили меня главному, Жанна, — сказала она. — Бороться. Не опускать руки. Никогда. Я боролась против вас, и я победила. А теперь… — Ольга вздохнула, — …теперь я буду бороться за вас.
Жанна не верила своим ушам.
— Что?
— Ей нужен уход, — Ольга кивнула на Елену Михайловну. — Долгий. Тяжелый. У тебя нет на это денег. И у тебя нет… навыков.
— И что? — Жанна сжалась, ожидая удара. — Ты пришлешь… Веру?
— Нет, — покачала головой Ольга. — Вера к вам больше не придет. Я пришлю другую сиделку. Бесплатно.
— Зачем… тебе это?
— Затем, что я — медсестра, — твердо сказала Ольга. — А она — мой пациент. Так же, как когда-то Семен Петрович. Так же, как Анна Игоревна. Я не умею по-другому.
Ольга повернулась к выходу.
— Оля! — окликнула ее Жанна.
Ольга обернулась.
Жанна смотрела на нее. И вдруг… ее перекошенное от злобы лицо… дрогнуло. Она медленно, очень медленно… опустилась со стула на колени. Прямо на грязный больничный пол.
— Прости… — прошептала она, и это было похоже на стон. — Прости… нас…
Ольга смотрела на нее секунду.
Потом подошла. Взяла ее за руку и рывком подняла.
— Встань, — сказала она жестко. — Никто не должен стоять на коленях. Никогда. Иди умойся. Тебе предстоит долгая ночь. А завтра… завтра будем учиться делать уколы. Ты же не хочешь, чтобы твоя мать…
— Не хочу! — Жанна вцепилась в ее руку.
— Тогда борись, — сказала Ольга. — Борись за нее. Так, как я когда-то боролась за себя.
Она вышла из палаты. В коридоре пахло лекарствами и бедой. Она вдохнула этот запах. Это был запах ее работы. Запах ее жизни.
Она не знала, что будет с Жанной и Еленой Михайловной. Она не знала, простит ли их когда-нибудь. Но она знала одно.
Месть — это блюдо, которое лучше не пробовать.
Потому что настоящее удовлетворение приносит не разрушение.
А созидание.
И спасение. Даже тех, кто, казалось бы, этого совсем не заслужил…
