— Значит, так, дорогие мои, — голос Светланы, сестры Андрея, прорезал уютную тишину вечера, как нож масло. — Я тут подумала и решила. Пора делить квартиру.
Марина застыла с чашкой чая на полпути ко рту. Пар, еще мгновение назад казавшийся таким домашним, вдруг стал едким и чужим. Она медленно поставила чашку на стол, стараясь не издать ни звука, словно любое движение могло разрушить хрупкое равновесие окончательно. Андрей, сидевший напротив, напротив, заерзал в кресле, его лицо приобрело то самое выражение пойманного нашкодившего школьника, которое Марина так не любила.
— Свет, ты чего? — растерянно пробормотал он. — Внезапно так. Что-то случилось?
Светлана окинула комнату тяжелым, оценивающим взглядом. Она задержалась на новых шторах, которые Марина выбирала три недели, на идеально уложенном паркете, заменившем скрипучие советские доски, на книжном стеллаже до потолка, который они с Андреем собирали две ночи подряд. В ее глазах не было ни капли восхищения. Только холодный расчет.
— Случилось, Андрей, случилось. Жизнь случилась, — она театрально вздохнула, поправив на плече лямку дорогой, но уже слегка потертой сумки. — Мне нужны деньги. Срочно. А эта квартира — единственное, что у меня есть. Точнее, половина.
Марина молчала. Она смотрела на мужа, ожидая его реакции. Это была его сестра, их общая проблема, но начинать этот разговор должен был он. Они жили в этой «двушке» десять лет, с самой свадьбы. Квартира досталась Андрею и Светлане в наследство от бабушки. Тогда это были убитые стены с тараканами и текущими трубами. Светлана, уже тогда разведенная и вечно занятая «поиском себя», с легким сердцем заявила: «Живите, мне это старье без надобности. Только вы уж маме помогайте». И они помогали. И не только маме. Они вложили в ремонт все свои сбережения, потом взяли кредит, чтобы довести все до ума. Они годами отправляли Светлане деньги — то на «новый перспективный курс», то на «непредвиденные расходы», то просто так, потому что «сестре надо помочь».
— Мы же договаривались, — наконец выдавил Андрей. — Ты сама говорила, что тебе ничего не нужно, пока мы тут живем.
— Мало ли что я говорила! — фыркнула Светлана. — Обстоятельства изменились. Я хочу получить свою долю. По рыночной стоимости. Я уже даже риелтора вызвала, он оценил предварительно. Сумма хорошая выходит.
Марина почувствовала, как внутри все холодеет. Риелтора. Она уже вызвала риелтора, не сказав им ни слова. Она ходила за их спинами, оценивала их дом, их жизнь.
— Какую долю? — тихо, но отчетливо спросила Марина, впервые вступая в разговор. — Ту, что была десять лет назад, или ту, что стала после того, как мы вложили сюда сумму, равную стоимости еще одной такой же квартиры?
Светлана перевела на нее взгляд, полный ледяного презрения.
— А это уже детали. Вы тут жили, пользовались, считайте это арендной платой. Или ты думала, что будете жить в центре Москвы бесплатно?
— Мы не жили бесплатно, Света, — голос Марины начал крепнуть. — Мы содержали тебя и твою маму. У меня все чеки за ремонт сохранены. Каждая копейка. И все переводы тебе на карту — тоже.
На лице Светланы мелькнула тень страха, но она быстро взяла себя в руки.
— Ой, ну начинается! Бухгалтерию она тут разводит! Мы семья или кто? Андрей, ты чего молчишь? Ты позволишь ей разговаривать со мной в таком тоне?
Андрей посмотрел на жену, потом на сестру. На его лице была написана вселенская скорбь.
— Девочки, ну давайте не будем ссориться. Света, ты нас ошарашила, конечно. Надо все обсудить. Спокойно.
«Обсудить». Марина знала, что означает это слово в лексиконе мужа. Оно означало затянуть, заговорить проблему, дать пустые обещания всем сторонам, а в итоге не сделать ничего, пока ситуация не взорвется.
— Обсуждать тут нечего, — отрезала Светлана, поднимаясь. — Я даю вам месяц. Найдите деньги и выкупите мою долю. Или я продаю ее посторонним людям. Будете жить с соседями. А теперь мне пора.
Она ушла, оставив за собой шлейф тяжелых духов и звенящую тишину. Марина смотрела на мужа. Он сидел, обхватив голову руками.
— Ну и что это было? — спросила она, когда входная дверь щелкнула.
— Я не знаю, Мариш. Честно, не знаю. У нее, наверное, опять какие-то проблемы, — он поднял на нее виноватый взгляд. — Мы что-нибудь придумаем.
— Мы? Или ты? Это твоя сестра, Андрей. Это она пришла и объявила, что выкидывает нас на улицу. А ты сидишь и предлагаешь «не ссориться».
— Она не выкидывает… Она просто… У нее характер сложный. Ты же знаешь.
Марина горько усмехнулась. Характер. Десять лет она слушала про сложный характер Светланы. Этим «характером» оправдывались ее внезапные просьбы, долги, которые они закрывали, ее язвительные замечания в адрес Марины, ее вечное недовольство жизнью, в котором были виноваты все вокруг.
— Я знаю одно, Андрей. В этот раз твои уговоры не помогут. Она пришла за деньгами. И она их получит. Любой ценой. Вопрос в том, чьей ценой.
Он подошел, обнял ее за плечи.
— Мариш, ну не заводись. Я поговорю с ней. Завтра же. Все улажу. Обещаю.
Она не ответила. Она просто стояла в кольце его рук и впервые за много лет чувствовала себя абсолютно одинокой. Она смотрела на их уютную, выстраданную квартиру и понимала, что это больше не крепость. Это поле боя. И один из воинов на ее стороне, кажется, заранее готов сдаться.
Следующие дни превратились в тягучий кошмар. Андрей действительно «поговорил» с сестрой. После этого разговора он вернулся еще более подавленным. Оказалось, Светлана влезла в какую-то финансовую авантюру, поверив очередному «гению бизнеса», и теперь на ней висел огромный долг. Кредиторы ждать не собирались.
— Она плакала, Мариш, — говорил Андрей, избегая смотреть жене в глаза. — Говорит, ее в покое не оставят. Ей страшно.
— А нам не страшно? — тихо спросила Марина, раскладывая по папкам квитанции десятилетней давности. — Нам не страшно остаться на улице, потому что твоя сестра в тридцать восемь лет не научилась думать головой?
— Это же не чужой человек. Она сестра…
— Хватит, Андрей! — Марина не выдержала и хлопнула папкой по столу. — Перестань повторять это как мантру! Да, сестра. И что? Это дает ей право разрушить нашу жизнь? Почему ее проблемы автоматически становятся важнее наших? Почему мы должны расплачиваться за ее глупость?
— Мы можем взять кредит… Продать машину…
— Какой кредит? У нас ипотека за дачу еще не выплачена! Машину? И ездить на метро по три часа в день? А главное — ради чего? Чтобы она через год снова вляпалась в какую-нибудь историю и пришла за второй почкой?
Он молчал. Аргументов у него не было. Только вечное, въевшееся в подкорку чувство вины перед «несчастной» старшей сестрой. Мать, Антонина Павловна, всегда выделяла Светлану. Хрупкая, болезненная девочка, которой все давалось с трудом, в отличие от здорового и способного Андрея. Он с детства привык уступать, делиться, защищать. Эта привычка переросла в обязанность, от которой он так и не смог освободиться.
А Светлана начала действовать. Сначала она звонила Андрею по ночам, рыдая в трубку. Потом начала приходить, когда Марины не было дома. Марина узнала об этом случайно, вернувшись с работы раньше обычного. Она застала их на кухне. Светлана сидела за столом, а Андрей стоял перед ней, как провинившийся ученик.
— …ты просто не понимаешь, Андрюша, — говорила Светлана жалобным голосом. — Твоя Марина — кремень. У нее нет сердца. Она никогда не поймет, что такое быть одной, без поддержки. У нее есть ты. А у меня — никого.
Марина кашлянула в дверях. Светлана вздрогнулa, но тут же натянула на лицо страдальческую улыбку.
— О, Мариночка, а мы тут как раз о тебе говорили. Я объясняю брату, что не нужно на тебя давить. Если ты решила нас выгнать на улицу, пусть так и будет.
«Нас»? Какое еще «нас»? Марина посмотрела на Андрея. Он отвел взгляд.
— Никто никого не выгоняет, Света, — ровно сказала Марина, снимая пальто. — Речь идет о справедливости. И о том, что ты пытаешься решить свои проблемы за наш счет, даже не попытавшись обсудить это по-человечески.
— Ах, я еще и не по-человечески! — всплеснула руками Светлана. — Человек, который десять лет горбатился на эту квартиру, теперь не имеет права голоса!
Это было слишком.
— Горбатился? — переспросила Марина, и в ее голосе зазвенел металл. — Это мы с Андреем горбатились, пока ты порхала по курортам с очередным кавалером! Это мы не спали ночами, когда рабочие накосячили с проводкой! Это я отмывала подъезд после того, как они выносили строительный мусор! Где ты была в это время, Света? Расскажи, мне очень интересно послушать про твой тяжкий труд!
Светлана побагровела. Она открыла рот, чтобы ответить, но Андрей встал между ними.
— Прекратите! Обе! Немедленно!
— Я и не начинала, — холодно бросила Марина. — Я просто не позволю вешать мне на уши лапшу.
Вечером, когда они остались одни, Андрей попытался завести разговор о примирении.
— Она погорячилась. Ты тоже была резка.
— Резка? Андрей, она приходит в наш дом за нашей спиной и настраивает тебя против меня! А я «резка»? Ты вообще слышишь, что говоришь?
— Она в отчаянии!
— А я в бешенстве! — крикнула Марина. — Я в бешенстве от твоего малодушия! Ты не можешь один раз в жизни поставить свою сестру на место и защитить свою семью! Свою жену!
Он съежился под ее напором.
— Я пытаюсь найти решение, которое устроит всех…
— Такого решения нет! — отрезала Марина. — В этой ситуации кто-то обязательно проиграет. И я не хочу, чтобы это были мы.
На следующий день Марина пошла к юристу. Она разложила перед пожилым седовласым мужчиной все документы: договор наследования, чеки на стройматериалы, договоры с рабочими, банковские выписки о переводах Светлане.
Юрист долго изучал бумаги, хмурил брови, что-то черкал в блокноте.
— Ситуация… неоднозначная, — наконец произнес он. — По закону, она собственница половины. И имеет право требовать свою долю. То, что вы делали ремонт, конечно, учитывается. Можно подать встречный иск о возмещении расходов на неотделимые улучшения имущества. Но это долгий, муторный процесс. Суд может длиться годами. И нет гарантии, что вам возместят всю сумму. Ваши переводы ей денег суд, скорее всего, сочтет безвозмездной помощью родственникам, если не было долговых расписок.
Марина слушала, и ледяной обруч сжимал ее сердце. Годами. Суды. Разбирательства. Жизнь в подвешенном состоянии.
— А если она продаст свою долю? — спросила Марина.
— По закону, она сначала обязана предложить выкупить ее вам. По той цене, по которой собирается продавать третьим лицам. Если вы отказываетесь — она вольна продать кому угодно. И будете жить в квартире с чужими людьми. А это, поверьте моему опыту, ад.
Марина вышла из юридической конторы с тяжелой головой. Картина вырисовывалась безрадостная. Закон был не совсем на их стороне. Оставалась надежда только на здравый смысл. Но у Светланы его не было, а у Андрея он был парализован родственными чувствами.
Она решила поговорить с Антониной Павловной. Свекровь жила скромно, в небольшой квартирке на окраине города. Она редко вмешивалась в жизнь детей, предпочитая роль наблюдателя. Марина надеялась, что материнское слово сможет как-то повлиять на Светлану.
Антонина Павловна встретила ее сдержанно, напоила чаем с сушками. Марина, стараясь быть максимально объективной, изложила ситуацию. Свекровь слушала молча, не перебивая, ее лицо, покрытое сеткой мелких морщин, было непроницаемым.
— И чего ты от меня хочешь, деточка? — спросила она, когда Марина закончила.
— Поговорите с ней. Объясните, что так нельзя. Что мы одна семья.
Антонина Павловнa горько усмехнулась.
— Семья… Света всегда была себе на уме. А Андрюша… он всегда ей уступал. Я виновата, наверное. Жалела ее много. А теперь вот что выросло. Я ей скажу, конечно. Но послушает ли? Она меня уже давно не слушает. Она считает, что я жизнь прожила неправильно, вот и нечего мне ее учить.
В голосе свекрови слышалась такая усталость и безнадежность, что Марине стало ее жаль. Она поняла, что пришла зря. Здесь помощи тоже не будет.
Когда она вернулась домой, ее ждал сюрприз. В гостиной сидели Светлана и двое мужчин незнакомого вида. Один, в мятом пиджаке, с любопытством осматривал потолок. Второй, более молодой и крепкий, стоял у окна, скрестив руки на груди. Андрей метался между ними с испуганным видом.
— А вот и хозяйка! — ядовито протянула Светлана. — Знакомься, Марина. Это потенциальные покупатели моей доли. Пришли посмотреть товар лицом.
Марина почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. Она молча прошла мимо них на кухню, налила стакан воды и выпила залпом. Руки дрожали. Она глубоко вдохнула, выдохнула и вернулась в комнату.
— Вон, — тихо, но властно сказала она, глядя на незнакомцев.
Мужчина в пиджаке удивленно моргнул.
— Простите?
— Я сказала, пошли вон из моего дома, — повторила Марина, повышая голос. — Вы не имеете права здесь находиться без моего согласия. Это самоуправство. Еще один шаг, и я вызываю полицию.
Тот, что помоложе, хмыкнул, но двинулся к выходу. Его напарник, помешкав, последовал за ним.
— Я вам это припомню! — шипела им в спину Светлана.
Когда дверь за мужчинами закрылась, Марина повернулась к сестре мужа.
— Ты перешла все границы, — сказала она ледяным тоном. — Еще одна такая выходка, и разговаривать с тобой будет мой адвокат. А ты, — она перевела взгляд на Андрея, который стоял бледный как полотно, — как ты мог это допустить? Как ты мог пустить их сюда?
— Мариш, они пришли со Светой… Я не знал, что делать… Она сказала, что они просто посмотрят…
— Просто посмотрят?! Они ходят по нашему дому, как по супермаркету! Они оценивают нашу жизнь! А ты стоишь и блеeшь, что не знал, что делать! Убирайся! — закричала она на Светлану. — Убирайся из моего дома и не смей появляться здесь без моего звонка!
Светлана, на удивление, не стала спорить. Она бросила на брата презрительный взгляд, схватила свою сумку и выскочила из квартиры.
Впервые за десять лет брака Марина и Андрей не разговаривали три дня. Они жили в одной квартире как чужие люди. Марина спала на диване в гостиной, Андрей — в спальне. Он несколько раз пытался заговорить, но она проходила мимо, будто он был пустым местом. Она поняла страшную вещь: ее разочарование в нем было сильнее любви. Она смотрела на него и видела не родного человека, а слабого, бесхребетного мужчину, не способного защитить ни ее, ни их общий дом. Предательство было не в том, что он не выгнал сестру. А в том, что он даже не попытался. В том, что в его системе ценностей ее спокойствие и безопасность оказались ниже, чем страх обидеть сестру.
На четвертый день Андрей не выдержал. Он подкараулил ее утром на кухне.
— Марина, мы не можем так, — начал он сдавленным голосом. — Я люблю тебя.
Она медленно повернулась.
— Любишь? Что ты знаешь о любви, Андрей? Любовь — это не слова. Это поступки. Это когда ты готов бороться за своего человека. А ты не готов. Ты готов сдать меня, наш дом, наше прошлое и будущее, лишь бы не вступать в конфликт. Лишь бы остаться для всех хорошим.
— Это неправда! Я нашел выход!
— Да неужели? — горько усмехнулась она. — Какой? Продать мою почку?
— Я поговорил с мамой. Мы продадим ее квартиру. Деньги отдадим Свете, а мама переедет к нам.
Марина замерла. Она смотрела на него и не верила своим ушам. Он стоял перед ней с таким видом, будто только что спас мир. Он действительно считал это гениальным решением.
— Ты… что? — переспросила она шепотом.
— Ну да. Мамина квартира стоит примерно как Светина доля. Даже чуть больше. Света согласилась. Мама тоже не против. Она говорит, ей одной уже тяжело. А с нами ей будет лучше. Будешь за ней присматривать. Места всем хватит.
Он говорил это с улыбкой. Он не понимал. Он действительно ничего не понимал. Он только что, не спросив ее, решил, что ее дом перестанет быть ее домом. Что она теперь будет жить со свекровью, за которой нужно «присматривать». Он решил за нее, как будет выглядеть остаток ее жизни. Он обменял их свободу и личное пространство на свое спокойствие.
Тишина на кухне стала оглушительной. Марина смотрела в его радостные, ничего не понимающие глаза, и чувствовала, как внутри нее что-то обрывается. Последняя ниточка, которая еще связывала их.
— Нет, — сказала она тихо.
Улыбка сползла с его лица.
— Что «нет»?
— Нет. Твоя мама не будет здесь жить. И я не буду за ней присматривать.
— Но почему? Это же идеальный выход! Все будут довольны!
— Я не буду довольна, — голос Марины звенел от едва сдерживаемых слез. — Ты понимаешь, что ты сделал? Ты распорядился моей жизнью, как будто я вещь. Ты решил, что я буду жить со свекровью, чтобы твоя сестра получила деньги на покрытие своих долгов. Ты даже не подумал спросить меня!
— Но я же для нас старался! Чтобы сохранить квартиру!
— Ты сохранил стены, Андрей! А семью ты только что разрушил.
Она развернулась и ушла в комнату. Весь день она сидела на диване, глядя в одну точку. Она перебирала в памяти десять лет их жизни. Были и хорошие моменты, много хороших. Но сейчас они все казались блеклыми на фоне этого последнего предательства. Он не просто проявил слабость. Он сделал выбор. И в этом выборе ей места не было. Была его сестра, была его мама, были его попытки всем угодить. А она, Марина, была лишь функцией, удобным приложением к его жизни, которое должно было «понять» и «войти в положение».
Вечером она начала собирать вещи. Не истерично, не торопясь. Аккуратно складывала в чемодан свою одежду, книги, дорогие сердцу мелочи. Андрей вошел в комнату и застыл на пороге.
— Ты… ты куда?
— Я ухожу, Андрей.
— Куда? Почему? Из-за мамы? Мариш, если ты не хочешь, мы что-нибудь другое придумаем! Не надо так!
Она остановилась и посмотрела на него долгим, тяжелым взглядом.
— Дело уже не в маме. И не в Свете. Дело в тебе. Я не могу жить с человеком, на которого нельзя положиться. С человеком, который в любой трудной ситуации прячет голову в песок и предает меня. Я не хочу больше быть сильной за двоих. Я устала.
— Я все исправлю! — он бросился к ней, попытался обнять.
Она отстранилась.
— Ничего ты уже не исправишь. Ты свой выбор сделал. Теперь я делаю свой.
Она застегнула чемодан и вызвала такси. Андрей сидел на кровати, обхватив голову руками, и что-то бормотал. Она не слушала. Она в последний раз окинула взглядом комнату, в которую вложила столько сил и души. Ей не было жаль стен. Ей было жаль десять лет жизни, потраченных на иллюзию. Иллюзию партнерства, любви и надежности.
Уже в такси, глядя на проплывающие мимо огни ночного города, она не плакала. Внутри была звенящая пустота и странное, холодное облегчение. Она не знала, что будет дальше. Где она будет жить, как будет бороться за компенсацию своей доли в этом проклятом ремонте. Но она знала одно: она больше никогда не позволит никому решать за нее, как ей жить. Душа не развернулась — она вывернулась наизнанку, обожженная и опустошенная, но на этом пепелище впервые за долгое время пробивался росток ее собственного, отдельного будущего. Без него.
