Когда Дарья открыла почтовый ящик и увидела конверт из нотариальной конторы, у неё всё внутри как будто сжалось. Сердце трепыхнулось, будто воробей под рубахой.
Она сразу поняла, о чём идёт речь. Баба Катя — Серёжина мать — умерла месяц назад. Тихо, по-своему, как и жила: в стареньком кресле, с котом на коленях и телевизором, который завис на середине сериала. Сердце, конечно. Всегда сердце.
Похоронили быстро, почти без слёз — кто-то на работе, кто-то в бегах, а кто-то просто не умел горевать. На поминках Инна ревела над салатом, Людмила Петровна утешала всех и одновременно держала руку на Дарьином локте — не чтобы поддержать, а чтобы не упустить из виду. Таких, как Людмила Петровна, жизнь не гнула — они сами гнули кого угодно.
И вот теперь, месяц спустя, пришло то самое письмо. Дарья сидела на краю кровати, держа в руках официальную бумагу, и перечитывала строки, стараясь осознать, что всё это правда.
Десять миллионов. Дом в Подольске. Счёт в банке. И всё — ей.
— Ну что там? — ленивый голос Сергея донёсся из кухни. — Пиши, кому сколько отстёгивать будем.
Дарья не ответила. Слушала, как сердце стучит где-то в горле.
Пошла на кухню. Сергей сидел, как обычно, в старой футболке, в шортах, ел макароны из кастрюли.
— Завещание на меня. Всё моё имя.
— А что я говорил? — усмехнулся он. — Ты ж у неё любимица была. Ну что, делим по-человечески: тебе пять, мне пять. Людмиле Петровне — хоть миллиончик, Инночке с детками — по чуть-чуть. Ты же не жадная.
Дарья посмотрела на него внимательно.
— А ты, Серёж, работаешь?
— Так, временные трудности. Не кипятись, денег хватит на всех.
Она молча налила воды и выпила. Внутри уже поднималась волна — не злости, нет, а ясности. Иногда женщина вдруг понимает всё — за одну секунду. И вот тогда приходит тишина, опасная и решительная.
На следующий день, ранним утром, позвонила Людмила Петровна.
— Дарьюшенька, родная! — звенела в трубке. — Можно я зайду на минутку?
— Заходите, — ответила Дарья и уже знала, что та не просто «на минутку».
Вошла, как буря, вся в духах и заботах.
— Ох, горе-то какое, Катеньку не вернуть… но надо жить, правда ведь? Она ведь тебе всё оставила?
— Да.
— Ну, значит, будем решать вместе. Я всё уже продумала. Тебе — квартира, Серёже — часть, Инночке с ребятами — вклад. Я же не претендую, мне, старушке, много не надо.
— А вы, собственно, кто такая, чтобы решать? — Дарья подняла на неё глаза. — Она оставила всё мне. Без дележа.
— Ну ты же понимаешь… семья же!
— Вы меня никогда не считали семьёй.
— Да ну, что ты! Ты ведь как своя, вхожая…
— Как порошок, да? Который легко растворяется?
Людмила Петровна осеклась. Кот даже перестал есть.
— Послушай, — сказала она уже без нежности. — Это ведь не твоё. Катя — Серёжина мать. Деньги общие. Ты тут вообще при чём?
И тут, как назло, вошёл Сергей — в тапках с надписью «KING», с лохматой головой.
— Мам, не начинай, — проворчал он. — Мы сами всё решим.
— Решим?! — вспыхнула мать. — Она уже счета закрыла! Вклад заблокировала! Я в банке позора натерпелась!
Дарья спокойно поставила стакан на стол.
— Я никому ничего не обязана.
— Ты нас всех кинешь, да? — с угрозой спросила свекровь.
— А вы кто мне? — Дарья смотрела прямо. — Инна мне никто. Ты, Сергей, — взрослый безработный мужчина. Я тянула всё на себе, а теперь — хватит.
Сергей поднялся, нахмурился.
— Ты перегибаешь, Даш. Катя тебя приютила, пожалела. А теперь деньги появились — и ты хозяйка, да?
Дарья достала из кармана ключи.
— У тебя час, чтобы собрать вещи. Потом я поменяю замки.
— Я полицию вызову! — крикнула Людмила Петровна.
— Попробуйте. Завещание на моё имя. Он не прописан. Всё по закону.
— Ты что, теперь хозяйка, да?
— Да, — тихо сказала она. — Теперь — хозяйка.
Сергей вышел, шлёпая тапками. За ним — возмущённый визг:
— Ты пожалеешь, Даша! Деньги не приносят счастья! С ума сойдёшь одна!
Дарья закрыла дверь, села, посмотрела на стакан с водой. Половина — как жизнь: вроде есть, но не до краёв. И впервые за долгое время ей стало спокойно.
Но ненадолго.
Телефон завибрировал. Инна.
«Дарья, привет. Квартиру продаёшь? Может, деткам моим хоть по миллиону дашь? Мы же всё-таки родня…»
Дарья выбрала столик у окна в старом кафе, где когда-то назначала свидания. Сидела, пила кофе, смотрела, как по улице бегут люди — суетные, уставшие, такие же, как она когда-то.
— Ну что, Дашка, дожила до новой жизни? — сказала она себе вполголоса и усмехнулась.
Телефон пискнул снова.
«Подъезжаю. Мать с нами будет. Она настояла.»
Дарья чуть не пролила кофе.
— Ну конечно, — вздохнула она. — Без Людмилы Петровны не обойдётся ни одна семейная драма.
Они вошли в одиннадцать ноль три, как по расписанию. Инна — в дорогом пуховике, на каблуках, с выражением лица женщины, которая вроде и страдает, и стесняется, и всё-таки очень хочет денег. А Людмила Петровна — в старом пальто, которое пахло нафталином и чем-то крепким, вроде аптечной настойки. Вид у неё был такой, будто пришла не в кафе, а на допрос — к римскому проконсулу. В руках — папка, толстая, как её уверенность.
— Дарья, здравствуй, — Инна улыбнулась с натянутой нежностью и села. — Спасибо, что встретилась.
— Не за что. Я тоже хотела кое-что уточнить.
— А мы не для споров собрались, — перебила Людмила Петровна, хлопнув папкой по столу. — Семья не должна ругаться из-за денег. Умные люди делятся и живут дальше.
Дарья внутренне усмехнулась. Бабло. Какое домашнее слово. Почти ласковое. Всё про них.
Она чуть наклонила голову:
— Давайте. Вы делитесь со мной воспоминаниями, как вы смеялись надо мной за праздничным столом. Как вам было смешно, что я работаю в налоговой. А я поделюсь с вами… тишиной.
— Да брось ты! — фыркнула Инна. — Ты всегда делала вид, будто мы тебе мешаем жить.
— Вы не мешали, вы жили на мне, — спокойно сказала Дарья. — Сергей полгода сидел без дела, вы таскали еду из дома, а я мыла за вами полы после ваших посиделок. И слушала, как вы называете меня «шестеркой». А теперь вдруг — семья.
Людмила Петровна поправила папку, собралась, как в бой:
— Послушай, у Инны двое детей. Один в этом году школу заканчивает. Мы думали так: миллион тебе, миллион нам. Остальное — как хочешь.
— А квартира кому? Коту бабушки Кати? — прищурилась Дарья.
— Если уж так говорить… — Инна подалась вперёд, — мы думали, ты её продашь. Или сдашь. И поделишься с вырученного…
— Инна, милая, ты взрослая женщина. И правда пришла сюда с надеждой, что я всё отдам?
— Ты получила десять миллионов! — вспыхнула Инна. — Что тебе, жалко, что ли?!
— А тебе не жалко было, когда я сидела с вашей мамой в больнице? Когда ты летала в Турцию и выкладывала фото с коктейлем? Или когда выбросила Катину посуду, потому что тебе «противно»?
Наступила тишина. Та самая, густая, когда даже ложки перестают звенеть.
Людмила Петровна разом открыла папку, вынула лист и положила на стол.
— Вот. Мы подготовили мировое соглашение. Если подпишешь — не подадим в суд.
Дарья рассмеялась. Не громко, но как-то звонко, отчётливо. Люди за соседними столами обернулись.
— В суд? На что? Завещание законное, нотариус подтвердил. Вы мне не родственники, даже по бумагам — никто. Можете подать хоть в передачу «Пусть говорят».
Инна вскочила, глаза на мокром месте:
— То есть ты окончательно от нас отказываешься? Ты вообще человек?
— Иногда сомневаюсь. Особенно когда вспоминаю, что жила рядом с вами столько лет.
Людмила Петровна поднялась, подошла ближе — нависла, пахнущая нафталином и обидой.
— Ты не такая умная, как тебе кажется. Мужиков на деньгах не удержишь.
— А я и не собираюсь удерживать. Я собираюсь выбирать, — тихо ответила Дарья.
Они вышли. Хлопнули дверью. Инна споткнулась о порог, чуть не свернула каблук. Символично. Как вся их «семейная политика» — на хлипких каблуках, купленных на рынке.
Дарья осталась одна. Кофе остыл. Она сделала последний глоток — горький, без сахара. И подумала, что внутри у неё тоже что-то остыло. Без сладкого. Без иллюзий.
Телефон дрогнул. Сообщение от адвоката:
«Развод в процессе. Счета защищены. Сергей просит встречу. Хотите поговорить?»
Дарья вздохнула и написала:
«Да. Но только у нотариуса. С протоколом.»
Нотариальная контора находилась в старом здании с серыми стенами и запахом кофе, бумаги и чужих судеб. Здесь всё решалось: браки, разводы, наследства. Сегодня решалась её история.
Она села за длинный стол. Через минуту вошёл Сергей. Сутулый, постаревший, в мятом пуховике. Лицо усталое, как будто жизнь прошла по нему наждачкой.
— Привет, — сказал он, садясь.
— Привет. Зачем просил встречу?
— Хотел поговорить. Без криков. Без мамы.
Дарья кивнула.
— Ну?
— Я подумал… может, как-то всё уладим?
— Сергей, ты себя со стороны видел? Когда я пришла в твою семью, я верила, что у нас всё будет вместе. А оказалось — я одна. На троих.
Он отвёл глаза.
— Она — моя мать, ты же знаешь. С ней тяжело. Я… не мог ей перечить.
— Ты не хотел. А теперь хочешь денег.
— Не только. Мне плохо без тебя.
— Тебе плохо без денег, Серёж.
Он резко встал.
— Ты несправедлива. Я отец твоего сына!
— Ты отец? А где ты был, когда я одна возила его в больницу с бронхитом? Когда у тебя «важный матч» был?
— Ну не всегда же…
— Всегда. Ты был рядом телом, но не душой. Как мебель — вроде стоит, а пользы никакой.
Он сел, опустив голову.
— Я запутался. Я думал, ты не уйдёшь. А ты взяла — и ушла.
— Потому что жить с человеком, который не слышит, страшнее, чем одной.
Долгая пауза.
— Я продал машину, — тихо сказал он. — Верну тебе часть долга. И подпишу всё, что нужно.
Дарья посмотрела на него иначе. Не с ненавистью — с жалостью.
— Я тоже была не идеальна. Терпела. Потом стала злой. Но знаешь, что добило? Не её крики и не Иннины придирки. А то, что ты молчал. Всегда молчал.
Он кивнул.
— Понял. Только поздно, да?
— Поздно для семьи. Но не поздно быть человеком. Подпишешь — и хотя бы уйдёшь с достоинством.
Он достал ручку, поставил подпись, одну за другой.
— Я ухожу. Насовсем, — сказала Дарья. — И знаешь… спасибо.
Он удивился:
— За что?
— За то, что показал, как не надо.
Когда она вышла из нотариальной, на улице пахло мокрым асфальтом и свободой. Дарья остановилась, вдохнула, и вдруг стало легко — как будто кто-то снял с плеч старый мешок, полный чужих ожиданий.
Прошлое закончилось. Без сцен, без истерик. Просто — точка. С подписью и печатью.
А впереди — жизнь. Настоящая. Её.
