В сумерках кухни, в которой сидела Дарья, склонившись над стопкой бумаг, где цифры плясали в хаотичном танце, подобно осенним листьям под порывом ветра. Три часа кряду она вела счёт, глаза жгло от напряжения, веки тяжелели, как намокшая от дождя занавесь. Кухня, эта уютная крепость с потрёпанными обоями в мелкий цветочек и ароматом свежезаваренного кофе, постепенно погружалась в полумрак, но Дарья не могла оторваться: последняя строка, последняя проверка. Наконец, ручка замерла, она откинулась на спинку стула, и облегчение разлилось по телу тёплой волной, смывая усталость, словно утренний туман с речной глади.
Тихий скрип двери, этот знакомый, почти интимный звук, возвестил о возвращении Николая. Дарья спешно собрала листы в потрёпанную папку, спрятала в ящик комода — муж не терпел её самостоятельных вылазок в мир финансов, именуя их «самовольством», и она, зная его нрав, предпочитала не разжигать искру заранее.
— Я дома, — донеслось из коридора, голос его был хрипловатым, с ноткой раздражения, будто день выдался полон колючек.
— На кухне, — отозвалась Дарья, зажигая лампу с абажуром из жёлтого стекла, что разливала свет мягкий, как масло на горячей сковороде.
Николай возник в проёме, швырнул куртку на спинку стула с небрежностью, рожденной усталостью, и опустился напротив, лицо его, изборождённое морщинками у глаз, выражало то предгрозовое недовольство, что всегда предвещало бурю в их маленькой трёхкомнатной обители.
— Поужинаешь? — спросила Дарья, стараясь смягчить воздух, густой от невысказанного, надеясь, что еда, как всегда, станет мостом через пропасть.
— Не лезет, — буркнул он, уткнувшись в телефон, пальцы его скользили по экрану с упрямством, подобным корням, впивающимся в землю.
Дарья знала этот взгляд: хмурый, с плотно сжатыми губами, где верхняя чуть подрагивала, и морщиной на лбу, глубокой, как борозда в поле после плуга. «Опять что-то затеял», — пронеслось в её мыслях, и на миг захотелось ускользнуть в спальню, спрятаться за дверью, но в их тесной квартире, где стены дышали воспоминаниями о совместных годах, укрытия не было.
Николай листал ленту, время от времени вздыхая — сначала тихо, как шелест листвы, потом всё громче, демонстративнее, словно эхо в пустой комнате.
— Что стряслось? — не выдержала Дарья, голос её прозвучал мягче, чем она хотела, с ноткой заботы, что всегда таяла его лёд, но не сегодня.
Он медленно поднял глаза, взгляд холодный, колючий, полный немого упрека, как зимний иней на стекле.
— Мать звонила, — выдохнул наконец, и Дарья внутренне сжалась, сердце её ёкнуло, словно птица в клетке, почуявшая приближение бури. Разговоры со свекровью, этой строгой женщиной с голосом, острым, как нож для масла, редко несли радость.
— И что сказала Мария Петровна?
— Нашла вариант через агентство. Дачу за городом, с садом, яблони, вишни — всё, о чём она грезила ночами.
Сердце Дарьи сжалось в кулаке. Она давно чуяла, что мечты свекрови перерастут рамки пустых слов, станут реальностью, тяжёлой, как камень на пути.
— И нам-то какое до этого дело? — осторожно спросила она, хотя ответ уже витал в воздухе, густом от напряжения.
Николай отложил телефон, наклонился ближе, глаза его блестели, как угли в печи.
— Даша, не заводи. Ты знаешь, у мамы скоро юбилей, шестьдесят лет. Мы толковали о подарке, солидном, от души.
— Толковали о подарке, а не о покупке дачи, — тихо возразила Дарья, голос её был ровным, но внутри всё кипело, как вода в чайнике на огне.
Николай отмахнулся, жестом широким, словно смахивая пыль с полки.
— Это же ясно как день! Что дарить женщине в такие годы? Чайник? Или тур в санаторий? Нет, Даша. Она всю жизнь тосковала по дому за городом, с землёй под ногами, с запахом свежей травы. Пора воплотить.
— Коля, но дача — это бездна денег, — Дарья старалась говорить спокойно, слова её падали ровно, как капли дождя по стеклу. — У нас таких нет.
Он усмехнулся, усмешка эта была кривой, настораживающей, как тень в полумраке.
— Ошибаешься. Есть.
Дарья посмотрела на него с недоумением, их бюджет висел на волоске: зарплата Николая утекала на старый кредит, взятый ею до свадьбы, её же доходов едва хватало на хлеб насущный да коммуналку.
— Откуда? — спросила она, чувствуя, как холодок тревоги ползёт по спине, подобно сквозняку из приоткрытого окна.
Николай взглянул на неё, взвешивая, словно фрукт на рынке, стоит ли продолжать.
— Даша, ты же не глупая, поймёшь. У тебя сбережения. Бабушкино наследство. Ты твердила, что копишь на чёрный день, но какие у нас чёрные дни? — Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла вымученной, как маска на карнавале. — Мы молоды, всё впереди. Наработаем.
В кухне повисла тишина, густая, как дым от сигареты в закрытой комнате. Дарья почувствовала, как тело напряглось, пальцы похолодели, словно от прикосновения к льду. Не только в том дело, что Николай метил в её деньги, но в лёгкости, с какой он это предлагал, будто её накопления — общий котёл, где всё варится вместе.
— Коля, — начала она, подбирая слова осторожно, как хрупкие стеклянные бусы, — эти деньги — моё наследство. Я не намерена их растрачивать сейчас.
— Да ладно! — отмахнулся он, жестом резким, как удар по столу. — Какие «твои»? Мы семья! Твоё — моё, разве нет?
— Нет, — твёрдо ответила Дарья, голос её окреп, как сталь в огне. — Это от бабушки, и я сама решаю их судьбу.
Лицо Николая застыло, потом исказилось раздражением, морщины углубились, словно трещины в старой глине.
— То есть ты отказываешься выручить мою мать? Женщину, которая приютила тебя, как родную, когда твоя мама уехала с новым мужем в дальние края?
Дарья вздрогнула, удар пришёлся в самое сердце. Николай знал, как кольнуть: тема матери, улетевшей за океан, всегда была раной, бабушка вырастила её, заменив родителей, и оставила эти деньги, как завет.
— При чём тут это? — тихо спросила она, стараясь не поддаться, голос её дрожал, как лист на ветру.
— При том! — воскликнул Николай, хлопнув ладонью по столу, звук эхом отозвался в стенах. — Мария Петровна сделала для тебя больше, чем твоя мать! А теперь, когда пора отблагодарить, ты юлишь!
— Я не юлю, — ответила Дарья, гнев сменялся решимостью, твёрдой, как корни дуба. — Я говорю: это мои деньги, и я решаю.
— Значит, ты уже постановила? — саркастично спросил он, брови его взлетели, как птицы.
Дарья хотела поведать о планах: вложить в образование, курсы графики, языки — мечты, что теплились в ней, как свечи в окне. Но выражение его лица, каменное, подсказывало: не услышит.
— Я ещё не постановила, — солгала она, голос ровный, как гладь озера. — Но точно не дачу для твоей мамы.
Николай усмехнулся, звук этот пробрал до костей, холодный, как осенний дождь.
— Ты точно не желаешь осчастливить маму домом?
— Нет, — твёрдо сказала Дарья. — Не желаю.
Он вдруг вскочил, схватил телефон, пальцы забегали по экрану яростно, лицо темнело, как небо перед грозой.
— Что творишь? — спросила она, голос её был тих, но в нём звенела сталь.
— Проверяю, — бросил он, не отрываясь.
Через миг лицо его побагровело, он уставился на Дарью с изумлением, смешанным с яростью.
— Это что, твой вклад испарился? — голос его звенел, как натянутая струна. — Я маме обещал три миллиона на дачу!
Дарья замерла, воздух застыл в лёгких.
— Ты… что?
— Слышала! — рявкнул Николай, нависая, тень его падала на стол. — Обещал матери, что купим дачу к юбилею! А теперь денег нет!
— Как ты узнал о моём счёте? — тихо спросила она, кровь приливала к лицу, жаром обжигая щёки. — Это мой личный счёт. Ты не мог видеть остаток.
Николай на миг замялся, но оправился быстро, как волк, стряхивающий снег.
— Какая разница? Видел, что у тебя три миллиона с лишним. А теперь — двести тысяч! — Ткнул в экран пальцем. — Что за фокусы, Даша?
Она медленно встала, выпрямилась, посмотрела в глаза, твёрдо, как скала.
— Нет, Николай, фокусы ты показываешь. Как ты проник в моё банковское приложение?
Он отвёл взгляд, явно не ждавший контрудара.
— У нас общий ноутбук, — пробормотал он, голос его стал тише, как шелест. — Ты вечно забываешь выходить.
Дарья покачала головой, поражённая до глубины души. Значит, он рылся в её делах? Следил, как тень за спиной?
— Ты шпионил за мной?
— Какой «шпионил»? — фыркнул он, но в глазах мелькнула вина. — Увидел, что куча денег лежит без толку, и подумал: на благое дело.
— На благое? — переспросила она, голос её стал острым, как лезвие. — На дачу для твоей мамы?
— А что дурного? — вскинулся он, глаза вспыхнули. — Она всю жизнь о ней бредила!
— И потому ты влез в мой аккаунт, проверил сбережения и решил ими верховодить? Без моего слова?
— Ты бы отказала, — буркнул он, отводя глаза. — Я тебя насквозь вижу.
— Правильно, отказала бы! — воскликнула Дарья, голос её возвысился, эхом отразившись от стен. — Потому что это мои деньги, и я намеревалась вложить их в учёбу! В курсы, о которых тебе сто раз твердила!
— Ага, значит, семья для тебя — ярмо? — прищурился он, взгляд его стал подозрительным, как у охотника. — Хочешь удрать с этими деньгами?
— Ты всё выворачиваешь, — устало сказала она, плечи её поникли, как ветви под снегом. — Речь не в том.
— А в чём? — Он взъерошил волосы, пальцы дрожали. — В том, что ты спрятала деньги и молчишь, куда? Где три миллиона, Даша?
Она глубоко вздохнула, пытаясь унять бурю внутри. Хотелось объяснить: деньги в надёжном фонде, но знала — не услышит.
— Я не обязана отчитываться, — сказала она, голос ровный, как зеркало. — Это мои сбережения.
— Конечно! — всплеснул он руками, жестом широким, театральным. — Когда прятать, сразу «мои»! А когда я трачу на твои наряды, тогда «мы вместе»!
— Я никогда не просила на наряды, — тихо возразила она, голос её был мягок, но твёрд. — И уж точно не рылась в твоих счетах.
Николай фыркнул, отвернулся. Тишина повисла, нарушаемая лишь тиканьем часов на стене, монотонным, как биение сердца в пустоте. Дарья ждала, но он молчал, уткнувшись в телефон.
— Если всё, — сказала она, поднимаясь, — я пойду. Дела.
Она направилась к двери, но Николай резко обернулся.
— Думаешь, я это спущу? — Голос его звучал угрожающе, низко, как гром вдали. — Обещал маме дачу. Что теперь скажу? Что ты себя выше семьи ставишь?
— Скажи правду, — ответила она, хотя внутри всё дрожало, как струна. — Что влез в мой счёт и решил моими деньгами вертеть.
Лицо его исказилось гневом, глаза сузились.
— Не смей так о моей матери! — рявкнул он, шагнув ближе. — Она ни при чём! Это ты эгоистка!
— При чём мать? — вспыхнула Дарья, жар разлился по телу. — Ты влез в счёт! Ты хотел украсть мои деньги!
— Как иначе? — Скрестил руки, голос его стал твёрдым, как камень. — Молчать, пока ты прячешь от семьи?
— Да! — воскликнула она, голос её зазвенел. — Это мои деньги, и я ими правлю!
— Знаешь что, — глаза его сверкнули, как молния, — я выведаю, куда ты их дела.
— Они не «наши», — отрезала она, голос холодный, как осенний ветер. — Мои. А теперь я за работу.
Дарья направилась к двери, сдерживая гнев и обиду, что жгли, как соль на ране. Спор не стоил продолжения.
— Кому отдала, Даша? — вдруг спросил он, интонация подозрительная, как шепот в темноте. — Появился кто? Собралась меня бросить?
Она обернулась, не веря ушам, взгляд её был полон изумления.
— Серьёзно? Это твой вывод? — Дарья посмотрела на него, как на чужака, сердце сжалось.
— А что думать? — Развёл руками, жестом беспомощным. — Были деньги, теперь нет. Куда-то дела.
Дарья почувствовала усталость, тяжёлую, как мокрый плащ. Надоели обвинения, острые, как шипы. Она достала телефон, открыла приложение, протянула.
— Вот, — сказала, голос спокойный, но твёрдый. — Вложила в безопасность. Теперь не достанешь.
Николай схватил, глаза пробежали по экрану, лицо побледнело.
— Что это? — Голос тише, как шёпот. — Другой банк?
— Фонд инвестиций, — объяснила она, спокойно, как река в полдень. — В акции. Принесут доход. Но тебе не взять.
Николай рухнул на стул, силы ушли, как вода из разбитой чаши. Планы его рассыпались прахом.
— Ты не имела права, — пробормотал он, голос слабый. — Это были наши…
— Нет, — отрезала она, голос твёрд, как дуб. — Моё наследство. От бабушки, что учила беречь своё.
Николай молчал, переваривая, лицо исказилось злостью, как маска в театре.
— Вместо помощи моей матери — в акции?! — Вскочил, кулаки сжаты.
— Не засунула, вложила в будущее, — ответила она, сердце колотилось, как барабан.
— Какое «наше»? — Закричал он, голос эхом. — Предала семью! Против матери!
— Эгоистка? — Усмехнулась она, горько. — А ты — щедрый? За мой счёт?
Николай заметался, схватил телефон, набрал номер.
— Вить, привет, — заговорил торопливо. — Одолжишь три миллиона на пару месяцев? Срочно…
Дарья наблюдала, как он обзванивает, ответы — отказы, холодные, как лёд.
— Бесполезно, — буркнул, швырнув телефон. — Придётся маме сказать: ничего не выйдет.
— Скажи правду, — предложила она, плечи её расправились. — Что хотел моими деньгами распорядиться без спроса.
— Да ну! — Фыркнул он. — Она меня живьём съест.
— Твоя забота, — пожала плечами. — Ты начал, тебе и расхлёбывать.
Дарья ушла в спальню, на пороге обернулась:
— Раз так печёшься о маме, собирай вещи. Её хлеб-соль тебе в пору.
Николай замер, глаза расширились.
— Ты в серьёзе? — Выдохнул он. — Разрушишь семью из-за денег?
— Не из-за денег, — твёрдо сказала она, голос как сталь. — Из-за тебя. Ты их выше нас поставил.
Он бросился, схватил за плечи, пальцы впились.
— Даша, давай толком! — В голосе отчаяние, как у тонущего. — Погорячился, но пойми, мама столько для меня…
— Отблагодари, — перебила она, голос острый. — За свой счёт, не мой.
— Будь человеком! — Взмолился он. — Хоть часть…
— Нет, — отрезала. — Два дня на сборы. Потом замки сменю.
Николай спал на диване, ворочаясь, бормоча во сне. Дарья не внимала. Что-то внутри сломалось, как ветвь под ветром.
Два дня пролетели, как листья в вихре. Николай пытался заговорить, но она не слушала. Слово сказано.
На третий он собрал чемодан.
— Позвоню, как обустроюсь, — глухо сказал у двери.
— Не стоит, — ответила она. — Через неделю подам на развод.
Он хотел возразить, но махнул рукой, ушёл, шаги эхом в коридоре.
Через неделю позвонила Мария Петровна.
— Что ты учинила? — Начала с порога, голос визгливый. — Почему сын у меня в тесной однушке? Думала, дачу мне дарите, а теперь без подарка!
Дарья выслушала, в голосе свекрови — обида, не боль материнская, а на рухнувшие грёзы.
— Мария Петровна, — спокойно ответила, голос ровный. — Ваш сын пытался моими деньгами вертеть без спроса. Нечестно, согласны?
Тишина в трубке, тяжёлая.
— И спросите Николая, как узнал о вкладе, — добавила Дарья. — Пусть расскажет, как в мой телефон лазил.
— Не может быть, — выдохнула свекровь. — Коленька не мог…
— Мог, — вздохнула Дарья. — И делал. А теперь извините, работа.
Положила трубку. На душе легко, как после дождя. В почте — письмо о курсах. «Бабушка бы гордилась», — подумала, открывая. Наследство спасло будущее.
А Николаю предстояло объяснять матери, почему дача растаяла, как мираж, и жить, потеряв семью из-за жадности, что ослепила, как солнце в глазах.
