— Ну что, мать, опять ревизию наводить приехала? — Сергей Ковалёв сбросил на пороге тяжёлые, со сбитыми носами ботинки и устало потёр переносицу. Запахло жареной картошкой с луком и чем-то неуловимо казённым, как в столовой детского сада, где когда-то заправляла всем его дражайшая тёща.
Валентина Петровна, женщина около шестидесяти семи лет, но ещё крепкая, как старый дубовый комод, выплыла из кухни. На ней был передник в мелкий синий цветочек, который Сергей дарил жене на прошлое Восьмое марта. Передник сидел на тёщеной монументальной фигуре так, будто для неё и шился.
— Серёженька, ты чего так грубо? — округлила она глаза, но в их глубине блеснул холодный, оценивающий огонёк. — Я же помочь, Наташеньке одной тяжело. Ты вечно в своих командировках, а дом — он женских рук требует. Вот, картошечки твоей любимой нажарила. С сальцем, как ты любишь.
Сергей прошёл на кухню. На столе, покрытом новой клеёнкой с подсолнухами (старую, с ромашками, он покупал всего месяц назад), дымилась сковорода. Рядом стояла открытая банка маринованных огурцов. Его огурцов. Тех самых, которые он лично отбирал на рынке, мелкие, пупырчатые, один к одному, и которые он сам год назад закатывал по своему фирменному рецепту — с дубовым листом и смородиной. В трёхлитровой банке осталась сиротливо плавать едва ли треть.
— Мама просто соскучилась по-домашнему, — впорхнула в кухню Наталья, его жена. Она обняла его, пахнущая кремом для рук и какими-то неуловимыми духами, которыми от неё всегда пахло после визитов матери. — Уста-ал? Проходи, мой руки, сейчас ужинать будем.
Наташа была красивой женщиной тридцати пяти лет. Мягкие каштановые волосы, большие серые глаза и улыбка, которая могла бы растопить айсберг. Но за этой улыбкой скрывалась мягкость, плавно переходящая в бесхарактерность, особенно когда дело касалось её матери. Валентина Петровна для неё была непререкаемым авторитетом, истиной в последней инстанции.
Сергей молча вымыл руки, пропахшие машинным маслом и металлической пылью. Он работал электриком в строительной бригаде, мотался по объектам по всей области. Работа была тяжёлая, грязная, но платили сносно. Хватало и на ипотеку за эту двухкомнатную квартиру в спальном районе, и на жизнь, и даже немного оставалось, чтобы отложить. По крайней мере, так было раньше. В последнее время деньги стали утекать сквозь пальцы, как песок.
Он сел за стол. Валентина Петровна тут же положила ему в тарелку гору картошки, от которой шёл пар.
— Кушай, зятёк, набирайся сил. Тебе работать надо, семью кормить, — проворковала она, подкладывая ему самый большой огурец. — А мы уж с Наташенькой тут тыл обеспечим.
Сергей жевал молча. Картошка была вкусной, огурцы хрустели. Но кусок в горло не лез. Он смотрел на тёщу, на её хозяйственные, уверенные движения, и внутри поднималась глухая волна раздражения. Он был в командировке всего четыре дня. За это время в его доме сменилась клеёнка на столе, опустела банка огурцов, а в воздухе ощущался дух полного контроля.
Когда Сергей уезжал, дома становилось тихо. И подозрительно дорого. Он давно заметил эту странную закономерность. Уедет на неделю — по приезде обнаруживает, что пачка гречки, которую он покупал про запас, испарилась. Пропадёт на две недели — и вот уже нет ни тушёнки, ни макарон, которые он брал по акции в гипермаркете. Наталья на все его вопросы лишь пожимала плечами и улыбалась своей обезоруживающей улыбкой:
— Серёж, ну мы же едим. Мама приезжала, готовила. Она так старается для нас.
Да, Валентина Петровна старалась. После каждого её «старания» в доме Ковалёвых чего-то убывало, а в её собственной квартире, наоборот, прибывало. То новая мультиварка появится, «как у Наташеньки», только купленная почему-то не в магазине, а просто возникшая из воздуха. То микроволновка, подозрительно похожая на ту, что Сергей дарил жене на день рождения, а он её так и не распаковала. Когда он робко намекнул на это, Наталья всплеснула руками:
— Ты что! Мама свою на дачу отвезла, а эту ей тётя Галя из соседнего подъезда отдала, почти новую!
Сергей не стал спорить. Он вообще не любил скандалов. Уставал на работе так, что единственным желанием было — прийти домой, поесть горячего, посмотреть телевизор и лечь спать. Он любил жену, ценил тишину и покой. И ради этого покоя готов был закрывать глаза на многое. На «исчезающие» продукты, на внезапно появляющуюся у тёщи бытовую технику, на её советы, которые больше походили на приказы.
— Вот смотрю я, Серёжа, на твой балкон, — не унималась Валентина Петровна, доедая последний огурец. — Захламили совсем. А ведь можно было бы стеллажики сделать, баночки мои поставить. У меня в этом году урожай помидоров знатный. Надо бы закатать побольше, зимой пригодятся.
— Мама, у нас места нет для хранения, — мягко возразила Наталья.
— А я о чём? Стеллажи нужны! — твёрдо отрезала тёща. — Вот Серёжа — мужчина с руками. В выходные приехал бы ко мне, доски у меня на даче есть, напилил бы и сделал как надо. Делов-то на полдня. По дому помогать надо, это святое.
Сергей промолчал, допивая чай. Он уже знал, чем закончатся эти «выходные». Он приедет на дачу за досками и сделает стеллажи, а в придачу ему придётся починить текущий кран, подправить покосившийся забор и вскопать грядку под чеснок. А вечером, усталый и злой, он вернётся домой, установит стеллажи, чтобы на следующей неделе услышать от тёщи, что «стеллажи-то хорошие получились, крепкие, да вот только полочки бы пониже сделать, а то мне, старой, тянуться неудобно».
После ужина Валентина Петровна засобиралась домой. Наталья провожала её до двери, что-то шепча и передавая тяжёлый пакет. Сергей сделал вид, что не замечает. Он сидел на диване и тупо смотрел новости, где какой-то депутат с постным лицом обещал очередное светлое будущее.
— Я маме гостинцев собрала, — вернувшись, весело сообщила Наталья и чмокнула его в щёку. — Пирожков своих, с капустой.
Сергей кивнул. Он знал, что в пакете, кроме пирожков, наверняка лежала палка его любимой сырокопченой колбасы, кусок сыра и, возможно, банка кофе, которую он купил вчера утром.
Ночью он долго не мог заснуть. Слушал ровное дыхание жены, спавшей рядом, и думал. Думал о том, что эта тихая, ползучая оккупация его дома, его жизни, его кошелька, стала уже невыносимой. Он, здоровый тридцатидевятилетний мужик, кормилец, глава семьи, чувствовал себя в собственном доме каким-то приживалой, чьё мнение никого не интересует. Все решения принимались за его спиной, его ресурсами распоряжались без его ведома. А он молчал. Боялся обидеть жену, не хотел связываться с тёщей-терминатором.
Он вспоминал, как они с Наташей познакомились. На дне рождения общего друга. Она смеялась его шуткам, смотрела на него своими огромными серыми глазами, и ему казалось, что вот она — та самая, единственная. Они поженились через год. Валентина Петровна тогда ещё работала завхозом в детском саду и на свадьбе произнесла тост, который Сергей запомнил на всю жизнь: «Желаю молодым, чтобы в их доме всегда был достаток. А уж как им распорядиться, я подскажу!» Тогда все посмеялись, а зря. Это была не шутка. Это был бизнес-план.
Сначала её вмешательство было ненавязчивым. Советики по хозяйству, рецепты, помощь с уборкой. Сергей даже был благодарен — его мать умерла давно, он вырос с отцом, и женской заботы ему не хватало. Но постепенно советы превратились в инструкции, помощь — в контроль. Тёща знала, где у них что лежит, сколько стоит их новая стиральная машина и какая у Сергея зарплата. Она вела их семейный бюджет, находясь за десятки километров.
— Наташенька, зачем вы эту колбасу дорогую берёте? — выговаривала она дочери по телефону, а та потом передавала мужу. — Возьмите лучше сосисок по акции, а на сэкономленные деньги купите мне таблетки от давления.
И Наташа покупала. И везла маме. А Сергей ел сосиски и чувствовал себя идиотом.
Самое обидное было то, что Наталья, кажется, искренне не понимала, что происходит. Для неё мама была святой. «Она же всю жизнь на меня положила, одна меня растила, — говорила она с влажными глазами. — У неё характер тяжёлый, но она нас любит».
Сергей тоже любил свою жену. Но с каждым днём ему всё отчётливее казалось, что он женат не на одной женщине, а на двух. И вторая, невидимая, но всепроникающая, медленно высасывала из него и деньги, и силы, и желание что-либо делать.
Утром он уехал на объект в соседний город. Работа предстояла пыльная и нервная — меняли всю проводку в старом здании заводоуправления. Бригадир, Михалыч, мужик суровый, но справедливый, обещал хорошую премию, если уложатся в срок. Сергей решил, что на эту премию они с Наташей съездят на пару дней на базу отдыха, к озеру. Вдвоём. Без телефонов. И без мамы. Эта мысль грела его всю неделю.
Он работал как проклятый, с утра до позднего вечера. Валился спать без задних ног, едва добравшись до съёмной квартиры, которую их бригада снимала на пятерых. Разговоры с женой по телефону были короткими.
— Как ты, родная?
— Нормально. Устала на работе. Мама заезжала, привезла компот.
— Понятно.
— А ты как?
— Тоже нормально. Работаем. Скоро буду.
Он не стал говорить про премию и про базу отдыха. Решил, что это будет сюрприз.
Командировка должна была закончиться в пятницу вечером. Но они справились раньше. Уже в четверг после обеда Михалыч, довольный, пожал всем руки, выдал суточные и отпустил по домам. Премию обещал перевести на карту вместе с зарплатой.
Дорога домой заняла три часа. Сергей вёл машину, слушал музыку и предвкушал, как удивится Наташа его раннему возвращению. Он представлял, как они поужинают, как он расскажет ей про свои планы на выходные, как они будут смотреть какой-нибудь фильм, обнявшись на диване. Он даже заехал в магазин и купил её любимый торт «Птичье молоко» и бутылку шампанского.
Во дворе было пусто. Он припарковал свою старенькую «девятку» и поднялся на третий этаж. Сердце почему-то стучало немного тревожно. Он вставил ключ в замок. Дверь была не заперта, просто прикрыта. Странно. Наташа всегда запирала на два оборота.
Он тихо вошёл в прихожую. Из кухни доносились голоса. Женский смех. Он узнал голос жены и ещё один, принадлежавший её подруге Светке. А потом услышал то, от чего торт в его руке показался вдруг свинцовым.
— …и главное, он же ничего не замечает! — заливисто смеялась Светка. — Как телок! Мать твоя — гений! У меня бы так не прокатило, мой бы уже давно бучу поднял.
— Тсс, ты потише, — шикнула на неё Наталья, но в её голосе тоже слышался смех. — Просто Серёжа у меня спокойный. Он не любит ругаться. Да и зачем? Мама же не себя берёт, она всё в дом, всё для семьи. Просто для своей.
— Для своей семьи, которая состоит из неё одной, — хмыкнула Светка. — Слушай, а с мультиваркой ты круто придумала. Сказать, что тётя Галя отдала. Он и поверил.
— А куда ему деваться? — голос Наташи стал серьёзнее, в нём появились нотки превосходства, которых Сергей никогда раньше не слышал. — Он мужик, его дело — деньги приносить. А как их тратить, мы, женщины, лучше знаем. Мама говорит, что мужчину надо держать в тонусе, чтобы не расслаблялся. А то сядет на шею и ножки свесит.
— Мудрая у тебя мама, ничего не скажешь. А этот твой… ну, электрик… он что, и новую дрель не заметил?
Сергей замер. Дрель. Новую ударную дрель «Makita» в фирменном чемоданчике он купил себе две недели назад. Старая сгорела прямо на объекте. Он долго на неё копил, выбирал. Это был его инструмент, его гордость. Он даже никому из бригады её не давал. Хранил дома, на антресолях.
— А я её маме на дачу отвезла, — будничным тоном сообщила Наталья. — Ей там надо было картину повесить. А сосед помогает ей, да и сам пользуется дрелью, говорит ремонт у себя затеял. А у Серёжи она всё равно без дела лежит, пока он в отъезде. Потом заберём. Может быть.
Торт медленно пополз из картонной коробки, пачкая его джинсы кремом. Шампанское выскользнуло из ослабевших пальцев и с глухим стуком покатилось по линолеуму.
Он шагнул в кухню.
Наталья и Светка сидели за столом, на котором стояли чашки с чаем и вазочка с печеньем. Увидев его, они замерли. Наташа побледнела так, что её лицо стало похоже на лист бумаги. Светка вскочила, опрокинув чашку. Горячий чай полился на клеёнку с подсолнухами.
— Серёжа?.. — прошептала жена. — Ты… ты же должен был завтра…
Он молчал. Он смотрел на её испуганные глаза, на открытый от удивления рот Светки, на лужу чая на столе. А в ушах всё ещё звучали её слова: «Он мужик, его дело — деньги приносить». «А Серёжина дрель всё равно без дела лежит».
В груди было пусто и холодно. Как будто оттуда вынули что-то тёплое и живое, а взамен насыпали битого стекла. Он не чувствовал ни злости, ни обиды. Только эту сосущую пустоту.
— Дрель, — сказал он тихо, и его собственный голос показался ему чужим. — Картину повесить.
Он повернулся и пошёл к выходу.
— Серёжа, постой! Ты всё не так понял! — крикнула ему в спину Наталья.
Он не обернулся. На пороге он нагнулся, поднял бутылку шампанского, сунул её под мышку. Потом посмотрел на свои измазанные кремом джинсы, на расплывшееся по полу белое пятно от торта, и криво усмехнулся.
Вот тебе и сюрприз, Ковалёв. Вот тебе и база отдыха.
Он вышел на лестничную клетку и с силой захлопнул за собой дверь. Шум в квартире мгновенно стих. В наступившей тишине он отчётливо услышал, как где-то внизу, на первом этаже, заплакал ребёнок. И этот плач показался ему единственным настоящим звуком в этом лживом, картонном мире…
Сергей не поехал на дачу к тёще выяснять отношения и отбирать свою дрель. Он не поехал к друзьям, чтобы напиться и излить душу. Он просто сел в машину и поехал куда глаза глядят. Бесцельно колесил по вечернему городу, мимо светящихся витрин, спешащих по своим делам людей, мимо чужих окон, в которых горел уютный жёлтый свет. Ему казалось, что его собственное окно погасло навсегда.
Телефон разрывался от звонков. Сначала Наташа, потом Светка, потом снова Наташа. Он сбросил вызов и выключил звук. Он не хотел ни с кем говорить. Слова жены, лёгкие, будничные, сказанные со смешком, впечатались в мозг, как клеймо. «Он мужик, его дело — деньги приносить». Не любить, не заботиться, не быть опорой. Просто приносить деньги. Как банкомат. Сунул карточку, ввёл пин-код, получил купюры. А что там внутри у этого банкомата, какие у него микросхемы и чувства — никого не волнует.
Он остановился на набережной. Вышел из машины, опёрся о холодный гранитный парапет. В тёмной воде отражались огни города. Он открыл шампанское. Пробка с хлопком улетела в темноту. Он пил прямо из горлышка, не чувствуя вкуса. Холодные пузырьки неприятно царапали горло.
Что делать дальше? Устроить скандал? Развод? Он представил себе этот процесс: крики, слёзы, взаимные обвинения. Делёж квартиры, взятой в ипотеку, которую он один и тянул. Визиты тёщи, которая будет смотреть на него с праведным гневом и рассказывать всем соседям, какого неблагодарного змея она пригрела на груди своей доченьки. От одной этой мысли стало тошно.
Он допил шампанское и выбросил пустую бутылку в урну. В голове немного прояснилось. Злость, поначалу глухая и всепоглощающая, уступила место холодной, ядовитой иронии. А что, если… что, если сыграть по их правилам? Если уж он банкомат, то пусть этот банкомат установит свои условия обслуживания.
Он вернулся домой далеко за полночь. В квартире горел свет. Наталья сидела в кресле, закутавшись в плед. Глаза красные, заплаканные. Увидев его, она вскочила.
— Серёжа! Где ты был? Я с ума сходила!
Он молча прошёл в комнату, снял куртку.
— Ты пойми, я не то имела в виду! Это я перед Светкой просто… ну, похвастаться хотела, понимаешь? Что у меня муж такой… всё в дом.
— Деньги приносит, — закончил он за неё, глядя куда-то в стену.
— Ну… и это тоже, — пролепетала она. — Серёженька, прости меня, я дура! Я не хотела тебя обидеть! А дрель… мама завтра же её привезёт! Она правда только картину повесить…
— Не надо, — прервал он её. — Пусть пользуется. Да и соседу нужнее.
Наталья удивлённо захлопала ресницами. Она ожидала криков, упрёков, чего угодно, но не этого ледяного спокойствия.
— Ты… ты не злишься?
— Нет, — он криво усмехнулся. — Я всё понял. Устал просто. Спать хочу.
Следующие несколько дней они жили, как чужие. Он уходил на работу рано, приходил поздно. Ужинал молча, смотрел телевизор и ложился спать, отвернувшись к стене. Наталья пыталась с ним заговорить, обнять, но натыкалась на невидимую стену. Она похудела, осунулась, в глазах застыла тревога. Она не понимала, что происходит. Этот новый, холодный и вежливый Сергей пугал её гораздо больше, чем если бы он устроил грандиозный скандал.
Валентина Петровна, очевидно, проинструктированная дочерью, звонила ему на работу.
— Серёженька, здравствуй! Это мама. Ты что-то на нас с Наташенькой обиделся? Мы же тебя любим! Ты не слушай мою дурёху, она языком болтает, а в сердце у неё только ты один. А дрель твою я завтра же привезу, в целости и сохранности!
— Не беспокойтесь, Валентина Петровна, — ровным голосом отвечал он. — Пользуйтесь на здоровье. Инструмент должен работать, а не лежать без дела.
Тёща на том конце провода растерянно замолчала, а потом подозрительно ласково добавила:
— Вот и я говорю! А ты ко мне на выходные не заглянешь? У меня тут розетка на кухне искрит, боюсь пожара. Ты же у нас мастер!
— Извините, не могу, — отрезал Сергей. — Много работы. Вызовите электрика из ЖЭКа или соседа попросите. Всего доброго.
И повесил трубку.
В день зарплаты ему на карту упала премия и оставшаяся часть аванса.
Сумма была приличная. Вечером за ужином Наталья, не выдержав, спросила:
— Серёж, тебе премию дали?
— Дали, — спокойно ответил он, не отрываясь от тарелки.
— А… ты не хочешь… ну, может, маме немного поможем? Ей на даче крышу надо перекрывать, шифер старый совсем.
Внутри у Сергея что-то оборвалось. Даже сейчас, после всего, что случилось, она думает не о них, не о своей семье, а о маме и её крыше. Он медленно положил вилку.
— Хочу, — сказал он, глядя ей прямо в глаза. — Я как раз собирался ей перевести. Всю.
Наталья побледнела.
— Всю? Но… как же мы? Ипотека, коммуналка…
— А мы проживём, — усмехнулся он. — Я же банкомат. Моё дело — деньги приносить. А куда их тратить — решаете вы с мамой. Вот я и решил упростить схему. Зачем эти сложности с передачей продуктов, техники, инструментов? Проще сразу деньгами. Пусть Валентина Петровна сама купит себе всё, что нужно. И дрель новую, и мультиварку. И крышу покроет. Чтобы всё честно.
Он встал из-за стола и вышел из кухни. Наталья осталась сидеть, глядя на остывающий ужин. В её глазах стояли слёзы — но на этот раз это были слёзы не обиды, а запоздалого, горького прозрения.
Конечно, он никуда не перевёл деньги. Но этот разговор стал поворотной точкой. Наталья вдруг поняла, что может потерять мужа. Не из-за скандала или измены, а из-за этого тихого, ледяного отчуждения. Она увидела, какую глубокую рану нанесла ему своим легкомыслием и слепой преданностью матери.
На следующий день, вернувшись с работы, Сергей обнаружил на кухонном столе свою дрель. Рядом стояла новая, ещё в упаковке, мультиварка, точно такая же, как у них. И записка, написанная почерком жены: «Прости меня».
Вечером состоялся долгий, тяжёлый разговор. Впервые за много лет они говорили честно, без увёрток и недомолвок. Он рассказал ей всё, что у него накопилось на душе: про обиду, про унижение, про чувство, что его просто используют. Она плакала и просила прощения. Говорила, что любила его и любит, но привыкла во всём слушаться мать, не умея ей возразить.
— Она одна меня поднимала, всё для меня делала, — шептала Наталья. — Я чувствую себя вечно обязанной ей.
— Ты ей обязана уважением, заботой, помощью, — твёрдо сказал Сергей. — Но ты не обязана разрушать ради неё нашу семью. Ты должна научиться говорить «нет». Иначе у нас ничего не получится.
Это было только начало. Валентина Петровна не собиралась сдавать позиций. Она звонила, жаловалась на здоровье, на одиночество, на неблагодарных детей. Требовала внимания, денег, помощи. Но Наталья, скрепя сердце, училась выстраивать границы.
— Мама, мы приедем в воскресенье, поможем с огородом.
— А почему не в субботу? Мне в субботу надо!
— В субботу мы с Сергеем идём в кино.
— Мама, мы не сможем купить тебе новый телевизор в этом месяце. У нас платёж по ипотеке.
— Значит, я так и буду свой старый ящик смотреть, слепнуть?!
— Давай посмотрим недорогие модели в следующем месяце.
Это была настоящая война, тихая, изматывающая, партизанская. Тёща пускала в ход всё: слёзы, шантаж, манипуляции. Но Сергей был рядом, поддерживал жену, не давал ей сломаться. И постепенно, шаг за шагом, они отвоёвывали свою территорию. Свою семью.
Однажды весной, когда они вдвоём работали на своей крохотной даче, которую купили в прошлом году, к ним неожиданно приехала Валентина Петровна. Без звонка. Она вышла из такси, в своём неизменном боевом переднике, и оглядела их владения. Сергей напрягся, ожидая очередной порции критики и советов.
Тёща подошла к грядке, где Наталья сажала клубнику, и молча наблюдала.
— Не так сажаешь, — наконец произнесла она.
Наталья вздрогнула и выпрямилась. Сергей уже приготовился вмешаться.
— Сердцевину, — продолжила Валентина Петровна, неожиданно сев на корточки рядом с дочерью, — вот эту розеточку, её нельзя землёй засыпать, сгниёт. А корни надо расправлять, чтобы не загибались. Вот так, смотри.
И она своими привыкшими к земле, узловатыми пальцами взяла кустик рассады и показала, как правильно его сажать. В её голосе не было привычных командирских ноток. Только усталая житейская мудрость.
Она пробыла у них несколько часов. Помогла с рассадой, поделилась каким-то своим фирменным рецептом подкормки для огурцов из дрожжей и старого варенья. Пила с ними чай на веранде и впервые не жаловалась, а рассказывала смешные истории из своей молодости.
Когда она уезжала, Сергей сам вызвался её подвезти. В машине они долго молчали.
— Ты прости меня, Сергей, — вдруг тихо сказала она, глядя в окно. — Старая я стала, глупая. Всё боялась, что одна останусь, что никому не нужна буду. Вот и лезла к вам, командовала. Думала, раз командую, значит, нужна. А получилось, наоборот.
Сергей молчал, крепко сжимая руль. Он не ожидал этих слов. Никогда.
— Вы живите своей жизнью, — вздохнула она. — А я уж как-нибудь сама. Если сами захотите, то поможете…
В тот вечер Сергей впервые за долгое время по-настоящему обнял свою жену. Они стояли на пороге своего маленького дачного домика, смотрели на закат, и оба понимали, что самый главный и самый сложный фундамент в их жизни — фундамент их собственной, отдельной семьи — они наконец-то заложили. Он оказался куда крепче, чем можно было представить, просто строить его пришлось, преодолевая сопротивление самых близких людей.
