Неприглядное гостеприимство
Воздух в квартире был густым и тяжёлым, словно его не проветривали с тех самых пор, как сюда неделю назад въехали непрошеные гости. Он вобрал в себя запах пережаренного лука, дешёвой колбасы, которой зять закусывал пиво, и едва уловимый, но стойкий аромат детской присыпки, смешанный с кисловатым духом мокрых пелёнок. Этот микс, въедаясь в шторы, в обивку дивана, в страницы книг на полках, казалось, навсегда менял атмосферу этого когда-то уютного пространства, превращая его в филиал того самого захламлённого и вечно неубранного дома, из которого они приехали.
Маргарита стояла на кухне, прислонившись лбом к прохладному стеклу балконной двери, и смотрела, как за окном медленно гасли огни вечернего города. В отражении она видела смутные очертания своей гостиной: разбросанные по полу игрушки, пятно от чая на светлом ковре, груду посуды в раковине. Каждый вечер она проводила этот ритуал — пыталась найти в себе силы для очередной уборки, для очередного наведения порядка в хаосе, который принесли с собой её мать, сестра Лиза с мужем и их полуторагодовалым сыном. «Погостят недельку, пока ремонт у Лизки делают», — сказала тогда мать, и в её голосе звучала не просьба, а констатация факта.
Неделька растянулась на три. И с каждым днём Маргарита чувствовала, как её собственная жизнь, её пространство, её воля медленно и неуклонно растворяются в этом нашествии. Она слышала за своей спиной тяжёлые, недовольные вздохи матери, доносившиеся из гостиной.
— Опять пыль, — проворчала та, и её голос, скрипучий и вечно недовольный, врезался в тишину, как ржавая пила. — Смотрю я, Рита, и дивуюсь. Квартира-то хорошая, дорогая, а руки, видно, не оттуда растут. Хозяйка из тебя, прямо скажу, никудышная.
Маргарита не оборачивалась. Она сжала пальцы так, что ногти впились в ладони. Она знала, что сейчас начнётся. Начнётся этот бесконечный, изматывающий спектакль, в котором она всегда играла роль неумехи, вечной должницы, обязанной своим родным если не любовью, то хотя бы образцовым порядком.
Из комнаты, которую они с мужем когда-то делили, а теперь оккупировали Лиза с ребёнком, донёсся плач. Лиза, не поднимаясь с дивана, крикнула:
— Мам, к Степе сходи, у него, кажется, опять температура! Рита, а ты чего встала? В аптечку посмотри, там градусник должен быть! У тебя вечно ничего найти нельзя!
Маргарита медленно повернулась. Она окинула взглядом кухню: полный мойки грязной посуды, которую оставили после себя «гости», крошки на столе, пустая пачка от печенья. Она посмотрела на мать, которая, сложив руки на животе, смотрела на неё с тем выражением праведного осуждения, которое было ей привычнее любой улыбки. Она увидела в дверном проёме Лизу — располневшую, с растрёпанными волосами, с вечным выражением жертвы на лице.
И в этот миг что-то в ней перевернулось. Не гнев, не ярость — они выгорели за эти недели. Это было холодное, кристально ясное осознание абсурда происходящего.
— Хозяйка из меня никудышная? — тихо, почти шёпотом, повторила она слова матери.
Та фыркнула.
— А кто же? У Лизки, в её хрущёвке, чистота, хоть на потолке ешь! А тут, в элитном-то доме… Позор.
— Да, — кивнула Лиза, качая на руках раскрасневшегося сына. — У меня хоть и скромно, но уютно. А тут… барские хоромы, а души нет. И порядка нет.
Маргарита медленно прошла в центр гостиной. Она чувствовала, как под ногами хрустят крошки, как её босые ступни вязнут в ворсе ковра, испачканного кем-то из них. Она остановилась, глядя на них — на мать, на сестру, и её лицо было абсолютно спокойным.
— Раз я «плохая хозяйка», — произнесла она, и её голос прозвучал на удивление ровно и громко в этой затхлой тишине, — то почему вы так рвётесь в мою квартиру?
Они замерли, поражённые не столько вопросом, сколько тоном, каким он был задан. В нём не было ни злобы, ни обиды. Лишь холодное, безжалостное любопытство.
— Что? — не поняла мать.
— Вы только и делаете, что твердите о моей неспособности вести хозяйство, — продолжала Маргарита, её взгляд скользнул по грязной посуде, по игрушкам на полу. — Вы презираете мой порядок, или его отсутствие. Вы постоянно сравниваете его с идеальным, как вы утверждаете, порядком в доме у Лизы. Так зачем же вы здесь?
Она сделала шаг к сестре.
— Ты, Лиза, идеальная хозяйка. У тебя чисто, уютно, душа есть. — Она повернулась к матери. — А ты, мама, всегда её ставила в пример. Её дом — образец для подражания.
И тогда она указала рукой на входную дверь. Жест был не резким, а скорее усталым, но от этого не менее неумолимым.
— Вон — к вашей идеальной дочке! В её чистую, уютную, полную души хрущёвку! Почему вы не там? Почему вы уже три недели сидите в квартире «никудышной хозяйки», едите её хлеб, пачкаете её ковры, нарушаете её покой и при этом смотрите на неё с высоты своего гигиенического превосходства?
В комнате повисла гробовая тишина. Было слышно, как за стеной включился лифт. Мать раскрыла рот, чтобы что-то сказать, но слова застряли у неё в горле. Лиза покраснела и прижала к себе ребёнка, как щит.
— Мы же… семья… — выдавила наконец мать, но в её голосе уже не было прежней уверенности, а лишь растерянность.
— Семья? — Маргарита горько усмехнулась. — Семья не унижает. Семья не пользуется гостеприимством, чтобы потом плевать в лицо хозяину. Вы приехали ко мне не потому, что любите меня. И даже не потому, что у Лизы ремонт. Вы приехали, потому что моя квартира — лучше. Больше, светлее, дороже. Вам нравится ощущение жизни в «элитном доме», даже если эта жизнь организована, по вашему же мнению, отвратительно. Вам льстит, что вы можете свысока критиковать моё хозяйство, попивая мой кофе на моём же диване. Это ваш спектакль. Но я больше не хочу в нём участвовать.
Она подошла к прихожей и взяла с вешалки пальто матери и потрёпанную куртку Лизы.
— Так что — вон. К вашей идеальной дочке, в её идеальный дом. Мне надоело быть декорацией для вашего чувства собственной важности.
Она не кричала. Не плакала. Она просто стояла с их одеждой в руках, и её спина была прямой, а взгляд — твёрдым. Впервые за многие годы она смотрела на них не как виноватая дочь и неполноценная сестра, а как хозяйка. Хозяйка, которая выставляет за дверь непрошеных гостей, надругавшихся над её гостеприимством.
Мать, бормоча что-то невнятное, стала собирать свои вещи. Лиза, плача, повела носом, но молча последовала её примеру. Они уходили, унося с собой свой чемодан, свои обиды и свой мифический, идеальный порядок, который почему-то не мог вместить их всех в тесных стенах хрущёвки.
Дверь закрылась. Маргарита осталась одна. В тишине, нарушаемой лишь гулом города за окном, она медленно опустилась на пол посреди гостиной. Она сидела в окружении чужого хаоса, но этот хаос был теперь только её. И впервые за три недели она могла дышать полной грудью. Она была плохой хозяйкой? Возможно. Но эта плохая хозяйка только что вернула себе свой дом. И в этот момент это было единственным, что имело значение.
